Затерянная в Париже, стр. 28
— Я веду себя как дурак из-за девицы, которую и не видел ни разу до вчерашнего дня, — сказал себе герцог.
И лишь сейчас он вспомнил о Дюбушероне, которого покинул без всяких объяснений?
Чувствуя себя глупо оттого, что ведет себя совсем не так, как обычно, — то есть не с полным равнодушием к другим, герцог, поднимаясь по лестнице, напустил на себя надменный вид. После чего решил, что, разыскав Уну, поговорит с ней очень строго — как это она решила пренебречь его гостеприимством и убежать из дома, да еще так необдуманно!
На полпути наверх он услышал крик Уны и так ускорил шаг, что пулей влетел в дверь. Уна вскрикнула еще раз и оказалась в его объятиях.
Инстинктивно он обвил ее руками. Достаточно было взглянуть на лицо мужчины, преследовавшего ее, чтобы понять, почему Уна кричала.
— Заберите… Заберите меня отсюда, — задыхаясь, проговорила Уна.
Герцог ощущал, как совсем рядом с его сердцем бьется ее сердечко, чувствовал, как она вся напряжена от страха.
Он просто взглянул на молодого художника, и тот застыл.
Герцогу не было необходимости говорить. Его взгляд и выражение лица могли бы охладить и более грозного человека.
Художник сдался.
— Если это ваша курочка, — произнес он наполовину агрессивно, наполовину извиняющимся тоном, — вам надо получше присматривать за ней.
— Согласен, — ответил герцог.
Отвернувшись, он вывел Уну из студии и закрыл за собой дверь. Она плакала у него на плече, а он все еще обнимал ее за талию.
— Все в порядке, — сказал он. — Я отвезу вас домой. Вам ни в коем случае не следовало приходить сюда одной.
Она была не в силах ему что-либо ответить. Несмотря на то, что лестница была довольно узкой, герцог по-прежнему шел рядом с Уной, обнимая ее; кое-как им удалось спуститься вниз.
Он подсадил ее в фаэтон и заплатил кучеру фиакра.
И только когда они отъехали, Уна заговорила, и в ее голосе слышались слезы:
— Я… за-забыла там шляпу.
Герцог улыбнулся.
— По каковой причине вам придется ходить простоволосой или позволить мне купить вам другую.
Она не ответила и принялась искать что-то в своей сумочке. Герцог достал из нагрудного кармана чистый платок и протянул его Уне.
Она взяла его и вытерла слезы.
— Извините меня… — сказала она очень тихо. — Я просто… н-не знала, что там кто-то есть…
— Зачем вы поехали в мастерскую?
— Я подумала… что там могли остаться… папины картины… я бы могла их продать… и купить вечернее платье… как вы хотели…
Ее голос звучал очень слабо, и герцог с трудом мог разобрать, что она говорила. Потом он понял и через некоторое время сказал:
— Вы ожидали, что там будет кто-то другой?
— Н-нет… этот художник только сегодня утром переехал туда.
Герцог молчал, и Уна снова заговорила:
— Он хотел, чтобы я для него позировала… и я решила, что… вполне смогу… если он заплатит… но я не знала… что женщины позируют… н-неодетыми…
Герцог был удивлен. Затем он решил, что она говорит не то, что на самом деле думала.
— Ваш отец ведь был художником, — резко сказал он. — Он не мог не рисовать натурщиц.
— Только маму… Он никогда не рисовал обнаженную натуру.
Герцог обдумал ее слова. Он предположил, что, если Уна никогда не была в мастерской художника, ей и в голову не могло прийти, что натурщицы позируют обычно совершенно обнаженными.
Он спросил:
— Почему эта свинья вас преследовала?
— Когда я с-сказала, что не буду позировать, он ответил, ч-что разденет меня…
— Это все, что он вам предлагал?
Уна замолчала и прижала платочек к лицу, хотя герцог заметил, что она больше не плачет.
Он сердито подумал, что такое больше не должно повториться. И тут же насмешливый голос в его душе спросил его, неужели она действительно оказалась такой дурочкой, чтобы попасть в столь невероятную ситуацию.
Страхи, которые он пережил, пока ехал на Монмартр, все еще сидели в нем.
— Послушайте, — сказал он. — Послушайте меня, Уна.
Она подняла глаза и он подумал, что из-за намокших ресниц ее лицо приобрело совсем детский трогательный вид.
— Вы больше никогда, — продолжал герцог, — никогда, и это приказ, не будете одна гулять по Парижу! Вы понимаете?
— Я… я подумала… что, наверное, надо было вам сказать, куда я поехала… — ответила Уна, — но, если бы я нашла какие-нибудь папины картины… я бы смогла купить новое вечернее платье… Я х-хотела… чтобы это было для вас сюрпризом…
— Поэтому вы поехали на Монмартр?
— Я хотела, чтобы вы считали меня… привлекательной.
— Вы смешной ребенок! Вы и так очень привлекательны! Вы должны знать, что вы очень красивы, я давно не видел никого красивее вас.
«Или даже никогда!» — прибавил герцог про себя, но вслух он не хотел говорить слишком много.
Он понял, что Уна смотрит на него широко раскрытыми глазами и лицо ее лучится улыбкой, какой герцог еще не видел.
— Вы… правда так думаете? — спросила она. — Вы и в самом деле действительно думаете, что я красивая?
— Ив самом деле действительно, — ответил герцог. — И, как дочь художника, вы должны понять, почему я хочу придать вам достойную вас оправу.
— Я думала… я вам не понравлюсь… ведь вы видели столько красивых женщин сегодня в ресторане… и мадемуазель Жуан… вчера вечером… тоже была очень хороша…
— Как я помню, именно ваш отец сказал, что, подобно тому, как бывают картины разных жанров, бывают и разные женщины. К счастью, у всех мужчин разные вкусы.
Уна стиснула руки, сжав платочек герцога. Она спросила немного застенчиво:
— Если я… пообедаю с вами сегодня… в своем единственном вечернем платье… вам будет за меня стыдно?
— С моей стороны было невежливо так говорить, — признал герцог, — и, положа руку на сердце, я говорил так, чтобы вам легче было согласиться принять от меня платья.
— Вы сказали… чтобы я подумала об этом…
— Если то, что сейчас произошло, — результат ваших размышлений, тогда лучше оставьте размышления мне.
— Мне бы очень… хотелось… — ответила Уна, — но…
— Вы хотите сказать, что у вас есть еще какие-то «но»? — спросил герцог.
— Я должна поразмыслить над этим…— ответила она, — и помолиться, чтобы принять правильное решение.
— Вы всегда так делаете? — спросил герцог с любопытством.
Уна кивнула.
— Если я молюсь… очень старательно… я обычно получаю совет, как поступать.
— Хорошо, надеюсь, кто бы ни слушал ваши молитвы на небесах, он поймет, что в отличие от лилий луговых, вы нуждаетесь в более существенном одеянии, чем красота вашей кожи.
Герцог говорил весьма сухо, но заметил, как румянец заливает лицо Уны.
Через несколько минут она сказала:
— Может быть… если вы купите мне… одно какое-нибудь… не очень дорогое платье… мама не будет на меня… очень сердиться…
— Я думаю, что вам выбирать, — сказал герцог, — рассердить ли вашу маму, которой нет с нами, или же рассердить меня, который здесь. Решайте — кого умиротворять.
Она порывисто обернулась к нему и сказала:
— Прошу вас… я не вынесу… если рассержу вас… после того, как вы были так добры ко мне… и так замечательно… иметь новое платье…
Внезапно герцог ощутил торжество. Он вышел победителем в борьбе, оказавшейся весьма напряженной и необычной.
Потом, взглянув в обращенное к нему лицо Уны и заметив выражение ее глаз, он подумал, что, возможно, победа ему ничего не принесла.
Глава 6
Герцог торжественно въехал во двор, и Уна вышла, чувствуя, что взгляды слуг устремлены на нее и все видят, — что глаза ее заплаканы, а шляпку она потеряла.
Герцог взял ее за руку и отвел в салон. Когда за ними закрылась дверь, он сказал:
— Хочу предложить вам бокал шампанского. Мне кажется, что после пережитого вам просто необходимо что-нибудь выпить.
— Извините… — повинилась Уна.
— Вы ни в чем не виноваты, — ответил герцог. — Кто-нибудь должен был вас предупредить, что глупо гулять одной по Парижу.