Жубиаба, стр. 22
— Сыночек… сыночек…
Жоакин кивнул головой в сторону окна:
— Этот завтра заснет на работе. Нянчит по ночам ребятенка…
Антонио Балдуино не отозвался. Жоакин продолжал:
— Ничего не меняется. Да и зачем?
— Ты про что?
— Не меняется…
Антонио, думавший про свое, спросил:
— А ты заметил, какой славный парень наш Толстяк?
— Славный? — Жоакин не находил в Толстяке ничего особенного.
— Да, он добрый. Он хороший человек. Он держит открытым глаз милосердия.
Теперь промолчал Жоакин. А потом вдруг расхохотался.
— Чего ты ржешь?
— Да так. И я теперь уразумел, что наш Толстяк — отличный парень.
Какое-то время они спускались молча. Антонио Балдуино вспоминал макумбу, лысого белого человека, который объехал весь мир. Он так торопился уйти, уходил чуть ли не бегом. Антонио Балдуино представил себе, что этот человек — Педро Малазарте. Ведь он так поспешно ушел, почти убежал, потому что заметил, что негры его стесняются. Потом Антонио вспомнил про Зумби из Палмареса. Если бы нашелся тогда еще один такой Зумби, старика негра не посмели бы избивать плетью. Он, Антонио, будет бороться. И нечего стыдиться белых. Человек тогда человек, когда он со всеми вместе. И может так случиться, что этот белый в один прекрасный день напишет куплеты о нем, Антонио Балдуино, героические куплеты, в которых будут воспеваться приключения негра — свободного, веселого, дерзкого и храброго, как семеро храбрецов.
Подумав об этом, Антонио Балдуино развеселился и со смехом сказал Жоакину:
— Знаешь что, Жоакин? Не я буду, коль эта негритяночка моей не станет…
— Какая негритяночка? — живо заинтересовался Жоакин.
— Мария дос Рейс… Она тоже давно уж на меня поглядывает…
— Какая же это Мария?
— Да та, которую выбрал Ошала. Она в первый раз на макумбе.
— Смотри, Балдо, осторожней. У нее ведь есть жених-солдат. Не зарывайся.
— Подумаешь… А ежели мне самому охота… Буду я еще об ее солдате беспокоиться. С негритяночкой мы поладим, это точно… А солдат — пусть наперед не зевает…
Жоакин и без того был уверен, что Антонио Балдуино захороводит мулаточку, наплевав на солдата, но его тревожила возможность стычки с военным, и он еще раз предостерег:
— Оставь-ка ее лучше в покое, Балдо…
Он забыл, что жизнь Антонио Балдуино должна быть воспета после его смерти в куплетах АВС, а все герои подобных куплетов всегда любят юных девушек, с которыми они встречаются под покровом ночи, и ради них готовы драться даже с солдатами.
Они шли по нижнему городу. Город спал. Ни одной живой души — даже подраться не с кем. «Фонарь утопленников» был на замке. Улицы словно вымерли: хоть бы каброша какая-нибудь попалась — позабавиться на пляже… Все закрыто — негде горло промочить. Приятели уже притомились, Жоакин зевал во весь рот. Они свернули в переулок и наконец увидели парочку — похоже было, что эти двое тоже только что повстречались. Жоакин толкнул Антонио в бок:
— Этому повезло…
— Не робей: была ваша — будет наша…
— Да они уж сговорились, Балдо…
— Не беда — сейчас мы его обставим…
Одним прыжком Антонио Балдуино приблизился к мулатке и дал ей с размаху такого тумака, что та упала.
— Ах ты, сука… Я надрываюсь, вкалываю, а она тут с кобелем снюхалась… Тварь бесстыжая, ну погоди, ты у меня еще получишь…
И он повернулся к мулату. Но прежде чем Антонио заговорил с ним, тот сказал:
— Так она твоя сожительница? Я ведь не знал…
— Сожительница? Она моя жена, нас с ней священник венчал, слышишь, священник…
Говоря это, Антонио все ближе подступал к парню.
— Да я же не знал… Ты не злись… Она мне ничего не сказала…
И парень поспешил исчезнуть в первом же проулке. Антонио хохотал до упаду. Жоакин, не принимавший в этой сцене никакого участия, — двое на одного было бы не по правилам, — подошел к приятелю:
— А он и вправду поверил…
Теперь они вдвоем заливались веселым смехом, пробуждая спящий город. Вдруг они услышали еще чей-то смех. Это смеялась мулатка, поднимаясь с земли. Беззубая, неказистая, она вряд ли стоила затраченных ради нее усилий. Но никакой другой не предвиделось, и потому пришлось вести на пляж беззубую. Первый с ней пошел Антонио Балдуино, потом Жоакин.
— Зубов у нее нет, но вообще-то она не хуже других. — Жоакин был доволен.
— Да нет, зря я спугнул мулатика, — отозвался Балдуино.
Он растянулся на песке, взял гитару и принялся что-то наигрывать. Женщина, оправив на себе платье, подошла к ним и, прислушавшись к мелодии, стала напевать ее, сначала тихонько, а потом в полный голос. Голос у нее оказался красивый, редкий по звучанию, низкий, как у мужчины. Он заполнил собой всю гавань, разбудил лодочников и матросов на судах, и над морем занялся новый день.
Едва рассвело, в жалком домишке на Ладейра-да-Монтанья, где в окне сушились пеленки, женщина разбудила мужа. Завод, где он работал, был далеко, и вставать ему приходилось рано.
Он ворчал, показывая на ребенка:
— Из-за этого пискуна я всю ночь глаз не сомкнул… Спать хочу до смерти.
Плеснул водой в лицо, взглянул на занявшееся утро, выпил жидкий кофе.
— Хлеба нет, все деньги ушли на молоко для малыша, — сказала жена.
Муж покорно промолчал, поцеловал ребенка, потрепал по плечу жену, закурил на дорожку:
— Пришли мне в обед что-нибудь поесть…
Спускаясь в голубой дымке раннего утра по Ладейра-да-Монтанья, мужчина столкнулся с Антонио Балдуино и Жоакином — за ними плелась беззубая. Балдуино закричал:
— Жезуино, ты ли это?
Да, это был Жезуино, который когда-то был такой же нищий мальчишка, как и они все. Его трудно было узнать — так он исхудал.
Жоакин засмеялся:
— Экий ты скелет, дружище…
— У меня сынок родился, Балдо. Я хочу, чтоб ты был крестным отцом. Я тебя познакомлю с моей хозяйкой…
И он пошел дальше, на завод, который находился в Итажипе. Он должен был добираться туда пешком, чтобы сберечь деньги на молоко для ребенка. А его жена тем временем развешивала в окне пеленки, такая же худая и бледная, как и ее муж. Для нее уже не осталось ни хлеба, ни кофе.
БОРЕЦ
Дом Жубиабы был небольшой, но красивый. Стоял он в самом центре холма Капа-Негро, перед домом — большая площадка: террейро. Большую часть дома занимал зал; в зале — стол с двумя скамейками по бокам — для трапез Жубиабы и его посетителей, и возле самой двери, ведущей в спальню, — кресло-качалка. На скамьях у стола неторопливо вели разговор посетители — негры и негритянки. Было еще двое испанцев и один араб. По стенам развешаны бесчисленные портреты в рамках из белых и розовых ракушек — родственники и друзья Жубиабы. В нише братски объединены языческая статуя и изображение Христа Спасителя. Христос был изображен спасающим судно от кораблекрушения. Однако языческая статуя была намного выразительнее: прекрасная телом негритянка одной рукой поддерживала свои крепкие выточенные груди, щедрым жестом даря всем свою красоту. Это была Янсан — богиня вод, белые окрестили ее Святой Барбарой.
Жубиаба вышел из соседней комнаты в льняной рубахе, вышитой на груди. Все его одеяние состояло из этой длинной, до пят, рубахи. Один из сидящих за столом негров поднялся ему навстречу и помог сесть.
Негры подходили и прикладывались к руке макумбейро. Испанцы и араб — тоже. Один из испанцев с распухшей подвязанной щекой, приблизившись к Жубиабе, стал жаловаться:
— Отец Жубиаба! Что мне делать с этим проклятущим зубом, черт бы его побрал! Ни работать, ни жить он мне не дает, дьявол его забери! Я уж уйму денег переплатил зубному врачу — и ничего! Ума не приложу, что мне с ним делать!
Он снял повязку: опухоль была чудовищной. Жубиаба назначил лечение:
— Прикладывай настой из мальвы и при этом читай молитву: