Роза и лилия, стр. 24
– Вы, конечно, выберете коричневый, но я вам советую голубой, – сказала она с материнской настойчивостью.
– Отчего? – спросила Жанна.
– Он больше идет к вашим волосам.
Вот уж посмеялась бы бедная Жозефина Пэрриш над всеми этими тонкостями! А Дени! Господи, где он сейчас?
– А накидка? – спросила портниха, критическим взглядом окидывая ее грубый шерстяной плащ с капюшоном какого-то непонятного бурого цвета.
– А эта что, не годится?
– Правду сказать, мадемуазель, она к лицу только бродяге.
Жанна засмеялась:
– А что бы вы предложили?
– Шерстяную накидку с отделкой из меха.
– Из меха!
– Да, из меха серого кролика.
– Ну пускай, лишь бы был капюшон.
– И еще вам нужен чепец. Вы что, собираетесь к мессе с непокрытой головой?
К мессе! Жанна вспомнила, что не была в церкви после кончины отца Годфруа. Этот сельский священник был единственным связующим звеном между нею и небом. Ни Дом Лукас, ни матушка Елизавета не смогли заменить его. Теперь, когда она была королевской пирожницей, придется ходить в храм, иначе прослывешь еретичкой, язычницей или еврейкой, да так и кончишь жизнь на костре, как та, другая, Жанна.
Портниха советовала ей изменить прическу, уверяя, что одна ее приятельница с помощью заколок и гребней творит чудеса. Жанна заартачилась: все это было ей совсем ни к чему. Она оставит волосы гладкими, ну, может, даст отрасти подлиннее.
– Мне нужна только вуаль, – сказала она.
– Отделать ее синей каймой?
– Если вы хотите.
Все это было донельзя скучно. Жанна ничуть не переменилась. Отказавшись от мальчишеской внешности, она осталась мальчишкой по характеру. Она вдруг затосковала по Ла-Кудрэ, где никто не обращал внимания на ее одежду и не приходилось всякий час думать о том, как на тебя посмотрят другие.
Оставалось решить вопрос со штанами и туфлями. Портниха сняла с нее мерку для подушечек, которые по моде подшивались под платье на животе и заду, – он у Жанны, по правде сказать, был тоже мальчишеский.
Они сошлись на сорока пяти ливрах за все, из которых пятнадцать портниха взяла вперед, обещав управиться дней за десять. Надо было срочно приниматься за пирожки, иначе, подумала Жанна, она кончит свои дни на охапке соломы.
14
Тень лилии
Наконец, в первый понедельник июля Жанна, одетая теперь как настоящая горожанка, окончательно водворилась в своем новом жилище и лавке. Донки освоился в новой конюшне. Доску, которую она раньше водружала на козлы, Жанна пристроила на одном из подоконников первого этажа и теперь могла продавать пирожки, не выходя из лавки. Гийоме остался у нее помощником на все руки; он гордился своим ремеслом, был неутомимым и верным, что редко встречается у городских мальчишек, любящих только озорничать, едва отвернутся родители.
Жанна познакомилась со своими соседями. Одну из квартир на ее этаже занимала пожилая чета суконщиков, а в другой жил их старший сын, который собирался продолжить дело отца. Они были на редкость любезны с Жанной, и вскоре она поняла почему, между собой они называли ее «королевская пирожница». Ясное дело, они уже видят во мне будущую Агнессу Сорель, с улыбкой говорила себе Жанна. Как-то раз они объяснили Жанне назначение маленького помещения между комнатами:
– Это для дров и горшка.
Горшок. Ну, конечно! Она не раз встречала по утрам людей на лестнице, несущих горшок, а то и два-три, поставленные друг на друга. Обычно их опорожняли в ручей. Но ведь надо же было где-то держать горшок, если он наполнялся днем…
На двух последних этажах тоже обитали торговцы: трактирщик, фермер-издольщик и огородник. Последний, имевший достаток и обремененный обширным семейством, занимал весь четвертый этаж. Под самой крышей нашли приют пергаментных дел мастер и преподаватель Корнуэльского коллежа.
В тот же самый понедельник Жанну, уже собиравшуюся убрать доску и закрыть лавку, ждала неожиданность. Перед окном появился Бартелеми де Бовуа на своей франш-контийской лошадке.
– Я прощаюсь с вами на несколько недель, – сообщил он со своей неизменной улыбкой, – ибо моя госпожа, измучившись парижской жарой, решила вернуться в свой замок.
Проворно соскочив на землю, Бартелеми вытащил из седельных сумок три бутылки вина и какой-то флакон непонятного назначения. Затем в его руках оказались два фазана, и наконец, он снял с другой стороны седла какой-то притороченный к нему предмет, который Жанна сразу не разглядела. При ближайшем рассмотрении он оказался маленьким столиком.
– Что все это значит? – спросила девушка.
Бартелеми смерил ее взглядом:
– Милая моя, вы сегодня еще красивей, чем прежде. Вы больше не маленький сорванец!
Довольная Жанна рассмеялась.
– Все это для вас. Чтобы не забывали меня в разлуке.
Бартелеми с трудом подхватил одной рукой две бутылки и фазанов, а столик и еще бутылку умудрился взять другой. Жанна поспешила помочь ему со столиком.
– Отнесем все это к вам?
Вернувшись в дом, Жанна осмотрела столик. Он оказался красив и удобен в переноске, хотя и был выточен из тяжелого прочного дерева. Украшавшая его резьба была просто восхитительна.
– Это итальянская работа, – объяснил Бартелеми. – Столешница из камня и слоновой кости. Приподнимите-ка его!
Она приподняла столик и обнаружила зеркало, закрепленное на обратной стороне столешницы. Жанна на мгновение замерла. Это было уже второе зеркало, полученное ею в подарок.
– Вам нравится?
– Такие подарки впору принцессам дарить, монсеньор.
– А вы разве не принцесса! – воскликнул Бартелеми с улыбкой. – Откроем бутылку и выпьем за встречу.
Из утвари у Жанны был только ее нож. Она протянула его Бартелеми.
– Ну, вот, не хватает только стаканов, – сказал тот.
– Монсеньор, у меня нет стаканов, – ответила Жанна. – Я пью воду прямо из кувшина. Я не смогу вам подать и фазанов. У меня нет ни плиты, ни горшка, ни чугунка, чтобы их приготовить, нет стола, чтобы их подать, нет блюд и вилок, чтобы их съесть.
– Ну что ж, будем пить из горлышка, – сказал немного удивленный Бартелеми.
– Я постараюсь что-нибудь придумать, – сказала Жанна.
Она позвала Гийоме, который как раз заканчивал прибирать лавку, и попросила его одолжить у соседей два стакана.
Девушка и придворный поджидали его стоя, поскольку стульями Жанна еще тоже не обзавелась.
– Как видите, монсеньор, – сказала Жанна, – я всего лишь бедная пирожница из Нормандии, у которой нет ничего, кроме желания заработать на жизнь.
Бартелеми обнял ее за плечи и воскликнул:
– Жанна, это же просто глупо! Сотня дворян, начиная с меня самого, были бы счастливы помочь вам устроиться поудобнее!
– Ничто не дается даром, монсеньор. Что я могу дать взамен? Мою свободу?
– Разве иметь влюбленного кавалера равносильно рабству? Разве я не к вашим услугам? Неужели я похож на тирана?
Эту беседу прервал Гийоме, который, запыхавшись, влетел с двумя стаканами, которые он взял у своей матери. Он оглядел Бартелеми де Бовуа с почти неприличной самоуверенностью. Чуть удивленный и озадаченный, тот спросил:
– Ты что, хочешь попробовать мое вино?
Налив стакан до половины, Бартелеми подал его мальчику. Тот испробовал вино на вкус.
– Это свадебное вино, – сказал он.
Жанна и Бартелеми де Бовуа покатились со смеху. Он дал мальчику монетку, и тот собрался уходить. Жанна задержала его.
– Вы не хотите поставить лошадь в конюшню? – спросила она Бартелеми.
Гийоме быстро справился с делом. Он вернулся и положил ключ на столик, бросив на него быстрый оценивающий взгляд. Ясное дело, скоро птичница услышит восторженный рассказ о чудесном предмете.
Пришло время наполнить стаканы. Они пили вино в последних лучах догорающей вечерней зари, почти не отрывая взгляда друг от друга.
– Я приглашаю вас отужинать где-нибудь, – сказал Бартелеми де Бовуа. – Но прежде, чем идти, я покажу вам вот этот флакон.