Ты будешь там?, стр. 20

Дочь казалась ему радостной, расслабленной, сияющей.

Очарованный взрывами ее смеха, он не представлял, как сможет сообщить о своей болезни. Девушке двадцати лет непросто будет понять, что у ее отца последняя стадия рака и что ему осталось жить всего пару месяцев…

Элиот хорошо знал свою дочь. Еще до ее отъезда в Нью-Йорк они часто болтали по душам. Несмотря на облик взрослой девушки, в душе Энжи все еще оставалась уязвимым ребенком, и доктор боялся, что она слишком тяжело воспримет горестное известие.

Профессия вынуждала его по нескольку раз в неделю сообщать родственникам о смерти их ребенка, супруга или родителя. Доктору всегда было трудно и неприятно это делать. Но постепенно он смирился с этой стороной своей работы.

Да, будучи врачом, он находился рядом с умирающими каждый день. Но в этих случаях речь шла о смерти других людей, а не о его собственной…

Конечно, Элиот боялся того, что с ним будет. Он не верил в вечную жизнь или реинкарнацию. Доктор знал, что наступит не только конец его земной, человеческой жизни, но и конец жизни вообще. Его тело обратят в пепел, который Матт развеет в каком-нибудь симпатичном месте. И все. Точка. Конец игры.

Элиот хотел объяснить дочери одно: она не должна за него беспокоиться, он вполне способен вести себя достойно в трудной ситуации и спокойно принять неизбежное. Впрочем, если объективно оценить его жизнь, он уже успел испытать и наслаждения, и радости, и горести, и сюрпризы. Он бы, конечно, не отказался от лишних десяти лет, но…

— А ты как поживаешь? — вдруг спросила Энжи, отвлекая его от грустных мыслей.

Элиот посмотрел на нее нежно и любяще, а она в это время поправляла непокорную челку, которая спадала на ее чудные серо-голубые глаза.

Он неожиданно ощутил комок в горле.

Черт возьми, сейчас не время сдаваться!

— Я должен тебе кое-что сказать, дорогая…

Улыбка слетела с губ Энжи, как будто она почувствовала, что новость не из приятных.

— Что такое?

— У меня в легких опухоль.

— Чего? — переспросила она недоверчиво.

— У меня рак, Энжи.

Она помолчала несколько секунд, пытаясь осознать слова отца, а потом спросила сдавленным голосом:

— Ты, ты… поправишься?

— Нет, доченька, метастазы уже распространились по всему телу.

— Черт…

Шокированная тем, что она только что узнала, девушка обхватила голову руками, а затем посмотрела на Элиота. По щеке ее сбегала слеза. Но Энжи не могла, не хотела поверить в то, что уже ничего невозможно сделать.

— А ты обращался к специалистам? Есть же новые способы лечения рака. Может…

— Слишком поздно, — прервал он ее.

Она вытерла глаза рукавом свитера, но это не помогло: слезы текли сами собой, одна за другой.

— Давно ты об этом узнал?

— Два месяца назад.

— Но… почему ты мне ничего не сказал?

— Чтобы не причинять тебе боли, не волновать тебя…

Она взорвалась:

— Значит, уже в течение двух месяцев ты слушаешь, как я рассказываю по телефону о своих дурацких мелких неудачах, и не считаешь нужным сообщить мне, что у тебя рак!

— Ведь это первый год твоей больничной практики, Энжи… тяжелый период для любого студента…

— Я тебя ненавижу! — закричала она, вскакивая из-за стола.

Он попытался ее удержать, но она оттолкнула его и выбежала из ресторана.

Быстро расплатившись, Элиот выбежал из ресторана вдогонку за Энжи. Небо было затянуто черными тучами, гремел гром. Врач пожалел, что не захватил с собой ни зонтика, ни плаща: его льняная куртка тут же промокла от дождя. Вскоре он понял, что найти Энжи не так-то просто. Люди, прячась под зонтами, искали временные убежища, такси и автобусы были переполнены.

Элиот хотел отправиться на конечную станцию фуникулера, расположенную на пересечении Пауэл- и Маркет-стрит, но вскоре отказался от этой идеи: несмотря на дождь, там толпились многочисленные туристы. Он решил, что потеряет слишком много времени, стоя в очереди, и поднялся к площади Юнион-сквер в надежде попасть на промежуточную станцию. Два первых вагончика фуникулера были забиты до отказа. Зато в третий он все же смог запрыгнуть, когда фуникулер проходил самую покатую часть пути.

Элиот проехал до последней остановки Фишермэнз-Уорф в бывшем рыболовном порту Сан-Франциско, который сейчас кишел ресторанчиками и сувенирными лавками для туристов. Дрожа от холода, прошел крытый рынок, где продавали свежие морепродукты. Дождь усилился, когда он дошел до площади Гирардели-сквер.

Промокший до костей, Элиот шел бодрым шагом. Ветер свистел в ушах, дождь бил по лицу, но доктор упорно продвигался туда, где надеялся найти дочь. Он знал, где она любила укрываться в моменты отчаяния и горя. Боли в легких и внизу спины возобновились с новой силой, но доктор упорно продолжал путь.

Наконец Элиот вышел на пляж, где-то между Марина Грин и бывшей военной зоной Крисси-Филд. На него обрушивалась стена дождя. Море разбушевалось, огромные волны разбивались о пляж, так что брызги поднимались на несколько десятков метров. Элиот прищурился: Голден Гейт был почти не виден из-за тумана и низких туч. Пляж был совершенно пуст. Доктор прошел немного вперед, крича во все горло:

— Энжи! Энжи!

Лишь ветер был ему ответом. Глаза его наполнились слезами, и он почувствовал себя слабым, обессиленным и несчастным.

И вдруг Элиот почувствовал, что девушка рядом, хотя все еще не видел ее.

— Папа!

Энжи бежала к нему сквозь пелену дождя.

— Не умирай! — умоляла она. — Не умирай!

Он крепко прижал ее к себе, и они долго стояли так, обнявшись, — мокрые, несчастные, убитые горем и отчаянием.

Утешая дочь, Элиот поклялся себе: он сделает все возможное, чтобы хоть ненадолго отсрочить смерть, — все, что будет в его силах.

А потом, когда придет время, он уйдет, успокоенный и уверенный, что часть его останется жить — здесь, на Земле. И это — Энжи, его дочь.

9

1976 год

Элиоту 30 лет

Закончилось ночное дежурство, и Элиот вышел из больницы в холод раннего утра. Погруженный в тяжелые мысли, он не сразу заметил, что на стоянке собралась толпа медсестер. Все смотрели на Матта, который среди машин скорой помощи и грузовиков пожарной охраны разыгрывал настоящее шоу. Элиот рассерженно посмотрел на друга, который, словно Траволта, в бархатном костюме кремового цвета и в рубашке с овальным вырезом, дергался под музыку диско, доносившуюся из машины. Было еще довольно темно, но свет фар освещал место импровизированного спектакля, устроенного французом.

— Ю шуд би дэнсин, [23] — пропел он фальцетом, подражая одному из солистов «Би-Джиз».

Ослепительная улыбка придавала лицу Матта мальчишечье выражение и располагала к себе. Элиот не мог не восхититься немного распущенной и наглой, но в то же время очаровательной манерой Матта привлекать к себе внимание.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил он, подходя к другу.

— Ю шуд би дэнсин! — пропел молодой француз, беря Элиота за плечо.

Он попытался растормошить друга, но Элиот был не в настроении прикалываться.

— Ты что, напился? — спросил доктор, принюхиваясь. От Матта пахло спиртным.

— Дай мне одну минутку, я попрощаюсь с публикой, а потом все тебе объясню.

Элиот нахмурился и сел в машину.

— Спасибо за внимание, милые дамы! — восклицал Матт, раскланиваясь перед зрителями.

Очарованные молодым артистом, медсестры дружно поаплодировали, а затем разошлись.

Матт лихо запрыгнул в машину, опьяненный успехом.

— А теперь пристегивайся — и погнали, — обратился он к Элиоту.

— Что ты тут из себя разыгрываешь?