Миланская роза, стр. 4
Роза говорила искренне; последние слова она произнесла тихо и печально. Глория молча слушала бабушку.
— Все именно так, — продолжала Роза. — Ты искала смерти, потому как решила, будто тебя в жизни уже ничего не ждет. А ведь ты еще и не срывала свой прекрасный цветок!
Слушая бабушку, Глория ощутила, как глубоко одиночество старой женщины, которую считали всемогущей.
— Наверное, мы обе сегодня кое-что поняли, — произнесла она.
— Надеюсь, — грустно откликнулась Роза.
И печаль бабушки, словно в зеркале, отразилась в глазах внучки.
— Да, — вздохнула Роза, — в моем прошлом довольно тайн, несбывшихся желаний и утраченных грез. Сердце мое переполнено тоской, дорогая…
Никогда Глория не видела Розу Летициа такой — признания бабушки никак не соотносились с привычным для нее обликом главы семейства.
— Я сожалею… — произнесла Глория, то ли имея в виду свой безрассудный поступок, то ли неизвестные доселе страницы жизни Розы, что так неожиданно открылись ей.
— Ну, хватит, — отрезала Роза и, нажав кнопку, развернула кресло-каталку к огромному окну. Она не хотела, чтобы внучка заметила нахлынувшие слезы.
Роза сдвинула кремовую нейлоновую занавеску и взглянула на огни города. Ее затуманенному взору они казались колеблющимся пламенем свечей на фоне черных крыш и блестящего от дождя асфальта. На колокольне церквушки рядом с клиникой пробили часы. Синьора Роза нахохлилась в кресле. Никогда еще Глория не чувствовала, что бабушка так дорога ей.
В дверях показалась медсестра, из-за ее спины выглядывала вторая.
— Извините, — вполголоса, но твердо произнесла сестра, — надо сделать укол, а потом синьоре лучше отдохнуть.
Роза Летициа энергично высморкалась. К ней вернулась обычная уверенность.
— Ухожу! — заявила она и властно добавила, двигаясь к дверям: — Следите как следует за моей внучкой, а то не сносить вам головы!
Глава 3
Олимпия проверила температуру воды в ванне и осторожно подложила под голову синьоре Розе резиновую, обшитую губкой подушечку.
— Вам удобно? — заботливо спросила Олимпия, стараясь как можно лучше исполнять свои обязанности.
— Прекрасно! — ответила хозяйка.
В мягком тепле огромной ванны розового мрамора Роза наконец-то отдыхала после напряжения дня. А в мыслях она вся была в прошлом; молодость ее давно отцвела, отцвело и тело, скрытое сейчас под шапкой пены.
— Все проржавело, — пробормотала Роза, — проржавело и никуда не годится…
— Вы что-то сказали, синьора? — спросила Олимпия.
— Ничего! — отрезала госпожа.
Розе хотелось одиночества, но оставаться одна она не могла: безжалостная физическая немощь не позволяла. Когда-то, ощутив наступление старости, Роза боролась с ней всячески, прибегнув и к скальпелю, и к тысяче дьявольских ухищрений косметики, чтобы сохранить блеск молодости. Знаменитейшие хирурги творили чудеса, но у старости был непобедимый союзник — время. Роза вдруг припомнила старый афоризм: «Смерть — это обычай, которого, рано или поздно, приходится придерживаться каждому».
Она усмехнулась — не смерть страшна, а старость и дряхлость. Смерть — это удел каждого человека.
Сегодня Роза просила Всевышнего прибавить ей жизненных сил и отпустить еще немного времени: она нужна внучке. У Розы осталась только Глория; жизнь внучки — драгоценный сосуд, и она желала наполнить его всеми сокровищами мира. Нет, бедняжка не имеет права вышвырнуть себя на свалку!
Тревоги, терзавшие старое, но неукротимое тело Розы, отразились на ее лице.
— Может, мне позвонить доктору Аллегри? — как бы невзначай спросила Олимпия, растиравшая по совету врачей безжизненные ноги хозяйки жесткой губкой.
— Ты заболела? — съехидничала Роза.
— Нет! — с удивлением ответила девушка.
— Тогда в чем дело? — сердито спросила госпожа.
Доктор Аллегри, молодой кардиолог, недавно занял место старого профессора Урбино, оставившего практику. Олимпия не стала возражать синьоре, но про себя решила все-таки позвонить врачу, с которым она обычно действовала в согласии. Сиделку беспокоило состояние Розы.
Старуха, желая показать, что силы у нее есть, надела на руку махровую рукавичку и принялась намыливать плечи и шею.
— Сегодня на ужин, — с улыбкой объявила Олимпия, — повар приготовит нам суп павезе; знаете, такой с яйцом…
— Прекрасная новость! — сыронизировала Роза. — Будто существует способ готовить суп павезе без яйца!
— Я хотела только сказать, что будет ваш любимый суп, — ответила обиженная Олимпия.
— Не разговаривай со мной, как с ребенком; я пока еще не впала в детство. Давай вытаскивай меня из ванны! — приказала синьора.
Олимпия разложила на кресле мягкую махровую простыню, подхватила хозяйку и, опустив ее в кресло-каталку, начала вытирать.
— Жаль, что я не могу помочь вам, — с горечью произнесла девушка.
— Ну хватит, Олимпия! — оборвала сиделку Роза. — Занимайся тем, за что тебе платят, а больше никуда не лезь.
И, схватив фен, она принялась сушить горячей струей воздуха мокрые волосы.
Она зря обидела девушку, но сейчас у Розы не было ни времени, ни желания скрывать свою природную резкость. К тому же никто не мог помочь ни ей, ни Глории. А Роза не могла ни есть, ни пить, ни тем более любезничать с кем-либо, пока не разберется, что там у Глории с этим негодяем. Уж она-то знала: из-за него внучка пыталась лишить себя жизни.
Олимпия помогла хозяйке надеть шелковое, нежных тонов белье, темно-красное платье из мягкой шерсти, прекрасно скроенное по фигуре, и замшевые домашние туфли. Из украшений Роза выбрала ожерелье из розовых жемчужин. Девушка, взглянув на роскошь, которой та тщетно пыталась украсить старость, представила, как засияла бы ее собственная молодость в таких нарядах и драгоценностях.
Роза тщательно накрасилась, словно собиралась в гости. Ей нравилось чувствовать себя в форме. Даже проводя целый день дома, она стремилась выглядеть безупречно. Это было своего рода уважение по отношению к самой себе. Олимпия помогла хозяйке закрепить на затылке шиньон золотыми шпильками в мелких бриллиантах. Убедившись, что все в порядке, Роза распорядилась:
— Отвезешь меня в кабинет и оставишь одну. Пусть мне никто не мешает, ни под каким предлогом.
Большие окна просторного кабинета выходили в сад. Отделанные светлым орехом стены, мягкий свет, удобные диваны и кресла с золотисто-бежевой обивкой, ковры розовых и золотых тонов излучали тепло и покой. Множество безделушек — у каждой из них была своя история — изящно расставлены на столиках. На этажерке сияла огромная раковина-наутилус, отливавшая нежным перламутром, в глубине которой словно скрывалась розовая заря.
Это чудо природы из глубины веков стало фамильной реликвией — символом концерна «Роза Летициа и сыновья», эмблемой, с которой до сих пор летали по всему миру ее самолеты.
— Роза в раковине, — прошептала старая женщина, коснувшись наутилуса хрупкими пальцами. Ей подарили раковину в детстве, и она, прижимая ее к уху, слышала шум моря и шелест падающих звезд. Девочке казалось, что в раковине скрыт вход в волшебный, зачарованный мир.
Роза развернула кресло и взглянула на свой портрет в полный рост, висевший в глубине кабинета. Картину написал Аннигони между первой и второй мировыми войнами. В те времена Розу прозвали небесной амазонкой, потому что она сама испытывала самолеты, построенные ее концерном. Художник изобразил ее в костюме пилота, в очках и в шлеме, из-под которого выбивались черные кудри. Непослушные кудри и победоносный взгляд…
Под портретом на камине были расставлены призы и памятные подарки — трофеи, собранные в разные периоды ее бурной жизни, которыми отмечались заслуги Розы в сфере бизнеса и авиации. Здесь же фотографии двух старших сыновей — Джулио и Альберто, — снятых на фоне знаменитого учебного самолета «РЛ-112», названного в честь Розы Летициа. Улыбающиеся лица молодых парней напоминали о давно ушедших счастливых днях. Но уже много лет назад черная пелена траура закрыла эти улыбки.