Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка, стр. 41

Сабенса попросил, чтобы Семь-Прыжков закрыл пол­ковнику Перейре путь в Академию – работа предстояла трудная и стоила недешево. Проситель имел в виду лишь поражение на выборах: кровь жертвенных петухов и воск свечей должны были всего-навсего запереть перед полковником двери в Дом Машадо де Ассиза. Но рука у Эшу, как предупреждала Гразиэла и убедился Сабенса, была тяжелая, и полумерами он не ограничился. Полковник получил полной мерой и скончался.

Генерал Валдомиро Морейра, добрый католик, не поверил в этот вздор. Однако дона Консейсан и Сесилия не сомневались в могуществе Эшу ни минуты и выделили какую-то сумму на покупку кашасы и сигар для демона-благодетеля. Вздор или не вздор, но Сабенса заслужил благодарность.

– В будущем году я похлопочу о премии для него. За опубликованный сборник он сможет получить премию Жозе Вериссимо. – Генерал превосходно осведомлён о всех премиях Бразильской Академии.

– Лучше бы в этом году, папа. Это был бы чудный подарок Кло-кло к рождеству.

– Академическая премия – не рождественский подарок, глупая. Пусть не беспокоится, я позабочусь о нём. И чтоб я больше не слышал этого «Кло-кло»! Дурацкое прозвище! Клодинор Сабенса – молодой, но многообещаю­щий учёный.

– Папа, а когда ты пройдешь в академики, то станешь важной персоной, да? Там ведь всё тузы и шишки?

Воспользовавшись тем, что Сесилия наконец-то проявила хоть какой-то интерес к его академическим делам, генерал разоткровенничался: Бразильская Академия нуждается в обновлении; дело это долгое, потому что звание академика дается пожизненно. Последние выборы показали, что принципы, некогда определявшие отбор «бессмертных», нарушены. Раньше предпочтение отдавалось представителям высших слоев общества, а теперь – писателям, даже если они ничем, кроме литературного дарования, себя не проявили. Дошло до того, что в Академии не представлены вооруженные силы страны. Чудовищная нелепость! Нет, он вовсе не против того, чтобы писателей принимали в Академию, но надо же уметь отбирать достойных, а среди нынешних академиков есть такие, что не знают элементарных правил грамматики и губят португальский язык. А иные вообще не понимают, какие требования предъявляет мундир «бессмертного» к нравственности. Говоря без ложной скромности, пример правильного отбора в академики – это он, генерал Морейра: писатель, но не просто писатель, а представитель высшего офицерства. Генерал посмотрел на дочь, которая делила своё внимание между монологом отца и божественным пением Стелы Марис.

– Только не вздумай повторять то, что я тебе рассказал. Никому ни слова, поняла? И особенно академикам!

А вдруг она возьмет и передаст все это Родриго, когда они… Ох, ветреница! А всё-таки у него хорошая дочь: золотое сердце, справедливая душа!

САЛАТ-ЛАТУК

Что ж, Морейра прав: сердце у Сесилии золотое. А как она щедра и великодушна к тем, кому вверяется безоглядно, всякий раз тщетно надеясь, что уж этому избраннику она не надоест!

Почему всегда происходит одно и то же? Знакомятся, загораются, влюбляются, ухаживают, соблазняют… Готовы бросить к её ногам все сокровища царств земных… Сначала всё так хорошо: Сесилия изящна и пикантна, она любит, ничего не тая и ничего не оставляя «на потом», – ее возлюбленные проходят с ней полный курс…

Почему же интерес, который она пробуждает, так скоро слабеет, а потом и вовсе гаснет? Один из её по­клонников – самый красивый и глупый – бросил ей жестокий упрек: «Ты слишком обыкновенная!» Другой – не такой красивый, но грубый, – вспоминая кульминационный момент их романа, прибегнул к такому оскорбительному сравнению: «Ты – никакая! Ты похожа на лист салата: он и пышный, и сочный, но без соли и уксуса в горло не лезет! Ты – пресная!»

Сесилия сначала плакала, потом призывала кого-нибудь из своих резервистов. Без возлюбленного она жить не могла. «В кого она такая уродилась?» – ломая голову над этим вопросом, дона Консейсан не находила ответа.

В настоящее время в списке резервистов значится только одно имя, ибо красивый стоматолог, вылитый Хосе Мухика, выбыл из игры, застукав Сесилию с Родриго, – и скоро уже долготерпение и преданность Клодинора Сабенсы будут вознаграждены. Сердце не камень: Сесилия уже позволяет взять себя под руку и украдкой посматривает на пего, поспешно отводя взгляд, если вдруг встретится с ним глазами, и слушает его стихи, вздыхает, когда он кончает читать: «Это мне посвящено?.. Дивные стихи… Я не достойна…» Час торжества близится.

Роман с Родриго был высшим взлетом Сесилии, Аристократ, богач, имя – в газетах, портреты – в журналах в сопровождении самых лестных отзывов. А какой изысканный кавалер! Даже чересчур изысканный… Уж он бы никогда не позволил себе уподобить женщину салату. Родриго – воплощенная воспитанность. Но Сесилия безошибочно чувствует, что уже приелась ему: их встречи становятся всё реже. Сначала они виделись ежеднев­но, потом через день, потом раз в три дня, а сейчас уже – раз в неделю, и что дальше будет – одному богу известно… В последний раз Родриго сказал, что уезжает в Петрополис, там будет встречать и рождество, и Новый год, а вернётся лишь в двадцатых числах января, чтобы проголосовать за генерала.

Сесилия вызвалась сопровождать его: она могла бы остановиться в какой-нибудь маленькой гостинице… Однако Родриго с деликатностью, столь ему свойственной, отклонил это предложение: краткая разлука лишь усилит радость новой встречи. Но Сесилия знает, что новой встречи не будет.

Он, впрочем, ещё не завтра уезжает. Родриго будет присутствовать на представлении пьесы Антонио Бруно, главную роль в которой играет Мария-Жоан. На следующей неделе – «сейчас буквально ни минуты свободной» – он завезёт билеты ей, генералу и доне Консейсан. В своей вступительной речи генерал обязательно должен упомянуть об этой комедии в стихах. Вот что значит воспитание: какой замечательно благовидный предлог для того, чтобы пригласить её родственников на премьеру! «На будущей неделе…» – сказал он. «В последний раз…» – догадывается Сесилия. Обидно до слёз: такой изысканный, утончённый и элегантный… А уж какой любовник!..

Вот тогда-то в первый раз Сесилия и назвала Клодинора Сабенсу нежно – Кло-кло, и в порыве страсти он ответил: Сиса, любимая моя Сиса!

НЕОБХОДИМЫЙ ВИЗИТ

– Визит совершенно обязателен! Ни один кандидат ни под каким видом не смеет уклониться от посещения того или иного академика. А вот академик имеет право отложить приём кандидата или вовсе отказать ему. Дело кандидата – почтительно испросить разрешения навестить члена Академии в удобном тому месте и в удобное для того время.

Старый Франселино, развалившись в кресле в библиотеке Академии, излагает свою точку зрения коллегам, обсуждавшим этот вопрос перед его приходом. Коллеги безмолвно внимают старейшине Академии, одному из её основателей, «бессмертному» с сорокатрехлетним стажем, непререкаемому авторитету в области устава, правил и традиций этого учреждения.

– Да, я знаю, что в уставе ни слова не сказано о предвыборном визите. Тем не менее этот неписаный за­кон значит больше, чем любой параграф устава Академии. Это conditio sine qua non [24] для того, чтобы кандидат прошел на выборах. И боже упаси кандидата сказать, что кто-то из академиков ему не нравится или не вызывает у него уважения. В этих стенах нет места антипатии или вражде: здесь все равноуважаемы.

Он может распространяться об этом часами, поскольку главная его задача защитить незыблемость иерархии и авторитет Академии.

– Если академик публично заявил о своём намерении поддержать того или иного претендента, это не освобождает остальных претендентов от необходимости наносить ему визит. Напротив, в этом случае визит делается ещё более обязательным.

Франселино с наслаждением затягивается сигаретой – он выкуривает в день только пять штук, чтобы уберечься от катара и бронхита, – и продолжает: