Роза и лилия, стр. 64

Жанна об этом как-то не подумала. Поблагодарив суконщика, она собралась уходить. Когда Жанна была уже в дверях, вместо прощания старик сказал:

– Госпожа де Бовуа, вы одинокая женщина.

Она устремила на него взор своих серых глаз, ожидая продолжения. Старик молчал.

– Это все, – сказал он наконец, хитро улыбаясь. – Храни вас Господь.

Госпожа Контривель проводила Жанну до выхода:

– Говорила я вам, голова у него светлая. Вот только тело подкачало. Поизносилось за жизнь.

Женщины распрощались, пообещав друг другу почаще видеться.

Поизносилось за жизнь! Очутившись на улице, Жанна подумала, что мечтала о горячем цыпленке, а получила миску холодной каши. Откровения Сибуле и слова Контривеля не очень-то вдохновляли.

Оказавшись в знакомом квартале, Жанна навестила портниху и отправилась к Сидони. На пути ей попалась крыса. Жирная крыса, трусившая к ручью. Жанна тихонько вскрикнула. Крыса остановилась и посмотрела на нее нахальным взглядом. Отчего это только люди вскрикивают, увидев крысу? У нее что, меньше прав на жизнь, чем у них? Крыса продолжила свой путь к ручью, нашла там собрата и разделила с ним трапезу, закусив черствыми пирожками.

33

Тюрьма большой любви

В апреле 1457 года, когда небо то плакало, то улыбалось, к дому Жанны подошел разносчик из книжной лавки, где она когда-то купила сборник стихов Карла Орлеанского. Он спросил госпожу де Бовуа. Гийоме дернул за шнурок колокольчика, который Жанна велела устроить у нее наверху, чтобы ее можно было позвать, не оставляя без нужды лавку.

Жанна спустилась вниз. Разносчик поклонился и вынул из сумки новую книгу, заверив Жанну, что содержание ее заинтересует, ибо экземпляры этого сочинения расходятся как горячие пирожки. Жанна открыла обложку и увидела название: «Лэ Франсуа Вийона». [37] Жанна остолбенела. Что случилось с Франсуа? Неужели он умер? [38]

– Что вы, сударыня, – сказал разносчик. – Он жив-здоров.

Она прочитала первые строки:

Школяр? Он-то? Вот это да! Жанна поняла, что он просто хочет воспользоваться церковными привилегиями и уйти от королевского правосудия. А вот дальше:

Любовная тюрьма – это о ней?

Разносчик решил, что она поглощена чтением, а Жанна едва не швырнула книгу ему в лицо. Поколебавшись, она все же заплатила за нее тридцать солей. А может, во всех этих стихах речь о ней? Узнаем. Жанне было любопытно, когда же он все это написал? Год пятьдесят шестой пошел… Не все ли равно!

Еще не раскрыв книгу, Жанна кипела от гнева. Вот уж наплел он со своей любовной тюрьмой! Разве не она была прикована к воспоминанию об этом?

А может, существовала какая-то другая женщина? Но откуда у него было время ее обхаживать? Франсуа исчез из Парижа на семь месяцев после дела Шармуа и вернулся лишь для того, чтобы поучаствовать в ограблении Наваррского коллежа. Самое время ухаживать – в промежутке между убийством и грабежом.

Это если вообще была женщина, сказала себе Жанна. Все стенания Франсуа могли быть адресованы вымышленному персонажу, а главным была не любовь, а желание пожаловаться. Этот безумец просто хотел выдавить слезу у читателя, прикинувшись страдальцем.

Вечером Филибер немного остудил ее гнев.

– У него есть только талант, не отнимай хоть это, – сказал он.

Он читал стих за стихом, ища хоть какое-нибудь указание на Жанну.

– Нет, он не упоминает тебя нигде, а просто хочет завещать свое сердце в оправе из стихов.

– Вот уж ковчежец, от которого не дождешься чудес!

– Но почему он посвятил «Лэ» Жаку Рагье? – спросил Филибер.

– Это кто еще такой?

– Это сын Любена Рагье, королевского повара.

– Нашего короля?

– Да.

– Откуда ты знаешь?

– Мой отец нотарий. Два года назад он продал Любену Рагье собственность дворянина, который кончил свои дни на виселице, Ренье де Монтиньи.

– Я думала, что дворянам отрубают голову?

– Вообще-то да, но этот, к несчастью, носил тонзуру, а Церковь от него отказалась.

– Отчего?

– Он украл потир.

– Все это очень странно! Ты имеешь в виду, что Вийон оставляет нечто сыну королевского повара, чей отец купил собственность вора?

– Именно это я и имею в виду!

– И это значит, что Вийон был накоротке с королевским поваром?

– Если не с ним, то уж с сыном наверняка.

– И что он ему оставляет?

– Да вот же стихи:

– Все это малопонятно, – вздохнула Жанна.

– Ты же видишь, тут сплошные намеки, – ответил, смеясь, Филибер.

– Да, но если их нельзя понять, кому они нужны?

Филибер, казалось, пришел в замешательство от такого простого вопроса.

– Самое смешное, – сказал он, – что Вийон над кем-то издевается по совершенно неясному поводу, завещая ему добро, которым сам не владеет.

– Вот здорово, – сказала не желавшая сдаваться Жанна. – Представь себе, что я завещаю тебе дворец Турнель. Тебя никто не знает и меня тоже. Разве это смешно? Ты думаешь, кто-нибудь повеселится?

– Жанна! – воскликнул Филибер. – Ты права и заблуждаешься одновременно. Послушай-ка это:

– Он что, первый открыл, что мы смертны? И поэтому проводит свою земную жизнь, погрязнув в пороке? Он грабит часовни и просит прощения у Бога? Разве не лицемерен тот, кто без устали порицал лицемерие?

– Вижу, что ты никогда его не простишь, – сказал Филибер, закрывая книгу.

Жанне надоели все эти жалобы на лживый и лицемерный мир, сдобренные раскаянием, которое казалось ей деланным, и она отдала книгу Филиберу. Одно присутствие этих страниц в ее доме словно приманивало всякую нечисть. Единственное, что было ей любопытно, так это связь Франсуа с королевским поваром. Не через него ли он познакомился с герцогом Бурбонским? Любопытство это было чисто эгоистическим: ей вовсе не хотелось, чтобы в один прекрасный день при дворе принялись с легкой руки Франсуа судачить о ней и ее сыне. Нет, она не намерена расставаться с тем, чего добилась. Когда-то Франсуа сказал ей в лицо, что для дворян она все равно останется безродной бродяжкой, но теперь они с ним оказывались по разные стороны стены.