Александра - наказание Господне, стр. 67

Верменич, опустив руку, мрачно взглянул на Кирилла, потом медленно стянул с лица платок, и княжескому взору открылся внушительный фонарь, освещавший правую половину физиономии. Великолепный синяк не только расцветил ее багрово-фиолетовыми тонами, но и придал владельцу грозный пиратский вид.

– Посмотри, князь, на своего верного вассала и скажи, заслуживаю ли я подобной награды за свою великую преданность и любовь?

– Павел, перестань дурачиться и объясни наконец, что с тобой случилось и где ты пропадал эти дни?

Верменич вновь перетянул глаз платком и с размаху опустился в кресло:

– Вели-ка, братец, принести портеру, да не одну бутылку, иначе меня опять потянет на высокий штиль и я забуду, зачем сюда приехал...

Прохор принес две бутылки вина и два бокала и, поглядывая с любопытством на Павла, расставил хлеб, блюда с холодным мясом, сыром и грибами, подал вилки и ножи и на цыпочках покинул кабинет.

Верменич отпил глоток вина, положил в рот кусочек мяса, тщательно прожевал, после чего вынул из кармана обрывок то ли хлыста, то ли сыромятного аркана:

– Вот смотри, Кирюша, это первое доказательство того, что я не сошел с ума, а вот и второе, – он снова погрузил руку в карман, вынув две ярко разукрашенные половинки стрелы. Заметив недоумение приятеля, пояснил: – Два дня подряд я преследую странного дикаря, который вдруг появился в моих владениях.

– Дикаря? – Князь слегка поперхнулся от неожиданности. – Какого дикаря ты имеешь в виду? В нашей местности и цыгана, и черкеса за дикаря посчитают, особенно если с пьяных глаз!

– Нет, братец, тут совсем другое дело, да что я все рассказываю! Сейчас я его покажу! – подойдя к ближайшему книжному шкафу и достав книгу, Павел быстро пролистал ее и, удовлетворенно хмыкнув, показал Адашеву гравюру, на которой был изображен бравый индейский воин в полном боевом снаряжении. – Полюбуйся, индеец Ункас, последний из могикан. – Он захлопнул книгу. – Это о чем-то тебе говорит?

Адашев пожал плечами:

– Честно сказать, я уже перестал чему-либо удивляться, но дикарь! Это выше моего понимания!

– Об этом и я тебе говорю. Только вчера среди бела дня врывается в мою деревню это самое чучело с пучком перьев на затылке, с разрисованной зверской физиономией, дико верещит и до такой степени пугает моих поселян, что они до сей поры по нужде в одиночку не ходят, да еще икону наперед несут, чтобы это бесовское отродье их не тронуло!

– Тебя, насколько я вижу, оно затронуло?

– Это сегодня с утра он меня приветил. – Павел бережно коснулся повязки. – Собираюсь я, понимаешь, к тебе и вдруг вбегает ко мне Филипп, мой староста. Лицо желтое от страха, трясется весь, зубами клацает и стонет: «Спаси, мол, барин! Опять это чудо-юдо заморское появилось в деревне!» – а сам рубашку задирает, а на спине у него здоровенный рубец! «Что такое?» – спрашиваю. Оказывается, он вздумал бабу свою уму-разуму поучить, да только не успел ее за волосы ухватить и на подворье вытащить, налетает, откуда ни возьмись, этот дикарь. Ну и отходил его как следует, то ли плетью, а может, и батогом, того Филипп не запомнил. – Верменич подлил себе вина и быстро его выпил. – Я тут же выбегаю на улицу и вижу, как скачет этот «Ункас» по моей родной деревне, за ним – толпа ребятишек да свора собак гонится и скрываются все за околицей. Ну я ноги в руки, вскочил на Шалого и – в погоню! Он меня тут же заприметил и давай, шельмец, удирать, да все норовит по кочкам, да по буеракам... А в седле держится как пришитый! – Павел перевел дыхание. – Потом оглянулся, свистнул и разворачивается на меня. Смотрю, лук натягивает! Я Шалого пришпорил и – в сторону, но дикарь наперед меня успел. Шапку у меня с головы не просто сбил, а будто гвоздем к березе приколотил! Это ведь я позже стрелу сломал, когда шапку освобождал... – Да ты, похоже, не веришь мне, Кирилл? – протянул он с обидой, заметив скептическую улыбку князя. – Думаешь, выпил безмерно и привиделось мне это лицедейство? А, нет! – Павел опять отхлебнул вина. – Но пока я свою шапку спасал, этот изверг рода человеческого исчез, словно его черти с квасом съели! Я туда-сюда. Никто не видел, не слышал, ни сном ни духом не ведает! Плюнул я на это дело и решил уже домой возвращаться. Да угораздило меня отправиться вкруговую, мимо твоей мельницы. Еду я, значит, по мостику через речку, вдруг слышу со стороны мельницы дикий крик! Я поворачиваю назад и почти лицом к лицу сталкиваюсь с дикарем. Не успел я и «мама» сказать, как он набрасывает на меня вот это безобразие, – кивнул он в сторону обрывка веревки, – я на полном скаку вылетаю из седла, с десяток саженей скольжу на брюхе по дороге, а эта скотина радостно хохочет, обрезает веревку и исчезает с глаз долой! Я же, почти бездыханный, с этаким украшением под глазом, тащусь на мельницу и застаю там прелестную картину! – Павел закрыл лицо ладонями и чуть не застонал от смеха. – Твой бесподобный мельник в одной рубахе, без штанов привязан к столбу, а у его ног на мешке с мукой сидит молодуха и голосит во всю ивановскую. Кое-как я ее успокоил. Оказывается, этот старый кобель потребовал от нее дополнительную плату за быстрый помол муки. Надеюсь, ты догадался какую? Она – баба бедная, вдова, но стала кричать и отбиваться. Да только где ей с этим бугаем справиться! Но едва лишь он на нее взгромоздился, появляется наш милый Робин Гуд в перьях и охаживает мельника по голой заднице плетью, а она у него не иначе девятихвостка! – Верменич неожиданно перекрестился и посмотрел на князя. – А все остальное тебе уже известно. Только не знаю, что теперь делать. С таким украшением к Волоцким не покажешься, с другой стороны – с дикарем тоже следует разобраться... Может, возьмем завтра с собой пару-другую мужиков покрепче да покараулим на дорогах. Чует мое сердце, что он непременно объявится!

– Ну что ж, я согласен! – улыбнулся Кирилл. – Давай попробуем поймать твоего Чингачгука, если он первым с нас скальпы не снимет!

35

Утро занялось такое же серое и унылое, как и настроение Кирилла. Он опять почти не спал ночь, перебирая в памяти события последних дней. Единственным светлым пятном в этой череде неприятностей был разрыв с Полиной, а все его прежние намерения, и особенно решение сделать ей предложение, кроме стыда и негодования на собственное упрямство и близорукость, никаких других чувств не вызывали.

На душе было так паршиво, что, не обращая внимания на любопытные взгляды прислуги, он поднялся на третий этаж и постучал в дверь Сашиной комнаты. Однако ему никто не ответил. Адашев постучал сильнее. Тишина за дверью говорила лишь об одном – Саши в комнате нет! Кирилл похолодел. Неужели сбежала? Он чуть не бегом бросился в детскую.

В вестибюле, заметив дворецкого, князь спросил на ходу:

– Ты сегодня видел мадемуазель Александру?

– Видел, ваша светлость, – посмотрел тот с недоумением на встревоженного барина, – с четверть часа прошло, как они к детям зашли. – Дворецкий покосился на огромные часы, только что отбившие девять часов. – Я еще подумал, что-то рано Александра Васильевна нынче встали...

Князь хмыкнул про себя и прошел в детскую. Мальчики, видно, только что позавтракали и стояли у окна, выходящего в сад, наблюдая за стайкой снегирей, облепивших кормушку на старом кусте сирени. Серафима, убирая со стола посуду, весело напевала.

– Где мадемуазель Александра? – спросил Адашев с порога, пристально посмотрев на горничную.

Смутившись и покраснев, девушка все же взяла себя в руки и спокойно ответила:

– А где ей сейчас быть? Не иначе как у себя в комнате. Она обычно чуть позже приходит в детскую...

– В комнате ее нет, – перебил Серафиму князь, – а дворецкий минуту назад сообщил мне, что она зашла сюда.

– Не знаю! – пожала она плечами. – Померещилось ему, что ли?

Кирилл посмотрел на детей и вдруг поймал предостерегающий взгляд Андрея, устремленный на Илью. Малыш собирался что-то сказать, но быстро закрыл рот.