Ночь не наступит, стр. 6

Кабинет первого инженера был просторен, а стол загроможден бумагами, техническими справочниками, словарями. Ничто не могло так поглотить время, как цифры и формулы. Как все закономерно и прекрасно в инженерии и технологии!.. Леонид Борисович ушел от тревог дня.

От работы оторвал его ворвавшийся в кабинет коллега из фирмы «Гелиос». Жизнерадостный, пышущий .здоровьем толстяк замер на пороге в трагической позе. Леонид Борисович понял, что его прямо распирает от новостей.

— Уже знаешь?

— О чем?

— Ах, Леня, сидишь в своей берлоге и ничегошеньки не знаешь! — проговорил он, драматически округляя глаза, но в голосе звучали ликующие ноты. — Сорок восемь депутатов Думы привлекаются по обвинению в государственном преступлении — в создании тайного сообщества для насильственного ниспровержения строя и учреждения демократической республики! Прокурор судебной палаты объявил об этом на заседании Думы!

Толстяк выпалил единым духом, и Леонид Борисович подивился мощи его легких.

— По квартирам депутатов социал-демократов уже идут обыски, и в рабочих предместьях, и у студентов. У интеллигенции тоже!..

Коллега замолчал, предвкушая ожидаемый эффект.

— Надеюсь, нас с тобой это не касается, — равнодушно ответил Леонид Борисович.

— Не касается?.. А главный совет «Союза русского народа» уже выпустил обращение ко всем своим организациям: призывает отслужить молебны, провести крестные ходы и послать государю адреса с выражением верноподданических чувств... — упавшим голосом продолжил коллега.

— Ну и отслужи, и пошли. А меня все это не касается. Моя крепость — мой дом, как говорят англичане, — инженер посмотрел на часы. — Заработался. Пора к своим пенатам.

— Сердечные приветы Любови Федоровне и поцелуй деток, — коллега из «Гелиоса» нахлобучил шляпу — он уже торопился в другие дома, туда, где по достоинству оценят потрясающие новости, которые он разузнал первым. — Всех благ!

Леонид Борисович собрал бумаги. Написал и оставил на бюро секретарши записку для председателя правления — предупредил, что завтра с утра едет на строительные участки за Невской заставой. И, не заходя домой, отправился на Финляндский вокзал.

Поезд погрохатывал мимо деревянных платформ, дачных поселков. Наступала пора белых ночей, и все за окном таяло в серебристо-сиреневом свечении то ли позднего заката, то ли ранней зари.

В вагоне пассажиров было немного. Инженер предполагал, что после майского ареста слежка за ним продолжается. Кто же из попутчиков филер? Клюющий носом толстяк, чиновник в мундире почтового ведомства или хорошенькая круглолицая женщина, в полутьме колдующая спицами? То, что Леонид Борисович едет с Финляндского вокзала, не должно вызывать подозрений: с весны он арендует дачу в Куоккале, и сейчас там вся семья, Любаша с детьми. Но вот как оборвать «хвост» в самой Куоккале?

За Белоостровом, на границе с Финляндским княжеством, по вагону прошли таможенники и чины пограничной стражи, проверили документы. Большинство пассажиров сошло, с ними и те трое — толстяк, почтовый служащий и дама с вязаньем. Подсели несколько новых. Может быть, филер кто-то другой? Или передал слежку сменщику?.. Уж кому-кому, а Леониду Борисовичу отлично известно, насколько квалифицированны агенты охранных отделений. Особенно того, к которому он «приписан», — Петербургского.

Перед Куоккалой он вышел в тамбур. Ближе к станции за ним потянулись еще несколько человек.

Остановка, Он сошел на перрон. Направился вдоль поезда торопливой походкой горожанина, спешащего к семье после дневных тягот. Достал папиросу, остановился, прикуривая. Его обгоняли, кто-то тащился позади. Пробил станционный колокол. Инженер подождал, пока поезд тронется, начнет набирать скорость, и, когда поравнялся с ним тамбур последнего вагона, рывком вскочил на ступеньку. Увидел, как метнулась к вагону неразличимая в сумраке фигура. Ага, не успел, голубчик!

Он постоял на ступеньке, затянулся, отшвырнул красный огонек в темноту и мягко спрыгнул на гравий.

Сегодня Люба его не ждет. Дочки скучают. «Па-по! Па-по!..» Смешная малышня. Он счастлив с Любой. Счастлив, если эта высшая мера духовной и физической близости и есть формула счастья. Хотя Люба почти ничего не знает о его второй жизни. Но даже и того, что известно, ей достаточно, чтобы верить ему и верить в то дело, которое он считает необходимым для себя и для России.

Вот обрадуется Любаша его нежданному приезду!..

Но сейчас он торопился не к ней. Сбежав с насыпи, Леонид Борисович углубился в лес и зашагал назад к поселку. Под сводами сосен и елей воздух был настоян на разогретой за жаркий день смоле и горьковатых запахах разнотравья. В сумраке меж стволами темнели замшелые гранитные валуны.

Лес поредел. Леонид Борисович увидел справа переезд: полосатый шлагбаум, неяркий фонарь. Несколько шагов — и меж стволами сосен проступили контуры дачи с темными окнами. «Спят. И, наверное, ничего еще не знают...»

Он привычно нащупал задвижку, тихо открыл калитку. Пусть несет он недобрые вести, но он так рад предстоящей встрече!..

Здесь, на даче «Ваза», после возвращения с Пятого, Лондонского съезда, закончившегося две недели назад, жили «Иван Иваныч» — Владимир Ильич Ленин и «Катя» — Надежда Константиновна Крупская. Леонид Борисович не видел Владимира Ильича без малого полтора месяца — с тех пор, как Ленин уехал отсюда в Копенгаген, где предполагалось открытие съезда. И теперь инженер торопился на дачу, чтобы наконец-то услышать его рассказ о том, что происходило в церкви Братства, обсудить последние петербургские новости и получить указание: что делать дальше.

ГЛАВА 2

Часы в углу кабинета пробили половину двенадцатого. Медный перезвон курантов повис в воздухе, будто диск маятника выкатил его из футляра.

Леонид Борисович поднял глаза от исписанного листа, словно бы прослеживая движение звука, а на самом-то деле возвращаясь из плена цифр и формул к тому тревожному, что нес ему этот сигнал времени. Он досадливо потер указательным пальцем переносье, как делал это, когда кто-то непрошеный отрывал от дела.

Звон курантов расплылся в тишине. Мысли инженера все еще были в распоряжении символов, обозначающих мощность двигателей, их силу, электрическое напряжение, но взгляд уже искал с раздражением помеху, вносившую неорганизованность в методичную, деловито последовательную работу ума. И он нашел. Это была вспухшая стопка просмотренных утром газет. Сложенный вчетверо лист «Биржевых ведомостей» обрывал на сгибе жирный заголовок: «Высочайший Ма...», и ниже строчкой: «Божиею милостию Мы...»

Во всех столичных газетах — от степенных «Биржевых ведомостей» до скандального «Петербургского листка» — на первых страницах чуть ли не аршинными буквами было напечатано:

Значит, свершилось. Как и предполагал Ильич, царь пошел на гнусное преступление, на государственный переворот сверху. Что ж там, в Петергофе, реально оценили обстановку: революционная атака захлебнулась, пролетариат обескровлен и сейчас не в силах будет дать отпор.

И все же это не катастрофа, не крах. Это отступление. Невыносимо тяжелое, с огромными потерями. Однако поражения в бою часто учат лучше, чем победы. Владимир Ильич говорил вчера там, на даче: ни один из коренных вопросов, вызвавших революцию, не решен. Значит, пробьет час — и недовольство народа вспыхнет с новой силой. Значит, надо готовить к этому часу партию, готовить пролетариат. Готовить даже в дни отступления. Как?.. Переводить партийные организации в глубокое подполье — и одновременно усиливать работу в легальных рабочих организациях. Что же касается боевых групп, самое главное — сохранить кадры, а все оружие укрыть на тайных складах. Более того: надо продолжать накапливать оружие. Опыт показал, что без вооружения масс победы не достичь. Ильич спросил: «Как у вас с деньгами, министр финансов? Переход партии в подполье потребует немалых средств. И в Лондоне, чтобы завершить съезд, пришлось залезть в долги, получить заем у одного мыловара». — «Партийная касса совершенно пуста, — ответил Леонид Борисович. — Конечно, мы будем изыскивать возможности, Владимир Ильич».