Нежить, стр. 52

Джо Хилл

Воскрешение Мои Конроя

Бобби узнал ее не сразу. Она тоже была изувечена. У всех тридцати человек, прибывших первыми, были раны.

Грим накладывал Том Савини собственной персоной.

Лицо этой женщины имело серебристо-голубой оттенок. Под ввалившимися глазами залегли темные круги. На месте правого уха зияла глубокая рваная рана, можно сказать, дыра в коже, и была видна мокрая красная кость. Они сели рядом на каменный парапет вокруг не работавшего сейчас фонтана. Она положила на колени свою часть сценария — всего-то три страницы, скрепленные степлером, — и просматривала ее, сосредоточенно хмурясь. Бобби уже прочитал свою часть, пока стоял в очереди на грим.

О Гарриет Резерфорд ему напомнили ее джинсы. На них было большое количество заплаток, похожих на кусочки платков: красные и синие квадратики ткани с набивным рисунком-пейсли. Гарриет всегда носила такие джинсы. Подобные заплатки на затянутых в джинсы женских попках мгновенно заводили Бобби.

Он провел взглядом вдоль ее согнутых ног, вниз по джинсовому клешу до голых ступней. Она сидела, скинув сандалии, и массировала пальцами одной ноги пальцы другой. Когда он это увидел, то почувствовал, как сердце подпрыгнуло в каком-то болезненно-радостном возбуждении.

— Гарриет? — позвал он. — Неужели передо мной малышка Гарриет, которой я в школе посвящал любовные стихи?

Она посмотрела на него через плечо, скосив взгляд. Она могла не отвечать, потому что он уже точно ее узнал. Смотрела она долго, основательно, и через некоторое время ее глаза будто расширились от удивления. Они были совершенно живого, ярко-зеленого цвета, и ему показалось, что в них на секунду промелькнуло волнение, означавшее, что она тоже его узнала. Но потом она отвернулась, снова уставившись в страницы.

— Никто мне никаких стихов не посвящал, — сказала она. — Я бы запомнила. И умерла бы от счастья.

— Когда нас оставляли после уроков отбывать наказание. Помнишь, как мы получили две недели за пародию на шоу поваров? Ты вырезала из огурца член. Потом сказала, что его нужно тушить в течение часа и засунула себе в штаны. Это же самая лучшая шутка в истории школьного комедийного кружка!

— Не знаю. У меня хорошая память, но что-то я не припомню никакого школьного комедийного кружка. — Она продолжала смотреть в листы бумаги, лежавшие на коленях. — Может, ты помнишь что-нибудь конкретное из этих воображаемых стихов?

— В смысле?

— Хотя бы строчку. Если ты процитируешь что-нибудь из этих стихов, — хоть одну душераздирающую строчку, — то, вероятно, я сразу все вспомню.

Сначала он не был уверен, что сможет. Он посмотрел на нее пустым взглядом и, уперев язык в нижнюю губу, судорожно попытался восстановить в памяти хоть самую малость, но голова отказалась работать.

Но затем его рот раскрылся, и он стал говорить, одно за другим вспоминая слова:

— Обожаю смотреть, как ты моешься в душе. Нет для меня зрелища лучше. Когда ты мылишь свою грудь…

— …Мне сразу сильно джинсы жмут! — закончила Гарриет, поворачиваясь к нему всем корпусом. — Черт побери, Бобби Конрой, иди скорее сюда обниматься, только смотри не испорти мне грим!

Он наклонился и обнял ее худенькую фигурку. Потом закрыл глаза и сжал ее крепче, чувствуя себя нелепо счастливым, наверное, самым счастливым после переезда назад к родителям. И дня не проходило здесь, в Монровилле, чтобы он не вспоминал о ней. Он страдал от депрессии и мечтал об этой встрече, причем его мысли начинались именно с такой сцены. Хотя нет, не совсем с такой, так как он не предполагал, что когда они встретятся, то будут загримированы под полуразложившиеся трупы. Но в целом примерно с такой.

Просыпаясь по утрам в спальне, расположенной над родительским гаражом, он ощущал себя подавленным и вялым. Подолгу не вставая со старого слежавшегося матраса, он смотрел сквозь окна в крыше. Они были серыми от пыли, и через них небо всегда выглядело матово-белым и плоским. Ему не хотелось вставать вообще. Он еще помнил, как когда-то просыпался в этой самой постели с верой в безграничность собственных возможностей, так свойственной подросткам, и с полным зарядом энтузиазма на день. Эта память только усугубляла его состояние. Мысли о новой встрече с Гарриет, о возвращении к их старой дружбе, которые зачастую перетекали у него в мысли о сексе, потому что он не забыл, как бывал с ней в гараже ее отца, как она лежала на спине на заляпанном бетонном полу, широко раскинув худенькие ноги в носках, хоть как-то разгоняли его кровь, заставляя двигаться дальше. Все другие мысли были шипастые. Разбирая их, он получал очень болезненные уколы.

Они так и стояли обнявшись, пока их не привел в чувство детский голос поблизости:

— Мам, кто это?

Бобби Конрой открыл глаза и перевел взгляд направо, откуда слышался голос. На них пристально смотрел маленький синелицый мальчик-зомби с мягкими черными волосами и в фуфайке с капюшоном, который он натянул на голову. Бобби почувствовал, что объятия Гарриет становятся слабее. Медленно она опустила и убрала руки. Бобби еще некоторое время смотрел на мальчика, — он дал бы ему лет шесть, не больше, — а потом перевел взгляд на руку Гарриет и увидел на безымянном пальце обручальное кольцо. Бобби снова посмотрел на малыша и заставил себя улыбнуться. В течение этого года он побывал на более чем семиста прослушиваниях в Нью-Йорке, и у него был в запасе целый каталог фальшивых улыбок.

— Здорово, приятель. Я Бобби Конрой. Твоя мама и я знаем друг друга очень, очень давно, с первобытных времен, когда по земле бродили мастодонты!

— И меня тоже зовут Бобби, — отозвался мальчик. — А ты много знаешь про динозавров? Я очень люблю динозавров!

Бобби почувствовал, что у него сжимается сердце. Он бросил взгляд на Гарриет, хотя не хотел смотреть на нее в данный момент. Но не удержался и обнаружил, что Гарриет наблюдает за ним, улыбаясь. Натянуто, неестественно.

— Имя выбрал мой муж, — объяснила она, неизвестно почему похлопав его по ноге. — В честь кого-то из «Янкиз». [19] Он сам из Олбани.

— Ну я знаю только про мастодонтов, — ответил Бобби малышу, удивившись при этом, что его голос даже не дрогнул. — Это такие огромные мохнатые слоны высотой со школьный автобус. Давным-давно они паслись по всему Пенсильванскому плато и везде оставляли какашки размером с маленькую гору. На одной из таких гор люди позже построили Питсбург.

Малыш хихикнул и исподтишка посмотрел на мать, вероятно, чтобы увидеть, как она отреагирует на слово «какашки», произнесенное так запросто. Но она не возражала и только улыбалась.

Тут Бобби заметил руку мальчика и отпрянул.

— Фу-у! Это самая клевая рана из всех, которые я сегодня видел. Это что, накладная рука?