Бескрайние земли, стр. 29

И вдруг в хижину врывается негр Дамиан, он падает на колени и целует Жеремиасу руки.

— Отец Жеремиас, со мной случилась беда… У меня нет слов, чтобы рассказать, чтобы выразить… Отец Жеремиас, я пропал…

Негр Дамиан весь дрожит, его огромное тело кажется тонким бамбуком, раскачиваемым ветром на берегу реки. Жеремиас кладет на голову негра свои исхудалые руки.

— Сын мой, нет такой напасти, от которой нельзя излечить. Расскажи мне все, старый негр даст тебе лекарство…

Его голос слаб, но слова обладают силой убеждения, Дамиан на коленях подползает еще ближе.

— Отец мой, не знаю, как это случилось… Никогда этого не было с негром Дамианом. С тех пор как ты заговорил мое тело от пуль, я ни разу не промахнулся, не испытывал страха, когда убивал… Не знаю, что со мной, отец Жеремиас, это прямо какое-то наваждение…

Жеремиас слушал молча; руки его спокойно лежали на голове Дамиана. Змея перестала ползать, свернулась клубком на теплом месте, где недавно спал колдун. Дамиан дрожал, он то торопливо рассказывал, то останавливался, с трудом подбирая слова:

— Синьо Бадаро послал меня убить Фирмо — его плантация близехонько отсюда. Я засел на тропинке, и вот мне явился призрак — его жена, дона Тереза, и я лишился разума…

Он ждал. Сердце его сжалось, неведомые раньше чувства переполняли грудь. Жеремиас промолвил:

— Рассказывай дальше, сын мой.

— Я сидел в засаде, поджидая человека, и вот появилась женщина, беременная женщина; она стала говорить мне, что ребенок погибнет, что негр Дамиан убьет всех троих… Она меня уговаривала, приставала, забивала мне голову; она лишила мою руку силы, глаз меткости. Наваждение, отец мой! Негр Дамиан промахнулся… Что теперь скажет Синьо Бадаро? Он — хороший человек, я предал его… Я не убил человека, это наваждение, меня околдовали, отец мой!

Жеремиас замер, его почти незрячие глаза застыли. Он понял, что за историей негра Дамиана кроется что-то гораздо более важное, что за его судьбой стоит судьба всего леса Секейро-Гранде.

— Почему Синьо послал тебя, сын мой, расправиться с Фирмо?

— Фирмо не хотел продавать плантацию, как же Синьо мог войти в лес, в этот лес, отец мой? И вот я предал его, я не убил человека. Глаза женщины, отняли у меня смелость. Клянусь, я все это видел, негр не лжет, нет…

Жеремиас выпрямился. Сейчас ему не нужен был посох, чтобы удерживать на ногах свое столетнее тело. Он сделал несколько шагов по направлению к выходу. Теперь его почти слепые глаза отлично видели лес во всем его великолепии. Он видел его с далекого прошлого до этой ночи, обозначившей его конец. Он понял, что люди проникнут в сельву, вырубят деревья, перебьют зверей, станут сажать какао на земле, где сейчас находился лес Секейро-Гранде. Он видел уже, как огонь выжигает лес, извивается по лианам, лижет стволы, слышал рычание преследуемых ягуаров, визг обезьян, шипение обожженных змей. Он видел людей с топорами и ножами, вырубавших то, что осталось после огня, расчищавших все дочиста, выкорчевывающих не только пни, но и самые глубокие корни деревьев. Он видел не негра Дамиана, предавшего своего хозяина и оплакивавшего теперь свой поступок. Он видел опустошенный, вырубленный и сожженный лес, видел молодые деревья какао. И его охватила лютая ненависть. Он уже не бормотал, как обычно; он обращался уже не к трясущемуся и рыдающему негру Дамиану, ждущему слов, которые освободят его от страданий. Слова Жеремиаса были обращены к его богам, привезенным из Африки, — к Огуму, Ошосси, Иансану, Ошолуфану, Омолу, к Эшу — дьяволу. Он взывал к ним, чтобы они обратили свой гнев на тех, кто собирается нарушить мир там, где он живет. И он промолвил:

— Око сострадания помутилось, потому что враги смотрят на лес оком злобы. Теперь они проникнут в лес, но сначала погибнет много мужчин, женщин и детей, много птиц. Их погибнет столько, что не хватит ям, чтобы похоронить их; даже хищные урубу не смогут пожрать столько падали; земля покраснеет от крови; кровь потечет рекой по дорогам, и в ней утонут близкие, соседи и друзья убитых, все без исключения. Люди проникнут в лес, но они пройдут через трупы, топча мертвых. Каждое срубленное дерево отомстит за себя убитым человеком, и столько появится урубу, что они заслонят солнце. Трупы людей удобрят почву для деревьев какао, каждый росток будет полит их кровью, кровью всех их, всех до единого.

И он вновь выкрикнул имена своих любимых богов. Выкрикнул также и дьявола Эшу, моля его о мщении; голос Жеремиаса разносился по лесу, пробуждая птиц, обезьян, змей и ягуаров. Он крикнул еще раз, и это прозвучало как страшное проклятие:

— Сын будет сажать свое какаовое дерево на крови отца!..

Затем он устремил пристальный взгляд вверх; над Секейро-Гранде взошла заря. Лес наполнился щебетаньем птиц. Тело Жеремиаса стало ослабевать, слишком велики были его усилия. Он весь обмяк, глаза его потускнели, ноги подкосились, и он упал на землю перед негром Дамианом, который похолодел от страха. Уста его не испустили ни единого вздоха, ни единой жалобы. В предсмертной агонии Жеремиас силился еще раз произнести свое проклятие, ненависть исказила его немеющие уста. На деревьях птицы пели свою утреннюю песню. Свет зари осветил лес Секейрс-Гранде.

РОЖДЕНИЕ ГОРОДОВ

1

Жили-были три сестры: Мария, Лусия и Виолета; у них были общие игры, общие радости. Лусия с черными косами, Виолета с безжизненными глазами, Мария, самая младшая из трех. Жили-были три сестры, у них была общая судьба.

Отрезали косы Лусии, округлились ее груди, бедра стали походить на колонны, они были смуглые, цвета корицы. Пришел хозяин и увел ее. Кровать из кедра с периной, подушками, одеялами. Жили-были три сестры.

Открылись глаза на мир у Виолеты, груди у нее стали остроконечными, ягодицы пышными, походка волнующей. Пришел надсмотрщик и увел ее. Железная койка с волосяным матрацем, простыни и дева Мария на стене. Жили-были три сестры.

Мария, самая младшая из трех, с маленькими грудями, с гладким и нежным животом. Пришел хозяин и не пожелал ее. Пришел надсмотрщик и не увел ее. Но вот пришел Педро, работник с фазенды. Топчан, обитый коровьей шкурой, без простыни, без одеяла — не кровать из кедра с периной — и Мария со своей любовью.

Жили-были три сестры: Мария, Лусия и Виолета; у них были общие игры, общие радости. Лусия со своим хозяином, Виолета со своим надсмотрщиком и Мария со своей любовью. Жили-были три сестры, разная у них была судьба.

Отросли косы у Лусии, потеряла форму ее пышная грудь, бедра, похожие на колонны, покрылись фиолетовыми синяками. Куда уехал ее хозяин на автомобиле по большой дороге? Он увез с собой кровать из кедра, подушки, одеяла. Жили-были три сестры…

Закрыла глаза Виолета, страшась взглянуть вокруг; обвисшие груди, ребенок на руках. В один прекрасный день на своей гнедой лошади уехал надсмотрщик, чтобы никогда больше не вернуться. Он увез с собой и железную койку. Жили-были три сестры…

Мария, младшая из трех, нанялась со своим мужем на плантацию какао, а когда вернулась оттуда, казалась старшей из трех. Однажды Педро покинул ее: он не был ни хозяином, ни надсмотрщиком, он ушел в дешевом гробу, оставив топчан, обитый коровьей шкурой, и Марию без ее любви. Жили-были три сестры.

Где косы Лусии, груди Виолеты, любовь Марии?

Жили-были три сестры в доме бедных проституток. У них были общие страдания, общая тоска. Мария, Лусия, Виолета, общая у них была судьба.

2

У двери глинобитной хижины, некрашеной и небеленой, остановилось трое людей. Юноша и пришелец из Сеара держали гамак с покойником, старик отдыхал, опираясь на посох. Они немного постояли у двери. В этот ранний час на улице, где жили проститутки, не было никакого движения. Юноша сказал:

— А что, если она спит с каким-нибудь молодцом?