Александра - наказание Господне, стр. 22

Князь с грустью оглядел опустевший загон, посмотрел на Павла. Тот весело улыбнулся в ответ:

– Не горюй, братец! Ты же все равно не собирался их покупать. А лошади, несомненно, попали в хорошие руки! Вряд ли кто за такие деньги осмелится купить аргамаков для пустых забав.

– Хотелось бы надеяться, но каюсь, Павлуша, я ведь подумывал – не купить ли мне хотя бы парочку! Больно они мне приглянулись, шельмы! Не приведи господь, если хозяин у них бестолковый человек! Может и испортить по глупости!

– Прекрати слюнявиться! – прервал его приятель. – Разве это последние лошади в нашей жизни? А вот некая очаровательная особа от тебя определенно сбежит! – Павел, привстав в стременах, посмотрел в сторону беседок, пестревших многоцветьем женских платьев и шляпок. – Смотри, кажется, я ее вижу! – Павел повернулся к Адашеву и с преувеличенной укоризной посмотрел на него. – Стоит она, подобно Пенелопе, у беседки и вздыхает: «О, милый Одиссей! Когда же ты согреешь мою душу и сердце!»

– Перестань! Во-первых, я ее предупредил, что ничего интересного она здесь не найдет. Скачки, сам знаешь, из-за грязи отменили, парад лошадей под проливным дождем тоже был не самым приятным зрелищем. Во-вторых, она непонятно почему решила на меня дуться: возможно, думает, что хляби небесные по моему приказу разверзлись. По крайней мере других поводов для недовольства я не вижу.

– А вот я догадываюсь, mon cher, peu sagace ami! [21] Поводов ей как раз хватает! В свете вы давно уже числитесь женихом и невестой, но, насколько мне известно, ты так и не сделал ей предложения. А для женщины нет ничего страшнее неопределенности, помяни мое слово!

– Прежде всего мы с ней хорошие друзья. Она умная, красивая женщина, в жизни ей выпало много несчастий. Я ее уважаю и дорожу нашей дружбой. Но слухи о предстоящей свадьбе, намотай на свой ус, не имеют основания, и потому давай на эту тему более не говорить. – Князь сердито нахмурился и, хлестнув коня, вырвался вперед.

– Ну, ну! – едва слышно пробурчал ему вдогонку Верменич. – Тоже нашел себе подругу! Кроткая, как овечка, нежна, что голубица! Глаза бы мои не смотрели! – Павел в сердцах сплюнул под копыта своей лошади, пришпорил ее и, разбрызгивая грязь, поскакал за другом в направлении беседок, продолжая ворчать. – Хитрая дамочка, ну точно мой кот. Он ведь, Шалый, так же на сало жмурится, как баронесса на Кирюшку. Но учти, этот подлец сало не жрет, пожует-пожует да выплюнет. Как бы и нашего князя постепенно в кошачью жвачку не превратили! Чуешь, Шалый, чем тут пахнет?

Но Шалого, резвого молодого дончака, больше волновал мотавшийся впереди хвост княжеского жеребца Тамерлана. Верменич весело свистнул, дончак прибавил ходу, и они на полтора корпуса обошли соперников. Павел лихо осадил коня за десяток шагов от беседки баронессы, подкрутил опавший было ус и тихо пробормотал:

– Ничего, Шалый, флагов в баталиях мы никогда не спускали! Турков одолели, так что же, какой-то Дизендорф соли под хвост не насыплем? Сам погибай, а товарища выручай! – Он похлопал коня по сильной шее и подмигнул спешившемуся Адашеву, который привязывал Тамерлана к коновязи и, конечно же, не подозревал о коварных замыслах своего лучшего друга.

12

Саша сидела на толстой кошме на подсохшем после дождя песчаном пригорке недалеко от коновязи, вытянув уставшие за день ноги, и от души наслаждалась покоем и долгожданным теплом. Солнце, пробившись сквозь тучи, разгулялось, спеша, как добрая хозяйка, избавиться от грязи и сырости. Влажные испарения, поднимавшиеся от земли, зелени и спин лошадей, разгонял проворный ветерок. Он же ласково обвевал лицо и шею, проникал сквозь отсыревшую одежду. Эти нежные касания расслабляли, хотелось закинуть руки за голову, лечь на спину и бездумно глядеть в небо.

Девушка потянулась, как кошка, раздумывая, не снять ли сапоги. Нет, пожалуй. Хотя она переоделась в мужской костюм, это не значит, что теперь можно обнажать ноги на виду у посетителей ярмарки, сновавших вокруг, как муравьи вокруг банки с вареньем. Серафима, Рустам и Ахмет обедали в трактире неподалеку, выходит, у нее в запасе с полчаса, так не лучше ли предаться сладостному безделью, которого Саша не могла себе позволить с самого отъезда из Петербурга?

Поездка на ярмарку удалась на славу! Александра придирчивым взглядом окинула свою покупку: презрительно взирающего на мир красавца жеребца ахалтекинца и его несравненных подружек – трех золотистых кобыл, основу ее будущего племенного табуна. Аргамаки стояли спокойно, лишь изредка прядали ушами да отмахивались хвостами от надоедливых мух и слепней. Рустам и Ахмет хорошо накормили и напоили их перед дорогой домой. Лошади, на которых девушки добирались на ярмарку, – крепкие, широколобые американские морганы, и стремительные в беге «кабардинцы» черкесов были привязаны по другую сторону коновязи, подальше от своенравных чужаков.

Какой-то ушлый цыганенок попытался прошмыгнуть под коновязью поближе к ахалтекинцам, но Саша прикрикнула на него, показав зажатую в руке плеть, и сорванец поспешно ретировался подальше от грозного стража в длинной крестьянской рубахе и надвинутом по самые глаза порыжелом картузе. Обедать не хотелось, впервые за долгое время ей представилась возможность побыть одной, и она не преминула этим воспользоваться, отправив своих сопровождающих подкрепиться перед отъездом, а сама осталась караулить седельные сумки с вещами и лошадей.

Ярмарка приближалась к завершению. Разбирались постройки, непроданные животные сбивались в небольшие табуны, готовились к отправке на конезаводы и частные конюшни. Стук топора, перекличка подвыпивших приказчиков, брань их хозяев, ржание и храп лошадей стали затихать, исчезать из Сашиного сознания, она почувствовала, что засыпает и не в состоянии этому сопротивляться.

Внезапно веселый многоголосый шум, громкий женский смех и возбужденный мужской говор заставили ее разомкнуть тяжелые веки, а вид нескольких экипажей, подъезжавших к трактиру, окончательно разогнал сон.

Из трех карет, остановившихся неподалеку, выпорхнули не по погоде вырядившиеся дамы. Опираясь на руки франтоватых кавалеров, они со смехом прошествовали по проложенным доскам к трактиру и остановились, поджидая отставших спутников. Не обращая внимания на жужжащую пеструю клумбу из ярких летних платьев, причудливых шляпок, развевающихся шарфов и вуалей, Саша поспешила к коновязи, куда подъехало несколько всадников. Они уже успели спешиться и недовольно оглядывались по сторонам, так как ближняя коновязь почти полностью была занята лошадьми Александры и ее слуг. Другая, более дальняя, оставалась свободной, но путь к ней преграждала огромная лужа, и всадникам пришлось бы вновь взбираться на лошадей, чтобы преодолеть ее.

Всадники заметили приближавшегося к ним паренька. Один из прибывших господ, высокий, в светлом костюме для верховой езды, с отвращением оглядев свои забрызганные грязью сапоги, крикнул:

– Эй, ты, поди сюда!

Саша подошла ближе и вдруг, к своему несказанному удивлению, узнала в надутом, как индюк, барине разлюбезного месье Кирдягина. Девушка попыталась еще ниже надвинуть картуз, но Дмитрию Афанасьевичу, похоже, было не до разглядывания физиономии стоявшего перед ним слуги.

– Чего чешешься, негодяй! – Ухватив девушку за плечо, он подтолкнул ее к коновязи. – Живо освободи место, а этих чертовых лошадей перевяжи вон туда! – И Кирдягин ткнул кнутовищем в сторону лужи. – Да поторапливайся, иначе отхлещу тебя поперек спины вот этой самой плеткой! – И он потряс кулаком перед Сашиным лицом.

Девушка, отступив на шаг, слегка поклонилась:

– Никак нет, барин, хозяин мой рассердится, ежели узнает, что я лошадей перевязал. Они дорого стоят, и он не велел их тревожить.

– Ах ты, дрянь! – Мерзкий bel homme, который еще совсем недавно ползал перед ней на коленях, умоляя о любви, замахнулся плетью и, не отскочи Саша в сторону, непременно огрел бы ее по спине.