Хари и Кари, стр. 8

Новая жизнь

Я возвращался домой сам не свой от горя. Шесть лет я прожил вместе с Кари, мне было очень тяжело потерять его. Но, когда я вернулся домой, меня ждало другое несчастье. Мать тяжело заболела в мое отсутствие. Она металась в жару, и я не отходил от ее постели. Мне было теперь не до слона.

Мать так и не встала на ноги. В темный дождливый день она простилась со мной и с отцом и умерла.

Прежде я всегда побаивался отца, но за время болезни матери я сильно вырос и почувствовал себя взрослым человеком. Отец тоже теперь разговаривал со мной как с младшим товарищем, и мы оба старались облегчить друг другу тяжесть утраты. Брата давно уже не было с нами: его взяли в армию и угнали куда-то далеко, кажется, на границу Афганистана.

— Знаешь, Хари, — сказал мне отец однажды, когда мы сидели с ним в опустевшем доме и слушали, как обступает деревню вечерняя тишина, — знаешь, Хари, я до тех пор не приду в себя, пока мы живем в этом доме. Слона у нас нет и коровы тоже; поле нас не прокормит. Что нас здесь держит? Я был когда-то хорошим охотником и сейчас еще крепок и готов ко всяким лишениям. Нам нужно изменить нашу жизнь. Я продам этот дом, мы построим себе в джунглях шалаш и будем охотиться.

Я был в восторге от этой мысли. На другой день отец отправился в Тамра-Пурни, главный город провинции раджи Паракрама. Там, в торговой конторе, он подписал условие, по которому все шкуры убитых им зверей обязывался продавать агентам этой конторы. Контора же выдала отцу разрешение на право ношения оружия, хорошее охотничье ружье и нужные припасы.

Так началась наша охотничья жизнь.

Некоторое время мы еще продолжали жить в нашем старом доме и каждое утро вброд переходили реку, а к вечеру возвращались назад; но потом отец продал старый дом, и мы построили себе бамбуковую лачугу с соломенной крышей на другом берегу, у самой опушки леса. Еще мы сколотили плот, чтобы переправляться в деревню. Мы жили в лесу, били зверя, ловили рыбу; время от времени сдавали шкуры в контору, запасались рисом, овощами и боевыми припасами. В период дождей мы старались не выходить из шалаша. Но мы были там не одни. Мартышки проведали про наше убежище; оно им понравилось, и они стали приходить к нам каждую ночь. Им было худо на верхушках деревьев во время жестоких ливней, а спать на земле они боялись: слишком много у них было врагов. И вот по ночам они просовывали в щель тонкие руки, отодвигали засов и располагались у нас, как дома.

В первый раз я был очень испуган их приходом. Это случилось в самом начале дождей. Я вышел, чтобы помочь отцу перетащить с плота запасы, которых на этот раз он привез больше обычного. Течение что ни день становилось быстрей; переправляться через реку было уже и опасно и трудно. На обратном пути я обогнал отца. Распахнув дверь, я увидел, что комната полна маленьких серых фигурок. С криком выскочил я из дверей, а отец засмеялся.

— Не бойся, глупый, — сказал он. — Это обезьянье племя укрылось у нас от дождя.

Мы вошли. Мартышки не обратили на нас никакого внимания. Они сидели, штук двадцать в ряд, и смотрели на огонь в очаге, мигая от яркого света. Одна из них держала у груди малютку и кормила его, точно хозяйка дома. Потом, чуть стемнеет, они были уж тут как тут — входили бесшумно, не обращая на нас внимания. Нам жаль было гнать их; а потом мы увидели, что от них никакого вреда, одна только польза. Они стерегли шалаш не хуже собак: едва приближался какой-нибудь зверь, наши новые друзья подымали такой шум, что нельзя было не проснуться. Днем к нам часто наведывались белки, точа зубки на наши орехи.

Дожди лили и день и ночь; река стала куда глубже прежнего, в ней появились крокодилы, и мы боялись теперь пользоваться плотом. Вот как я узнал о том, что пришли крокодилы. Как-то раз утром я стоял и смотрел, как мартышка пьет воду из реки. Вдруг она сразу исчезла под водой, и я увидел, как кто-то медленно тащит ее за руку в глубину. Немного погодя обугленное бревно заколыхалось на поверхности реки. Это была черная чешуйчатая спина крокодила. С тех пор и мы и звери стали переходить реку выше по течению, где лучше был брод.

Однажды, когда дожди миновали, отец вернулся из Тамра-Пурни с двумя мешками фасоли и мешком орехов. Он сварил огромный котел фасоли, потом поджарил ее в масле, добавив соли и перца. Я помогал ему стряпать, сгорая от любопытства.

— Куда нам столько фасоли? — спрашивал я.

Наконец, отец объяснил мне, что он задумал.

— Нам нужно приготовить побольше пищи в дорогу. Завтра мы отправимся далеко в джунгли и устроим себе помост на деревьях; там мы проведем целую неделю кряду и посмотрим, какую добычу пошлет нам судьба.

Нетерпенье не давало мне спать всю ночь. Я едва дождался рассвета. В пять часов мы были готовы. Отец набил две сумки вареной фасолью, и, прихватив с собой мешок с орехами, мы двинулись в путь.

Сначала мы шли вдоль опушки, потому что в такой ранний час углубляться в джунгли опасно. Вдруг отец молча указал мне на землю. Я увидел на ней отпечаток копыт антилопы. Мы пошли по следам и скоро различили также след тигра.

— Наверно, тигр на заре пришел сюда к водопою и засел поджидать антилопу; антилопа учуяла тигра и пустилась бежать от него, — сказал отец. — Вот посмотри: отпечатки копыт все глубже и глубже. Значит, ее дело плохо: ее мускулы парализованы ужасом, она не может быстро бежать. Ее ноги прилипают к земле.

В какой-нибудь сотне шагов мы услышали рычание. Миг, и мы были на дереве так высоко, что тигр не мог бы допрыгнуть до нас. Отсюда, перебираясь по-обезьяньи с ветки на ветку, с дерева на дерево, мы достигли места, где нам видна была трапеза тигра. Это и страшная и красивая картина. Тигр, золотой и черный, в луже крови. Он подмял под себя антилопу и вгрызается в шею убитого животного. Тигр сожрет сперва мягкие части антилопы: сначала шею, потом мышцы груди, живот, дойдет до ребер и бросит добычу до следующего раза. Но следующего раза обычно не бывает: остатки доедает другое зверье. Мы загляделись на трапезу хищника. Алый, золотой и зеленый цвета рябили в глазах.

— Он повернет к своему логову и пройдет мимо нас, — сказал отец. — Раньше не будем стрелять.

Мы ждали долго. Часов в девять тигр оставил свою добычу, залез в кустарник и улегся спать. Но прежде чем лечь, он остановился и начал зализывать на груди рану, из которой сочилась кровь. Должно быть, антилопа перед смертью успела ударить его копытом и глубоко рассекла ему грудь.

Скоро кусты под нами стали оживать; черные мордочки просунулись сквозь листву; их ноздри заходили, принюхиваясь к антилопе. Это были лисы и шакалы — они пришли за своей долей костей. Когда они подвинулись ближе к добыче, тигр заворчал, как собака, и низкая поросль джунглей всколыхнулась, как факел под ветром. До полудня тишайший шорох то и дело вплетался в полную тишину. Иногда голодные челюсти открывались уже, чтобы впиться в мясо, но всякий раз раздавался сердитый храп тигра, и звери шарахались в чащу. Их бегства не было слышно, но оно было видно. Если убегал шакал, по кустам пробегали волны; если лиса убегала, кусты трепетали, как шкура собаки, которой снятся тяжелые сны.

Вдруг по кустам прошел новый шелест: высокие стебли и листья захлопали, точно дети в ладоши. Этот шелест шел с двух сторон. Что-то грозное было в нем, и я задрожал. Отец взял меня за руку.

— Не бойся, сын, — сказал он.

Тихий шепот пробежал по траве, и две пантеры выросли перед добычей. С антилопы сорвался черный рой мух. Пантеры не учуяли тигра — они вышли с наветренной стороны. Тигр же был слишком ленив, чтобы двигаться.

— Не бойся и не шевелись, — прошептал мне отец. — Не двигайся! Пантеры хорошо лазят по деревьям. Если они нас заметят, мы пропали.

Шкуры пантер покрыты были красивым рисунком, словно кто-то обмакнул листок в чернила и потом прикладывал его снова и снова к золотому меху. Едва пантеры увидели друг друга, они ощерились, впившись друг в друга глазами; хвосты их извивались жгутами. Одна из них задела хвостом стебелек, и стебель сломался с хрустом: хруп, хруп! И вдруг между злобными мордами пантер выросла морда тигра: его разбудил треск сломанного стебля.