Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка, стр. 31

Редактор из Национального агентства печати осведомился:

– А Хозяин будет на похоронах? Или придёт только на бдение?

– Кто? Президент? Ты с ума сошел! Не будет его ни на похоронах, ни на панихиде. Он признавал, что новопреставленный Геббельс Перейра – человек полезный, но терпеть его не мог. «От него несёт средневековьем» – так он мне сказал однажды.

Беседа приняла доверительный характер, и редактор решил подольститься:

– Какие интереснейшие воспоминания напишете вы когда-нибудь!

– Для того чтобы писать воспоминания, надо многое помнить, а тот, кто многое помнит, на моей должности не задерживается. Понял? И потому я слеп, глух и беспамятен. Только что ещё не импотент. Пока.

«Вот ведь сволочь какая, – думает редактор, – а все же симпатичный. Разве так бывает?» Вслух он сказал то, о чём гудели все редакции.

– Подумать только: полковника Перейру все дружно ненавидели, а умер он своей смертью, в своей постели. Можно считать, ему повезло… Случись в один прекрасный день какая-нибудь заварушка, он бы живым не ушёл. Его бы растерзали.

– Насчёт постели я не спорю. Но разве это называется «своей смертью»? Его травили цикутой. Малыми порциями.

Сенсационное сообщение, полученное, можно сказать, из первых рук! То-то будет шуму, когда редактор расскажет об этом товарищам. Недаром говорят, что лидеры Нового государства отчаянно борются за власть и за кулисами творятся страшные дела.

– Отравили цикутой? Кто? Как?

– Старички академики. Травили ядом, изо дня в день увеличивая дозу. Последнюю чашу поднес ему Персио Менезес.

Начальник ДПП вдруг скосил взгляд куда-то за окно, на железобетонные громады новых кварталов.

– Великий человек этот Персио Менезес… Гениальный человек. Ты слыхал, что когда он работал в Принстоне, то вычислил местонахождение и открыл две неизвестные звезды? Он заселяет небеса… – начальник вдруг улыбнулся, – …и преисподнюю.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРЕТЕНДЕНТ

Сразу после смерти Антонио Бруно академик Лейте пообещал всемогущему полковнику Перейре почетное одиночество на выборах. Однако через восемь дней после того, как истёк срок подачи заявлений в Академию, умер сам полковник Перейра. Его похоронили с большой помпой: ползли танки, гремели трубы военного оркестра, чеканили шаг солдаты, звучали надгробные речи и залпы салюта. А единственным кандидатом остался генерал Валдомиро Морейра, в успех которого на выборах мало кто верил. Однако генерал, как видно, родился в сорочке.

Он узнал о смерти врага от верного Клодинора Сабенсы, который пять часов в день трудился в редакции «Диарио да тарде», приводя безграмотные репортажи и хронику в соответствие с нормами португальского языка.

– С вас причитается, ваше превосходительство! Я хочу первым поздравить нового «бессмертного»!

Ох, бедное сердце генерала Валдомиро Морейры, сра­ботавшийся механизм!.. Оно то и дело дает перебои; надо беречься, надо избегать волнений… Попробуй-ка уберегись тут, в самый разгар предвыборной схватки. Что же случилось? Помнится, Афранио Портела допускал возможность того, что негодяй Перейра снимет свою кандидатуру.

– Он снял свою кандидатуру? – «Он», а не «Геббельс» или иное обидное прозвище: генерал знал, что его телефон прослушивается с тех самых пор, как он решился баллотироваться в Академию. Один из надежных друзей предупредил его, посоветовав ему и ветренице Сесилии сохранять сдержанность.

– Он сыграл в ящик. Умер.

– У! Когда?!

Сердцебиение усиливается. Куда там запропастились Консейсан и Сесилия? Ему надо принять таблетку и за­пить водой.

– Уснул и не проснулся. Похороны сегодня в пять часов. Будет на что посмотреть: министр скажет надгробное слово, выведут танки, будет салют. Прием заявлений прекращён, конкурент в могиле. Вы стали академиком досрочно.

К счастью, в эту минуту в комнату вошла дона Кон­сейсан и, оценив ситуацию, бегом бросилась за лекарством. Узнав о своём избрании, генерал чуть не умер.

Когда опасность миновала, генерал раскинулся в кресле и с ликованием объявил о великом событии жене и Сесилии, густо намазанной кремом (она обстоятельно наводила красоту перед свиданием с Родриго):

– Вы видите перед собой генерала Валдомиро Морейру, члена Бразильской Академии, «бессмертного»!

Уже потом, много времени спустя, дона Консейсан горько недоумевала: почему человек не может сам выбрать себе час смерти?

ВОИТЕЛЬНИЦА

Узнав о смерти полковника Перейры, Мария Мануэла позвонила Афранио Портеле и спросила, не смогут ли они встретиться в тот же день. После похорон Антонио Бруно они часто и подолгу разговаривали по телефону, и романист сообщал ей все подробности военных действий. Теперь она требовала свидания, чтобы получше разузнать об этом невероятном происшествии и предупредить, что вскоре они с мужем уезжают из Бразилии: уже сидят на чемоданах.

Маленький бар на крыше небоскреба возле Прайа-до-Фламенго, откуда открывался вид на залив, в эти утренние часы пустовал: лишь кое-где в уголках шептались влюбленные парочки, зато вечером, когда начиналась программа варьете с участием звёзд, там было не протолкнуться. Афранио и португалка сели так, чтобы видеть похоронную процессию на площади Рассел. Военный оркестр играл траурный марш. На орудийном лафе­те был установлен гроб, покрытый бразильским флагом. Подразделение Специальной полиции – на новых немец­ких машинах и мощных мотоциклах. Кавалерийское оцепление. Черные автомобили с высоким начальством. Замыкали кортеж два танка. Полковник Сампайо Перейра и после смерти не сдал командования.

Мария Мануэла не отрываясь смотрела на всё это. Потом потребовала объяснений:

– Скоропостижно, да? А от чего?

– Не столько скоропостижно, сколько неожиданно. Отчего он умер, вы спрашиваете? Разве не ясно? Он пал от руки врага. Впрочем, этого мы не добивались – у нас были другие планы. Отдадим полковнику должное: он погиб в бою.

– Подождите, местре, не так быстро: ваши ребусы вконец меня запутали. Он погиб в бою? Как это понимать? А смерти его вы не хотели? Чего же вы добивались?

– Мы добивались капитуляции. – Портела отвел взгляд от похоронной процессии: куда лучше глядеть в прелестные печальные глаза последней возлюбленной Бруно. – Сампайо Перейра был самовлюблённый дурак: он считал себя всемогущим и был уверен, что никто на свете не осмелится препятствовать его воле. Наша стратегия преследовала только одну цель – вынудить полковника к капитуляции, то есть к отказу от баллотирования. Тактические же удары имели целью деморализовать и измотать противника. Полковник не привык ни к разочарованиям, ни к неудачам, он всё больше и больше приходил в ярость, он был измучен и опустошён. Он на­деялся стать единственным претендентом – вместо этого нежданно-негаданно обрёл соперника. Он мечтал о единогласном избрании – мечта так мечтой и осталась. Потом он начал один за другим терять обещанные голоса, почувствовал, что встречает активное сопротив­ление. Фигейредо его оскорбил, Эвандро унизил. И тогда полковник утратил уверенность в себе, растерялся.

– Он признал себя побежденным?

Похоронная процессия, сопровождающая «героя к его последней траншее, траншее бессмертия» (так выразится военный министр в своей надгробной речи), медленно и торжественно следует дальше. Движение на улицах перекрыто. На тротуарах толпятся зеваки.

– О, нет! Не знаю, победили бы мы его, если б дело дошло до выборов. Очень сомневаюсь. Весь расчёт стро­ился на том, что обескураженный, оскорблённый полковник Перейра, боясь поражения, добровольно откажется от борьбы. Ужин у президента нанёс ему тяжкий удар: он испугался. Мы хотели, фигурально выражаясь, накормить его жабами и змеями так, чтобы он изблевал свое намерение стать академиком. А он подавился и задохнулся.

Звуки музыки отдаляются. Кортеж доходит до проспекта Лигасан и постепенно исчезает за поворотом.

– Полковник внушал Персио такое отвращение, что я с большим трудом уговорил его принять кандидата. Он любил Бруно и потому согласился на это. Его жена тоже любила Бруно и потому села за рояль и сыграла траурный марш из «Героической» Бетховена. Я разгова­ривал с Персио по телефону: он боится, не переусердствовал ли вчера. Когда Перейра выразил надежду получить голос Персио, тот разъярился до такой степени, что едва не дал ему пощечину. Полковник в беспоряд­ке отступил. Доза оказалась смертельной: ко мне он уже не придёт. Ну вот, красавица моя, память Бруно очищена от скверны. Я выполнил своё обещание. Мы сделали всё возможное и невозможное. И старались не зря.