Шах королеве. Пастушка королевского двора, стр. 32

Впрочем, испытание было скоро окончено. Король повелительным жестом пригласил герцогиню последовать за ним в комнаты и первый прошел в дверь. Генриетта последовала за ним. Тогда придворные поспешили поскорее разбежаться в разные стороны: может быть, ее высочество не вспомнит, кто именно был при этом разговоре!

Войдя в комнату, король остановился, скрестил руки на груди и пылающим от гнева взором впился в Генриетту.

– Где девица де Лавальер? – спросил он наконец.

Этот вопрос стряхнул с Генриетты то смущение, в которое ее повергла неожиданная отповедь короля. Прежняя злоба с удесятеренной силой вспыхнула в ней.

– Как? – крикнула она. – И ты еще решаешься спрашивать меня об этом? Ты решаешься назвать в моем присутствии это имя? Да понимаешь ли ты…

– Ваше высочество, еще раз повторяю вам, вы за-бы-ва-е-тесь! – произнеси Людовик, отчеканивая каждое слово. – Гще раз спрашиваю вас и требую ответа: что вы…

Он остановился, так как увидел через оставшуюся не закрытой дверь во внутренний коридор, что по последнему идет придворный лакей, неся на подносе какое-то письмо.

Лакей растерянно остановился у порога, затем, повинуясь повелительному окрику герцогини, с глубоким поклоном подал ей письмо и раболепно удалился, пятясь назад.

Герцогиня порывисто вскрыла письмо, пробежала его глазами, нервно рассмеялась и сказала, задыхаясь и заикаясь от волнения:

– Эта особа оказалась умнее и лучше, чем я ожидала! Она быстро сообразила, к чему может повести ее такое дерзкое легкомыслие… Ваша… Луиза… завтра…

Король одним прыжком очутился около Генриетты, вырвал у нее письмо и прочел:

«Ваше Высочество! Я взвесила обвинение, брошеное мне Вашим Высочеством, и наедине сама с собой вполне оценила как тяжесть своего греха, так и справедливость Вашего порицания. Но, быть может, Вы, Ваше Высочество, в глубине своего милосердия согласитесь, что враг человеческий слишком силен и что трудно в моем возрасте заранее рассмотреть все его ухищрения. Быть может, в неизреченной милости своей Вы согласитесь, что другие не должны страдать за мои грехи. Ваше Высочество! Если Вы исполните свою угрозу и сообщите правду о моем поведении моим родителям, это убьет их, в особенности матушку! Умоляю Ваше Высочество пощадить их! Я же решила отдать всю свою последующую жизнь Богу и завтра надеюсь уже быть монахиней, так как, наверное, монастырь кармелиток в Доннмари не оттолкнет моей скорбной души. Ваше Высочество! До конца дней моих я буду молить Бога за Вас! Только пощадите мою бедную, милую матушку! Пока еще слуга Ваша Луиза де Лавальер, а завтра, надеюсь, – раба Божья сестра Луиза де ла Мизерикорд».

Быстро прочтя это письмо, Людовик кинул уничтожающий взгляд на Генриетту, подбежал к окну и крикнул первому попавшемуся придворному:

– Эй, Сен-Леон, прикажите немедленно запрячь в коляску четверку самых быстрых лошадей! Чтобы через две минуты лошади были поданы!

Крикнув это, Людовик, кинулся к выходу. Но у дверей он остановился, снова вернулся к пораженной, остолбеневшей Генриетте и сказал ей:

– Ваше высочество! Благоволите выслушать меня и взвесить каждое слово! Через несколько часов я вернусь сюда вместе с обиженной вами девушкой. К этому времени ей должны быть отведены удобные апартаменты с отдельным ходом и специальным штатом прислуги. Вместе с ней будет жить… ну хотя бы д'Артиньи, которая будет состоять при ней в качестве… dame d'honneur. [31] Однако помните следующее: я не потерплю не только малейшей обиды, нанесенной этой бесконечно милой девушке, которую вы так жестоко выбросили вон, но сумею жестоко взыскать с вас за каждый косой взгляд, кинутый на нее. Она находится под моим покровительством, вы знаете меня и можете понять, что это значит! Конечно, нечего говорить, что до поры до времени девица де Лавальер будет официально числиться в вашем придворном штате. Если вы в точности исполните мое распоряжение, то я найду в себе силы примириться с вами и простить вам эту бесчестную выходку. Если же нет… берегитесь, Генриетта, вы меня знаете! Людовик повернулся к выходу.

– Луи! – крикнула герцогиня, и в этом крике было столько горя, столько искреннего отчаянья, что Людовик был невольно тронут.

– Милая Генриетта, – сказал он, поворачиваясь к молодой женщине, – лучше будет, если вы забудете это интимное обращение, для которого – увы! – прошло время! А что прошло, то не возвращается, Генриетта, не возвращается никогда!

С этими словами король окончательно повернулся к выходу и ушел, даже не заметив, что герцогиня без стона и крика упала на пол в глубочайшем обмороке.

XII

При дворе вести распространяются очень быстро, и порой просто не можешь понять, каким образом в кратчайший срок становятся известными самые сокровенные детали! Не прошло и пяти минут с тех пор как король взошел на веранду к герцогине, а уже во всех углах замка придворные шептались о происшедшем и комментировали его во всех направлениях. При этом было известно не только то, что сказал король вслух при всех, но и то, куда и зачем скрылась Луиза. Надо ли удивляться, что экипаж, поданный королю по его приказанию, сразу помчался по дороге к Доннмари, хотя король в своем волнении забыл сказать кучеру, куда надо ехать.

Огневые кони неслись молнией, и одно лье быстро следовало на другим. Вскоре показались серые стены и башенки монастыря кармелиток. Вот кучер лихо осадил лошадей, и экипаж остановился у монастырских ворот.

Послышался испуганный вскрик матери-привратницы. Весь монастырь всполошился. Услыхала этот крик и аббатиса. Теперь она сразу поняла все, что осталось недоговоренным в исповеди Луизы. Так вот каков был «знатный синьор», любовь к которому кинула девушку в самоотреченность монастырского послушания!

Настоятельница с удивлением и нежностью посмотрела на Луизу и тут же вздохнула. Ведь «синьор» оказался знатнее и могущественнее, чем можно было себе представить. Да, королю Франции не сопротивляются!

Аббатиса вздохнула еще раз и с грустью подумала, что светская власть все более и более порабощает власть духовную. Ведь по церковным заветам и старым, до сих пор еще не отмененным, привилегиям она могла бы скрыть беглянку у себя, не выдавать ее королю, власть которого должна бы кончатся за этими стенами. Но не все шло в мире так, как должно было бы идти. Сопротивление было невозможно. И, вздохнув в третий раз, настоятельница поспешила навстречу земному богу Франции.

Король шел по аллее главного хода, милостиво отвечая на приветствия выбежавших навстречу ему монахинь.

– Здравствуйте, сестры, здравствуйте, да сохранит вас Господь! – милостиво говорил он, кланяясь на обе стороны. – Надеюсь, что мать-настоятельница еще не легла спать в утомлении подвигами молитвы и трудами управления. Но, даже если это и так, все-таки… А, вот и она сама, – воскликнул он, увидев величественную фигуру аббатиссы. – Приветствую вас, святая мать, и поручаю себя вашим святым молитвам, – произнес он, обращаясь к настоятельнице. – Извиняюсь от глубины души, что тревожу вас в такой поздний час. Но у меня случилось несчастье! Из нашего замка упорхнула птичка, которая вообразила, будто она должна сменить свой пестрый наряд на серое одеянье монашенки! Правда, мою пташку спугнули злые люди. Но все-таки это – ошибка! Птичка принадлежит нам, миру, ей пока еще нечего делать в этих стенах, и я надеюсь, что вы отдадите мне ее! Я же не оставлю монастыря своей монаршей милостью, и богатый вклад будет моей благодарностью за возврат беглянки!

Небрежный тон короля, та легкость, с которой он прямо подошел к торгу, думая пожертвованием купить помощь настоятельницы его нечистым планам, возмутили ее гордость. Она происходила из древнего аристократического рода, имела громадные связи в Риме, а страдания, кинувшие ее тридцать лет тому назад под защиту клобука, закалили ее волю. Поэтому, плотно поджав губы и окидывая короля твердым, укоризненным взглядом, аббатисса ни слова не промолвила в ответ на его шутливое обращение.