Миланская роза, стр. 36

— Ты счастлив? — спросила Глория.

— Конечно, — улыбнулся Риккардо. — У меня на это есть все основания.

— Конечно, ты — великолепный кавалер, — произнесла она с наивным кокетством.

— Льстите, льстите, что-нибудь да останется, — иронически заметил он.

— А я серьезно говорю, — обиделась Глория.

— Да вокруг тебя — сотни прекрасных юношей, готовых, только дай знак, пасть перед тобой на колени. Признаюсь, если бы не ты, ни за что бы не согласился открывать бал. Я этого терпеть не могу…

— Тебе неприятно танцевать? — встревожилась девушка.

— Нет, просто я чувствую себя как бутылка шампанского, которую разбивают о корму в момент спуска корабля на воду.

— А я — этот самый корабль? — с притворным негодованием спросила Глория.

— Нет, ты — белый парус, ласкаемый ветром, — сказал Риккардо. — Корабль — это общество, что собралось здесь, чтобы отметить твой дебют. Церемония спуска на воду завершается, и старый дядюшка снова вернется в тень.

Риккардо в шутку заговорил жеманным языком дамских романов.

— Учти, старый дядюшка гораздо привлекательней всех молодых людей, которых я знаю, — с обожанием глядя на него, произнесла девушка.

Риккардо вдруг захотелось расцеловать нежные ямочки на щеках племянницы.

— Неужели я привлекательней, чем твой парень? — спросил он, особо подчеркнув слово «твой».

— А у меня нет парня, мне и в голову не приходило его завести.

Отзвучали последние аккорды штраусовского вальса, и Глория одарила своего кавалера ослепительной улыбкой.

— Я прямо съесть тебя готов, так ты очаровательна, — пошутил Риккардо, направляясь с Глорией к выходу.

— Достаточно было бы просто поцеловать, — с наивной дерзостью ответила она.

— На глазах у всех?

— А почему бы и нет?

Ее логика обезоруживала; действительно, почему бы и нет? Разве отцы и дети не целовали друг друга совершенно равнодушно? Но для Риккардо с Глорией все было иначе. Напрасно он твердил себе, что страсть всегда права, потому что не боится кары, что чувство не может быть аморальным, ибо в нем самом таится возмездие. Такое, почерпнутое из книг, объяснение шло вразрез с унаследованными им нормами поведения, и при мысли о Глории Риккардо ощущал нестерпимое чувство вины.

— Я свой долг исполнил, — сказал он, отводя девушку к друзьям.

Глория остановилась, подняв на него большие доверчивые глаза, в которых мелькнула печаль.

— Долг обычно выполняют без удовольствия, — с упреком заметила она.

— Это был очень приятный долг, — успокоил девушку Риккардо.

— Но ты же уходишь? — печально произнесла Глория.

— Неотложное дело.

Его слова прозвучали фальшиво, и он поспешил добавить:

— А ты развлекайся. И, пожалуйста, не разбивай слишком много сердец.

Образ Глории в зеркале растворился, и Риккардо снова увидел там собственное усталое и небритое лицо.

Он тщательно выбрился и надушился одеколоном. После бритья он всегда чувствовал себя лучше. Дверь ванной приоткрылась, и внутрь заглянул Тио Пепе.

— Как дела? Лучше? — спросил Риккардо.

Пес с удовлетворением повизгивал.

— Хорошо. Позови кого-нибудь, пусть принесут кофе.

На привычные слова у Тио Пепе сработал рефлекс, и он дважды звонко тявкнул. В комнате, смежной с кабинетом, ожидали охранники. Сейчас кто-то из них займется кофе…

Риккардо, уже одетый, вернулся в кабинет. У него было такое ощущение, что он только что встал с постели, хотя на самом деле он уже тридцать шесть часов не спал.

Риккардо сел на светлый кожаный диван. Появился Саверио, камердинер, с серебряным подносом в руках. Кроме завтрака, слуга принес хрустальную вазочку с веточкой омелы.

— Счастливого Рождества, сударь, — пожелал Саверио, ставя вазочку на столик у дивана.

— Счастливого Рождества, Саверио.

Саверио был образцовым камердинером. Дело свое он делал прекрасно и получал щедрое вознаграждение. Правда, кое-чем ему пришлось пожертвовать, прежде всего личной жизнью.

Риккардо взглянул на часы — без пяти девять.

— Передай шоферу, пусть подает машину, — приказал он, отхлебнув горячего кофе без сахара.

Камердинер кивнул головой и молча удалился. Он открывал рот лишь в случае крайней необходимости.

Итак, проблемы корпорации «Роза Летициа и сыновья», похоже, шли к успешному разрешению, а Глория оставалась для Риккардо вечной крестной мукой. Риккардо вспомнил о Рауле — еще одна проблема. Зря он отправил сына в клинику. Результат оказался обратным тому, на что рассчитывал Риккардо. А что можно было сделать? Ведь в семье привыкли полагаться на силу…

Теперь Рауль дни и ночи проводил с этим нахальным «портняжкой». Риккардо стало тошно. Всякий раз, когда он вспоминал о Санджорджо, его охватывал приступ отвращения. В семье всегда с омерзением относились к гомосексуалистам. И надо же, чтобы Риккардо достался такой сын! Профессор Паренти ничего толком не смог объяснить. Одно он утверждал наверняка — с точки зрения физиологии мальчик совершенно нормален. «Нельзя причислять к гомосексуалистам молодого человека, случайно имевшего сношения с лицом мужского пола» — слова профессора не значили ровно ничего.

Может, следовало признать горькую правду. В объятиях этого ублюдка Санджорджо Рауль искал отцовскую ласку и понимание, то, чем был обделен? Чепуха! Риккардо сам вырос без отца. Может, в этом-то и причина — никто его не учил быть отцом? У Риккардо было двое детей, и оба — неудачники.

Что еще можно сделать? Риккардо не смел действовать в открытую — он уже раз обжегся, нужна другая козырная карта. Уж очень высока ставка в игре — собственный сын. Надо попытаться…

В красной кожаной книжечке Риккардо разыскал номер телефона и позвонил. Через три гудка там подняли трубку. Риккардо без лишних слов произнес:

— Прошу тебя об услуге. И немедленно.

Глава 3

На Мелроуз-авеню Сильвано Санджорджо остановил машину. Выключив мотор, он оглянулся назад, на перекресток улицы и шоссе Вест-Голливуд. Над современным зданием изысканно строгих линий сияла надпись золотыми буквами: «Санджи». Нет больше бедного, всеми отвергнутого юноши, которого стыдилась даже семья, словно он был поражен страшной болезнью… Насмешливое прозвище, жестокий знак унизительного отличия от других, стало названием знаменитой фирмы. Оно горело золотом, утверждая свое место на звездном Олимпе.

Санджорджо почувствовал острую боль в спине. Этого еще не хватало! Похоже, сказывалось напряжение последних дней. Возраст тут, конечно, ни при чем. Сорок лет для мужчины — не возраст, пора расцвета. Подобные приступы бывали у него и в двадцать лет, в период особой физической и душевной усталости: что-то случалось с позвоночником, отчего ему бывало больно даже руку поднять.

Через несколько часов распахнутся прозрачные двери, и служащие пригласят гостей в магазин. Американские газеты уже окрестили его как «самый большой бутик в мире». Здесь избранная публика сможет удовлетворить все свои запросы в том, что касается одежды и убранства дома. Тщеславие покупателей принесло марке «Санджи» мировое признание.

Идея принадлежала Лилиан — собрать в одном изысканном заведении всю продукцию, носившую самую престижную марку итальянской моды. В этом магазине продавалось все: одежда и белье, аксессуары, постельное белье, обувь, сумки, шубы, зонты, спортивные костюмы, теннисные ракетки, духи, мыло, гардины, мебель, светильники, драгоценности, оборудование для ванн, ручки, обои, столовое серебро.

Именно сейчас, когда Санджорджо переживал глубокий душевный кризис, Америка готовилась отметить его триумф. Эта мучительная раздвоенность отравляла столь желанный успех. Он хотел было отложить открытие магазина до весны. Санджорджо надеялся, что к нему еще вернется вдохновение. Но Лилиан категорически воспротивилась.

— Сейчас или никогда! — заявила она.

Для Лилиан интересы дела были превыше чувств.

— Сейчас — самый подходящий момент, — уверяла она. — Ведущие специалисты по рекламе потрудились на славу. Газеты о тебе трубят. Такой рекламной кампании не было со времен прибытия в Америку «Зеленых мышей».