Книга нечестивых дел, стр. 57

Меня окутали запахи еврейского квартала — я ощутил вкус поджаристых пресных лепешек, сметаны и горьких трав. Наскочил на дверь, ударился липом, отлетел в сторону. Сполз на ступени крыльца и долго не мог сообразить, как там оказался. Услышал что-то из-за деревянной двери, поднял глаза и не мог оторвать взгляда от вырезанной на притолоке надписи на иврите. Меня ранил каждый звук, каждый запах, все, к чему прикасался, и я понимал: что-то не так. Франчески не было в моих объятиях. Где же она?

Ночь промелькнула словно раздробленное отражение в разбитом зеркале: бесполезные поиски Франчески в изломах кирпичной стены, усиленные до боли звуки и запахи, смеющийся надо мной лик Луны, растущее ощущение неудачи и бесконечные провалы в черные глубины пропасти.

Когда все кончилось, я очнулся на площади — лежал выгнувшись, раскинув руки и ноги и смотрел на силуэты крыш на фоне едва светлеющего неба. Нащупал полупустую флягу на мостовой, подобрал и отправился искать Франческу. И все время спотыкался, как пьяница, который прихватил бутылку со вчерашнего вечера и несет ее за горлышко домой.

Франческа свернулась клубочком на чьей-то лестнице и, еще не совсем проснувшись, дрожала от сырости. На ее коричневом одеянии остались белые известковые следы — видимо, отслоившаяся от камня штукатурка, которую она сбила, наткнувшись на стену. Шелковистые светлые волосы рассыпались по лбу и закрыли глаза, но когда я попытался убрать их, то обнаружил, что они приклеились к щеке засохшей слюной.

— Пить, — пробормотала Франческа.

— Нет времени. — Я поднял ее на ноги. — Светает.

— Но я… — Она откинула назад волосы и посмотрела на призрачную луну на утреннем небосклоне. — Светает?

— Надо идти. Пора.

— Светает… О Господи!

В утреннем сумраке мы выбрались из еврейского квартала, и дымка с моря свивалась у наших ног. По дороге нам попалась возвращающаяся домой усталая проститутка. Она рассмеялась, когда мы споткнулись о храпящего в стелющемся по земле тумане пьяного. Из открытого окна донесся плач младенца, с улицы пекарей потянуло свежевыпеченным хлебом. Мы спешили изо всех сил и тяжело дышали. Но еще не совсем пришли в себя — наш шаг был неверным, и мы то и дело натыкались на углы. Франческа что-то бормотала себе под нос.

— Что ты говоришь?

— Это было великолепно.

— Я представлял все несколько иначе.

— Волшебство. Что там еще в этой книге? Я хочу знать больше.

Черт!

— Ты говорил, что в ней есть формулы изготовления золота и вечной молодости?

— Это только слухи.

— Но ты сказал, что именно поэтому ее ищут. — Франческа помолчала и подняла на меня глаза. — Я тоже ее хочу. Хочу эту книгу.

— Что?

— Если ты раздобыл любовный напиток, то сможешь достать и все остальное. С такими формулами мы сможем уехать куда угодно. Сделай что-нибудь.

— Но…

— Что такое одна ночь свободы? Мне нужна целая жизнь. А тебе? — Франческа отвернулась от меня. — Если ты меня любишь, принеси мне книгу.

— Франческа… — Я схватил ее за руку, но она вырвалась и побежала. У стены монастыря пригладила волосы и стряхнула штукатурку с рясы.

— Нам надо завладеть этой книгой, Лучано. Это наш единственный шанс устроить себе настоящую жизнь. — Она по-мальчишечьи забралась на увитую жасмином стену, и в это время с монастырской часовни прозвенел колокол к утренней молитве.

Уже с другой стороны она бросила мне на прощание:

— Книга, Лучано.

Глава XXIV

Книга слез

Любовный напиток пробудил во Франческе желания, которые я не в силах был исполнить. Я загнал себя в угол и понятия не имел, как из него выбраться. Откуда мне было знать, где находится книга? Но даже если бы мне удалось ее найти, что бы она в ней почерпнула? Возможно, одни Евангелия и исторические сведения. В таком случае она меня возненавидит как лгуна, и поделом.

На следующий день старший повар, наблюдая, как я готовлю для фаршировки артишоки, спросил:

— Ты дал Франческе свой напиток?

— Да. — Я подрезал кончики артишока.

— Понятно. Ну и как все прошло?

Осторожно, чтобы не испортить донышко, я вынул волокнистую середину.

— Не могу похвастаться, что она упала в мои объятия.

— Так-так. И какой ты сделал вывод?

Я пожал плечами.

— Ясно. Тебе еще недостаточно боли, чтобы усвоить урок. Что ж, будь по-твоему. — Он собрался уходить, но задержался. — Кстати… — Он вынул из кармана несколько мелких монет.

Я вытер руки о передник и взял у него деньги.

— Что я должен купить, маэстро?

— Что угодно. Это плата за твой груд.

Вот это да! Мне никогда раньше не приходилось получать плату за работу.

— Это мне?

— Ты ведь овощной повар, не так ли? — Синьор Ферреро вложил деньги мне в руку.

Я посмотрел на монетки. Пять медяшек — скромное вознаграждение за недельный труд, но я не нуждался ни в еде, ни в жилье. Я сразу решил, что стану копить и добавлять к сумме каждую неделю. Буду собирать, пока не сколочу достаточно, чтобы жениться на Франческе. Если денег хватит на еду, одежду и жилье, я смогу забрать ее из монастыря и она забудет о книге. Я опустил монетки в карман.

— Заслужил. Только смотри не испорти артишок.

Я проводил дни, луща зеленый горошек и поджаривая баклажаны, а но ночам подсчитывал доходы. Складывая сумму при помощи пальцев, я решил, что при заработке пять монет в неделю мне потребуется двенадцать рук или двенадцать недель, чтобы выручить Франческу из монастыря. Иногда двенадцать недель казались мне непомерно долгим сроком, иногда — пугающе коротким. Разорвав шов в матрасе, я прятал деньги в соломе.

Между тем наш сифилитичный дож продолжал поиски вечной юности, а Борджа и Ландуччи плели интриги и боролись за власть. Наступило нелегкое время. Венецию и Венето [42] наводнили солдаты, улицы прочесывали стражи дожа, «черные плащи» и швейцарские наемники Борджа — обыскивали дома, лавки, школы и церкви, хватали людей и сеяли страх. Мания погони за сведениями о книге превратила Венецию в полицейское государство, где каждый утверждал, будто ничего не знает, но исподтишка, за спинами других делился своими предположениями и слухами. Люди, спасая себя, предавали соседей, и застенки полнились несчастными подозреваемыми. Из Рима прибыли опытные палачи, а из Испании пригласили двух инквизиторов в черных капюшонах, одни из которых был учеником самого печально известного Торквемады. [43] В это время по мосту Скорби то и дело проходили мрачные процессии.

Как-то раз незавидная доля нести еду в застенок выпала мне. Обычно это делал Джузеппе, но приходилось кормить так много солдат и палачей, что меня послали помочь ему донести мешки с хлебом и сыром. Мы должны были отдать их стражнику у ворот, но когда он принимал еду, из окна подземелья донесся пронзительный крик. Стражник ухмыльнулся.

— Из Рима прислали «иудин стул». Хотите посмотреть?

— А на нем кто-нибудь сидит? — осклабился Джузеппе.

— А ты не слышишь?..

Оба пошли к подземелью, а я остался на месте.

— Подожду вас здесь.

— Ну уж нет, ублюдок! — Джузеппе посмотрел на стражника. — Этот подлец не желает мараться. — Он схватил меня за шиворот и пихнул вперед.

Мы спускались по узкой каменной винтовой лестнице, и по мере того как сгущалась тьма, крики становились все громче и вдруг прекратились. В самом низу стражник толкнул низкую тяжелую дверь, и я увидел обнаженную женщину, привязанную к похожему на трон стулу с шипами. Вокруг нее сновали призрачные фигуры. Меня замутило от запаха мочи и фекалий. Женщина уронила голову на грудь, поэтому я не видел ее лица, по все ее тело содрогалось. Свет давали только мерцающие в углах свечи, а единственным звуком в подземелье был шорох бегающих по полу крыс. Чтобы женщина не могла соскочить со стула, ее руки и ноги привязали к нему кожаными ремнями.