Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1, стр. 44
— Угу… — стыдливо бормочу.
В туалете меня выворачивает наизнанку, раковина быстро наполняется зеленой, с белыми густыми прожилками, вязкой жидкостью. Даже поблевать по-человечески не могу.
Замечаю старую, очень-очень старую, затоптанную сотней ног газету под раковиной. Фотография на газете напоминает что-то, заголовок тоже кажется смутно знакомым.
Поднимаю её.
5 июля 2005 года.
Надо же, тринадцать лет назад…
В неопознанном летающем объекте, что потерпел крушение в парке Горького, обнаружены выжившие инопланетяне…
Да-да, так всё и было, наверняка, хотя этого я не помню…
Смотрю на отражение: ублюдочные огромные черные глаза, пол-лица занимают, не меньше; кожа серая, сухая, словно пергамент, — кажется, ткни пальцем, она с мяса и слезет, словно одежда ненужная; рот, маленький, так, щелка какая-то, а не рот. Как целоваться таким, можете себе представить?
Человечество поступило милосердно. На совете ООН было решено наделить чужих всеми правами…
Наделили нас правами, Наташку и меня, ублюдков малолетних, четырехпалых, квартиры в количестве две штуки дали, в школу приняли — которую мы, к слову, за три года закончили, по предметам пробежались, знания проглотили, как волки голодные…
Председатель ООН заявил: «Мы не отдадим несчастных детей ученым!..»
Над зеркалом, раковиной, плакат висит: человечек маленький, пухлощекий ромашку протягивает уродливому серокожему мне. Или Наташке?
Человечество милосердно…
Вытаскиваю сотовый, умудряюсь заляпать костюм зеленой жижей, но плевать-плевать-плевать…
— Да?
— Наташ, я в баре на Садовой, в «Ферзе». Забери меня, пожалуйста…
Наташа, она уродливая, серокожая, маленькая и тощая — колени при ходьбе сгибаются назад, словно у страуса.
Опираюсь на её плечо, дерганно шагаю, подпрыгиваю почти, волочусь за женой, женился на которой, потому как выбора у меня не было по-любому.
Перешагиваю дружка незадачливого: никто не удосужился его поднять, к стенке оттащить хотя бы. Наташа шепчет успокаивающе, ласково, глаза-фары нежно всеми цветами радуги переливаются, утешают, заботятся обо мне, пьянице и разгильдяе:
— Все будет хорошо, Костик. Не волнуйся, солнышко моё, все прекрасно… Я люблю тебя, маленький…
Перед глазами плакат проклятый.
Останавливаюсь, поворачиваюсь к публике шахматной, растерянной, притворяющейся, что занята поеданием пищи. Кричу:
— Не надо быть милосердными! Любите меня! Ненавидьте! Только вот милосердие свое выкиньте на помойку, заройте в самую глубокую яму, скиньте с самолета в Гималаи! Жалость, она унижает, жалость — это как безразличие, хуже даже! Не будьте ко мне милыми — будьте ко мне людьми!
Молчат, жуют, пивко попивают, только бармен пристально так на меня смотрит, притворяется, наверное, что понимает… Шепчу:
— Пожалуйста…
Самое хреновое, что и заплакать не могу, глаза для этого не предназначены — мои чертовы огромные глазища, как у насекомого поганого!
— Пойдем, Костенька…
— Не много ведь прошу… — бормочу. — Не хочу, чтоб меня жалели, хочу, чтоб любили… за заслуги любили, в смысле…
— Я люблю тебя, маленький…
Наташа упрямо тащит за собой, и мы растворяемся в ночи, пропадаем в ней, исчезаем, сливаемся с чернильно-синей тьмой, как два чертовых насекомых, как два уродливых черноглазых хамелеона.
Мы — это две проклятые твари, приговоренные жить в чужом мире.
Николай Горнов
«Мастер по ремонту крокодилов…»
Вчера опять поругался с женой. Я попросил у нее сто рублей на сигареты. Сказал, что отдам с зарплаты. Она молча достала сотку из бумажника, но при этом посмотрела на меня издевательски. Я обиделся и ушел спать в комнату дочери. С утра она делает вид, что меня не замечает. Но я-то замечаю. Ее просто невозможно не заметить. В свои тридцать три года Алиса даст фору большинству молоденьких девочек. А если еще учесть наличие номерного счета в Bank of Malta, то могу представить количество желающих занять мое место. Интересно, она меня не бросает из жалости или просто не хочет делить «совместно нажитое имущество»?
— Алиса Витальевна, я глубоко раскаиваюсь и прошу вашего снисхождения. Хочешь, стукни меня, и забудем, — сказал я, когда мы чуть не столкнулись лбами на пороге кухни.
— Нам давно нужно поговорить, — ответила она, вздохнув при этом. — Ты —! натура цельная, но я тоже натура цельная. Прошло уже четыре года. Даже если ты абсолютно уверен в том, что я тебе тогда изменила — пора забыть… Я тебя люблю. Я тебя ценю. Мне больно смотреть, как ты себя разрушаешь.
— Хорошо, — в свою очередь вздохнул я. — Соглашаюсь поговорить, сходить к психоаналитику, невропатологу, педиатру, венерологу. Я пойду даже к гинекологу, если ты сочтешь это необходимым, но давай не будем это делать сегодня.
— Сегодня мне тоже некогда. Я уезжаю. Когда вернусь, мы решим все вопросы. Договорились?
— Непременно. Если на секрет, куда отбываем?
— На Мальту. Тебе что-нибудь привезти?
— Бутылку виски и мальтийский жезл.
— Жезл не обещаю, но приложу все усилия.
— Только не покупай его в duty free аэровокзала…
День начинается с сигареты, которую я выкуриваю натощак. Визитная карточка курильщика с большим стажем. Второй этап — крепкий кофе. Потом вторая сигарета, а после нее вторая чашка кофе. Пока не видит жена. Любимая супруга считает, что кофе в больших количествах вреден. В этот же продуктовый ряд попадают: сахар, соль, перец, сливочное масло и множество других продуктов. А те, которые все же можно употреблять в пищу, должны подвергаться щадящей обработке. И упаси боже, ничего жареного! Так сказал Заратустра…
Жена у меня большая умница. Бывший учитель географии, а ныне директор и совладелец крупнейшего в нашем городе туристического агентства «Бон Вояж». Говорят, очень уважаемый человек. А я — иждивенец. Инженер. Типичный представитель «совка». Я все еще хожу на службу с «девяти до шести», наблюдаю проносящуюся мимо жизнь и испытываю легкую неприязнь к мелкобуржуазной идеологии. Еще у нас в семье есть общая дочь двенадцати лет, которая периодически отсылается на длительные сроки к бабушке в Феодосию, где она кушает фрукты, укрепляет здоровье и не особо тяготится разлукой с родителями.
В поисках тюбика помады на кухню зашла жена.
— Кстати, президент подписал новый указ. С сегодняшнего дня отменяется закон всемирного тяготения. На территории России, разумеется.
— Шутишь?
— Включи телевизор, там по всем каналам обсуждают.
На экране телевизора какие-то личности открывали рты. Произносили слова. Но общего смысла я не улавливал.
— Юра, кажется, это тебе…
Жена протянула мне бланк, похожий на телеграмму, и у меня сразу похолодело под ложечкой от предчувствий. Я быстро пробежал глазами текст. «Орбита-3. Юпитер-Главный. Пилот-исследователь Шкловский самовольно покинул территорию Базы на тяжелом модуле системы „Штурм“. Датчики зафиксировали погружение в экзосферу Объекта в районе Южного течения. Связь не поддерживает. Жду указаний. Командор Котов».
Я аккуратно свернул телеграмму и сунул ее в задний карман. Жена молча следила за моими манипуляциями.
— А кто принес? — спросил я после некоторого раздумья.
— Почтальон, по-моему…
— Ясно, не сантехник. Как он выглядел?
— А что случилось?
— Я бы и сам хотел знать…
— Не подумай, что вмешиваюсь, но текст мне показался странным.
— Это шутка, Аля. — Я улыбнулся. — Кому-то не хватает в жизни острых ощущений. Может, Мишке. Или Марату, например. В общем, извини, но мне на работу пора.
— Не торопись, я тебя подвезу.
— Ну что вы, мы уж как-нибудь так…
У лифта топтались соседи. Маша Золотых — бывшая стенографистка, а ныне пенсионер — и второй муж ее сестры Валера. Лицо Маши, похожее на печеную картофелину, украшали солнцезащитные очки, модные еще во времена сражения под Аустерлицем. Видимо, после вчерашнего торжества прибавился еще один синяк, и Валера принимал в этом самое активное участие. Маша что-то истерично ему выговаривала и пыталась толкать его кулачком в грудь, но из-за резкой разницы в росте кулачок доставал только до живота и не мог нанести ощутимого урона Валере. Увидев меня, Валера мгновенно расцвел.