Они учились в Ленинграде, стр. 10

Оля подходит ко мне, держа в руках толстую папку. Она чем-то взволнована: на щеках горят два ярких пятна.

— Как вы думаете, ничего, если я проведу в наших палатах небольшую беседу и покажу фотографии?

Я удивленно смотрю на Олю. До сих пор она занималась только уходом за ранеными. Всё остальное она считала «не настоящим делом».

— Беседу? А о чем?

— О Ленинграде. С того вечера, как горели «Американские горы», раненые не перестают говорить о нем: его улицах, зданиях. Я хочу рассказать им про наш город. Папа мне дал интересные фотографии, рисунки, открытки.

— Это очень хорошая мысль, — говорю я. — Надо получить разрешение политрука.

Разрешение, конечно, было получено.

— Мне только страшно начать! — говорит Оля. — Пойду сначала в палату, где лежат молодые казахи. Я им читала Джамбула, и они просили меня еще почитать. А вы из палаты уйдите; при вас мне труднее говорить. Только помогите мне начать.

Вхожу в палату:

— Товарищи, Оля, которую вы все хорошо знаете, принесла фотографии. Она хочет показать их вам и рассказать о Ленинграде.

— Просим! Хорошо! Дело!.. — слышится со всех сторон.

Я сажусь в коридоре. Отсюда слышно, что происходит в палате. Оля показывает большие фотографии с видами города и довольно подробно рассказывает о Ленинграде: его архитектуре, памятниках культуры и искусства, связанных с историей нашей Родины. Слушают ее внимательно, изредка прерывая вопросами:

— Правда, что в Ленинграде шестьсот мостов?

— А Ленин где жил, это знают?

— А что теперь в бывших царских дворцах помещается?

Интерес к Ленинграду и его истории — огромный. Все те, кто никогда раньше не видал города, теперь непременно хотят его посмотреть.

Вечер прошел незаметно. Уже зажгли свет и на окна спущены шторы.

— Не пора ли готовиться ко сну? — спрашивает дежурная сестра.

Оля спешит собрать свои рисунки и фотографии. Ее искренне благодарят.

— Будто побродили по Ленинграду, даром что безногие, — говорит старый боец-крестьянин из-под Углича.

Меня подзывает раненый Федяев. Это очень энергичный человек, держащий в руках всю палату. Он умеет поддержать бодрость в товарищах, резко оборвать за грубость, вежливо, но очень авторитетно добиться порядка и тишины, когда в палате тяжело больной. Самые шумливые больные подчиняются ему беспрекословно.

Мы знаем, что он был политруком на фронте и тяжело ранен в бою, когда вел полк в атаку, приняв на себя командование после гибели командира.

— Беседа вашей девушки — большое, нужное и полезное дело. За Ленинград сражаются и те, кто нашего города никогда не видал. А вот сейчас больничные стены раздвинулись перед ними. Это важная политическая работа.

Передаю его слова Оле. Она радостно вспыхивает.

— А я все даты забыла. На бумажке записала, когда какое здание построено; хотела заглядывать, но стыдно было.

Возвращение в школу

Сегодня меня вызвали в 239-ю школу. Завуч школы Антонина Васильевна сообщила, что начало занятий в ленинградских средних школах с 4 ноября.

— Мы не будем ждать этого срока, — говорит она. — Детей уже истомило ожидание. Я думаю, что мы в недельный срок приготовим школу к открытию. Вам придется взять уроки истории в пятых, шестых и восьмых классах. Кроме того, вы назначаетесь воспитателем в шестом классе.

Видя, что я собираюсь что-то сказать, она добавляет категорическим тоном:

— Вы, вероятно, будете говорить, что слишком много классов? Если бы я с вами вчера говорила, речь шла бы и о девятых и о десятых классах.

Мне не хочется уходить из госпиталя, и мне кажется, что работа в нем крепче связывает меня с фронтом, но я не решаюсь это сказать. Представляю себе, как Антонина Васильевна посмотрит на меня из-под своих больших роговых очков и скажет:

— Ведь вы учительница!

Она глубоко права, ей надо организовать занятия в обстановке города-фронта. Я понимаю, что должна вернуться в школу.

В школе начались занятия. Младшие классы занимаются в домохозяйствах. Где есть достаточно сухие и теплые бомбоубежища, занятия будут проходить в них, а если в этих помещениях сыро, то управхозы обязаны предоставить хорошую, светлую комнату в одной из квартир, по возможности ближе к бомбоубежищу.

Сегодня первый раз вела занятия в 239-й школе. Ее все называют «школа со львами». Здание школы — исторический памятник. Строил его архитектор Монферран.

Пушкин знал этот дом и посвятил ему строки в «Медном всаднике»:

Вестибюль дома очень красив: массивные гранитные колонны на бронзовых пьедесталах.

На первой площадке лестницы лепка прекрасной работы, изображающая римское оружие, в библиотеке сохранилась замечательная роспись потолка.

Учителя собрались в школу очень рано. Здание огромное, и надо изучить помещение, чтобы не тратить времени на поиски классов, в которых нужно будет давать уроки.

Занятия начались в девятнадцати классах. Учащихся в школе семьсот человек.

Классы чисто вымыты и просторны. В них лишь чуточку холоднее, чем бывало раньше. Необычно то, что вешалки для пальто поставлены в классах.

Из окон учительской виден Исаакиевский собор. Впервые смотрю на него с высоты второго этажа и притом так близко. Гранитные колонны кажутся еще грандиознее, сложная капитель выглядит очень тяжелой и давит на ствол колонн. Золотого купола не видно, он закрашен серой, как наше осеннее ленинградское небо, краской.

Еще утром, подходя к школе, встретила маленькую девочку.

— Я решила обязательно прийти в школу первой, — сообщает она. — Мне недалеко, но я очень боюсь опоздать.

Она открывает тяжелую дверь вестибюля и с отчаянием в голосе говорит:

— Ну, вот я и опоздала! Это всё оттого, что ночь не спала, а под утро заснула.

В залах второго этажа много учащихся. Шумно и как-то празднично. Дети переведены из разных школ. Они отыскивают «своих» учителей и радостно их приветствуют.

Нам задают обычные вопросы:

— Вы у нас будете?

— Географию Александр Маркович будет преподавать?

— А воспитателем у нас кто?

— А немецкий язык учить будем?

— А правда, что нас будут кормить обедами и давать пятьдесят граммов хлеба в день? — спрашивает Аля, худенькая девочка с выпуклым лбом и карими глазами.

Мне очень трудно сказать: «Нет, неправда». Очевидно, ей уже знакомо чувство голода.

— Не знаю, — уклончиво говорю я.

— Об этом, наверно, в РОНО знают, — с надеждой говорит девочка. Для меня ясно, что под «этим» подразумевается обед и хлеб.

В проходном зале, «Кировском», как его называют школьники, так как в нем стоит бюст С. М. Кирова, рослый голубоглазый школьник в русских сапогах собрал вокруг себя массу ребят, главным образом мальчиков. Я слышу отрывки какой-то фантастической автобиографии.

— Как зовут этого мальчика? — спрашиваю проходящего мимо меня ученика.

— Это Валерий. Разве вы не знаете?

Коля крайне удивлен, что я не знаю такую известную личность.

Нужно познакомиться с этим мальчиком, у которого, как говорят ребята, «замечательно интересная жизнь».

Я не хочу прерывать их беседу и останавливаюсь в стороне, у окна.

— Было ясно, что это шпион… — слышу я голос Валерия.

— Загримированный? — с затаенным дыханием спрашивает кто-то из его слушателей.