Веселая дюжина, стр. 12
— Ну вот что! Для меня, Коробухин, теперь совершенно ясно, — сказала Капитолина Петровна, глядя куда-то поверх очков и поверх меня, — живопись — это не твое призвание. Ступай.
Сунув тюбики с красками в карманы и бережно прижав к груди лист бумаги, я понесся к нашему домику.
Ребята тоже даром не теряли время. Они нашли клей. А самое главное, что Юрка Трофименко оказался настоящим художником. Правда, записали его почему-то в гимнастический кружок.
Мы спрятались в кустах возле забора.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
В КОТОРОЙ НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ ВЕСЕЛАЯ ДЮЖИНА
Пробалансировав на цыпочках по скрипучему полу, чтобы не разбудить спящих, мы вышли из нашего домика. Мы несли рулон бумаги, кисточку и бутылку с клеем. Сделав несколько шагов, замерли в недоумении.
Было от чего удивиться! В то время, когда ребята тихо посапывали или громко храпели, наши вожатые, воспитатели и даже повара резвились, ну точно как мы днем.
Капитолина Петровна прыгала через скакалку, которую крутили тетя Рая и Елена Владимировна, вожатая отряда малышей. Капитолина Петровна прыгала, наверное, уже давно, потому что ликующе считала: "Тридцать пять, тридцать шесть…" Но вот она сделала "страту", и все обратили внимание на Аскольда.
Наш вожатый не преминул похвастаться своей силой. Он стал на руки и пошел так от бума по направлению к столовой. За Аскольдом, подбадривая его криками, потянулись остальные. Вожатый шел здорово. Словно на ногах, а не на руках.
Вдруг он закачался, все заахали, но Аскольд удержался и благополучно дошел до столовой.
Когда он снова очутился на ногах, вожатые и воспитатели захлопали. Мы молча подмигнули друг дружке: "Молодец наш вожатый!"
— Ребята, — воскликнула Капитолина Петровна, — давайте играть в чехарду!
— В чехарду! — радостно закричали вожатые, воспитатели и повара.
Мы переглянулись, и Юрка снисходительно промолвил:
— Пусть поиграют, мы подождем.
Вожатые здорово играли в чехарду. Чувствовалось, что они давно не испытывали такого удовольствия.
А потом Илья Александрович и Аскольд вскарабкались на бум и начали состязаться, кто кого столкнет. Вожатые и воспитатели разделились на две группы. Одна болела за Аскольда, другая — за Илью Александровича. Мы, конечно, болели за нашего вожатого. Забыв, что мы в засаде, Марик крикнул:
— Аскольд, нажимай!
И тут же испуганно осекся. Мы приготовились удирать. Но никто не услышал возгласа Марика — всех увлекла спортивная борьба.
Все же Илья Александрович оказался ловчее. Неожиданным ударом он столкнул Аскольда на землю.
Наш вожатый решил взять реванш и снова полез на бум. Правильно, сдаваться нельзя.
Страсти накалились. Вожатые принялись скандировать:
— Шайбу! Шайбу!
Взбодренный поддержкой, Аскольд ринулся на Илью Александровича и… в одно мгновение сам очутился на земле. Но успел задеть Илью Александровича, потому что тот стал торопливо загребать руками, пытаясь удержаться на узком бревне. Ничего из этого у него не вышло, и Илья Александрович совершил вынужденную посадку на землю.
Все шумно захлопали, а Капитолина Петровна объявила:
— Ничья!
— Ничья, — закричали остальные. Аскольд хотел было снова залезть на бум, чтобы одержать победу, но его не пустили, а Елена Владимировна предложила:
— Давайте споем.
В руках у Елены Владимировны появилась гитара.
Тут мы уселись на травку. Концерт лучше всего слушать сидя.
Елена Владимировна пела песни, которые мы ни разу не слыхали. Но они нам понравились. Потому что песни были смешные. Припев подхватывали все вожатые. И так громко, что я удивляюсь, как не проснулись ребята в домиках.
Об этом подумала и Капитолина Петровна:
— Чуть потише, а то дети проснутся…
— Ерунда, — махнул рукой Аскольд. — Мои давно дрыхнут без задних ног.
— Что ж ты их плохо воспитываешь? — спросила Капитолина Петровна.
— А ты сама попробуй, — огрызнулся Аскольд. — Я уже устал от них, как будто провел бой в 16 раундов.
Нам не понравилось, что о нас так говорит Аскольд. Мы понимали, конечно, что с нами нелегко, но, кажется, мы не очень портили ему жизнь. А если быть откровенным до конца, Аскольд ничего и не предпринимал, чтобы подружиться с нами. Только крутил каждое утро солнышко на турнике, демонстрируя свои мускулы.
Но вот вожатые напелись и отправились спать. Тогда мы покинули свое укрытие, осторожно добрались до столовой и принялись за дело.
Коренастый Толька пошире расставил ноги. Я вскарабкался на его крепкие плечи. Васька подал мне бутыль с клеем. Не жалея, я помазал клеем по дощатой стене столовой, а потом отдал бутыль Юрке и получил взамен верхний край огромного плаката, над которым мы корпели полдня. Плакат радостно прижался к стене, как будто это была его родная мама. Нижний край приклеили Юрка и Васька.
Я спрыгнул на землю, и мы отошли подальше, чтобы полюбоваться на свое произведение. Хотя в темноте ничего не было видно, но плакат впечатляюще белел на стене. К нам присоединился Марик, который, как часовой, прогуливался невдалеке.
— Здорово! — похвалил он нас и самого себя.
— По кроватям! — скомандовал я, и мы побежали спать.
…Утром всех, кто шел к столовой, останавливал огромный плакат:
"Перед тем как проглотить манную кашу, проглоти то, что здесь написано и нарисовано".
А написано было вот что:
"Мы торжественно объявляем, что хотим жить в мире и дружбе со всеми мальчишками и даже девчонками в нашем лагере.
Наши друзья — веселые ребята, фантазеры и футбольные болельщики.
Ябеды и подлизы, тихони и паиньки, — трепещите! Вас ждут: ежи в койках, соленые компоты и змеи под подушкой.
Берегитесь! На вас будут падать: ведра с водой, вырванные с корнем дубы и метеориты, и вообще вы можете угодить в яму, в которой сидят несознательные тигры".
И подпись: "Веселая дюжина".
А для тех, кто бы не понял, Юрка постарался и намалевал такие ужасы, что все ахнули и развеселились.
Ребята читали и перечитывали наше воззвание. Нет ничего удивительного, что оно имело успех, ведь его сочинили я и мои друзья.
Наше появление у столовой было встречено бурными аплодисментами, которые затем перешли в овацию. Толька поднял руки в знак приветствия, напыжился и попытался состроить умное лицо. Ему это, правда, не удалось.
Но вот шум стих, и ребята испуганно оглянулись. Обернулся и я: к нам шагала старшая вожатая, мурлыкая что-то себе под нос.
— Почему не идете в столовую? Еще не проголодались? — говорила она, пробираясь сквозь толпу.
И вдруг яркими красками и четкими буквами наше воззвание привлекло ее внимание. Вообще надо было повесить его на стене пионерской комнаты, чтобы Капитолине Петровне не пришлось идти так далеко. Эх, шляпы, не догадались.
Старшая вожатая дочитала до конца воззвание и улыбнулась. Обернулась к нам и снова улыбнулась. Вот чудеса так чудеса!
Капитолина Петровна подмигнула мне и спросила у ребят:
— Проглотили то, что здесь написано и нарисовано?
— Проглотили, — дружно крикнули ребята.
— Теперь надо проглотить манную кашу. — сказала старшая вожатая.
С аппетитом и маслом мы съели манную кашу, и Капитолина Петровна спросила, не хотим ли мы добавки. Мы сказали, что не хотим. Если бы на завтрак была не манная каша, а что-нибудь повеселее, мы бы не отказались.
То и дело до нашего столика долетали возгласы:
— А у меня в каше черепаха!
— А у меня соленый чай!
И только одному человеку наше воззвание не понравилось — Аскольду. Он вбежал в столовую мрачный, как после нокаута.
— Разговорчики! — крикнул он нам, хотя мы самым серьезным образом молча пили чай.
Я не понимал, отчего Аскольд злится. Снова мы без него начудили? Но нам почему-то не хотелось брать Аскольда в свою компанию.
После завтрака я твердо и бесповоротно решил: пора отдыхать. Каникулы мчатся, как ракеты — без остановок. А я только и делаю, что кручусь, верчусь и бегаю. Нет, пора отдыхать. Я побрел в неизвестном направлении. Попросту говоря, я шел куда глаза глядят.