Затянутый узел. Этап второй. Принцип домино, стр. 8

— Под твою ответственность.

— Я уверен, никто из них не пострадает.

— Убедил, Масоха, действуй.

Старший лейтенант отдал честь и бравым шагом вышел из избы. Белограй раскурил трубку и повернулся к японцу.

— Что скажешь, генерал Моцумото?

— Он честный человек.

— Возьмете его в свою бригаду? Без военных вам не обойтись.

— Такой офицер меня устроит.

— Слава богу, угодил. Недолго уже осталось вам ждать. Все карты разложатся в течение недели, от силы двух, и разнесет нас ветер в разные концы света. Вот только не знаю, кому повезет, а кому нет.

— Повезет не тому, кто выживет, а тому, кто справится с поставленной задачей.

— Что с вас возьмешь, Моцумото, камикадзе — ваше изобретение, человеческая жизнь для вас пустое место.

7.

Ночь — лучшее время для сведения счетов и выяснения отношений. Почему бы не воспользоваться случаем, если тебе дают такую возможность! Глеб Шабанов знал, как такие дела претворять в жизнь, опыт имелся богатый. Он тихо встал с койки и подошел к железной двери. Сквозь смотровое окошко слабо проникал тусклый свет дежурной лампочки, висящей в центре коридора. Шабанов надавил плечом на дверь, и она приоткрылась, не издав ни звука. В течение недели сделали косметический ремонт на этаже — выкрасили стены, потолок, двери, и кому-то взбрело в голову смазать запоры и петли.

Глеб выскользнул в коридор. Тихо, все спят. Смотровое окошко центрального входа темное. За главной дверью лестничная площадка, там дежурная охрана. Значит, и они спят. Мертвое царство. По другую сторону коридора находились нечетные номера камер. Его интересовала седьмая. Шабанов скрутил полотенце и на цыпочках подкрался к железной двери «семерки». Щеколда открыта — в последние дни камеры перестали запирать.

Шабанов взялся за ручку и потянул тяжелую дверь на себя. Она тихо отворилась.

— Ну вот и чудненько, остальное дело техники, — пробурчал он себе под нос, вошел в темный каменный колодец, растянул скрученное в веревку полотенце и двинулся в сторону лежака. Все надо сделать быстро и без шума. У него получится.

Но у него не получилось. Удар нанесли сзади, ребром ладони по шее, да так сильно, что он пролетел вперед, треснулся головой о стену и потерял сознание.

Очнулся он в той же тишине и в той же темноте. Дверь приоткрылась шире. В камеру проникла полоса света, в которой он увидел контур своей предполагаемой жертвы. Теперь они поменялись местами. Шабанов сидел на полу с руками, связанными за спиной его же полотенцем, а не очень гостеприимный хозяин камеры восседал на табурете.

— Вы все еще считаете себя патриотом, Глеб Васильич? Родина вас уже отблагодарила за военные заслуги. Из Бухенвальда — на Колыму.

— Я сбивал немецкие самолеты, дрался с врагом, а ты, гнида, носил форму Абвера и вербовал людей в лагерях для диверсий против своего народа. Думаешь, за польским акцентом спрятаться? Прикинулся дурачком? Я тебя сразу узнал, фашистская тварь! И меня агитировал на подлянку. Не вышло!

— Очень жаль. Мне нужны были честные ребята, а не только предатели.

— Думаешь, такие, как я, только о шкуре своей беспокоятся?

— Не своей, Глеб. Мне нужна была связь с центром. При заброске тебя в тыл к русским ты пошел бы к особистам и сдался. Мне только этого и надо было. Связь я наладил и без твоей помощи. Центр получил списки агентов Абвера, заброшенных в тыл, но я имел слишком мало информации и находился под строгим контролем. Сделал все, что мог.

— За что же тебя на Колыму отправили? Здесь шпионов нет, сплошь смертники, вербовать некого и некуда. И зачем тебе польское имя?

— Долго рассказывать, Глеб. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Правду доверить некому. Даже в Москве. Пришлось промолчать и прикинуться поляком. Им и останусь, пока сам не разыщу настоящих врагов.

— Где искать-то будешь? Здесь?

— Настоящие шпионы на свободе, другие расстреляны, а здесь придуманные.

— Я тебе не верю, Казимир.

— Тогда почему тебя не расстреляли в лагере? Тех, кто отказывался от сотрудничества с Абвером, ставили к стенке. Ты отказался и остался живым. Почему?

— Не знаю.

— Потому, что я не оформил тебя как отказника, а сам забраковал по состоянию здоровья, как и многих других ребят. Те, кто шли в школы диверсантов добровольно, попадали в сети СМЕРШа. И не надо думать, будто наша контрразведка могла самостоятельно справиться с нашествием саранчи. Недовольных советской властью хватало, до последнего года войны многие верили в победу Германии. Из таких отщепенцев получались отличные диверсанты, они могли нанести серьезный урон государству. Моя задача заключалась в том, чтобы не допустить этого. Я старался, как мог.

— Ладно, Качмарэк, черт с тобой. Развяжи руки.

— Только не пытайся меня убить, Глеб. Очень многие пытались это сделать на протяжении последних десяти лет, но я жив. И моя задача жить дальше.

— Зачем же горб свой подставил в шахте под распорки и спас людей от завала?

— В этом и заключается моя профессия, я обязан защищать людей. А убивать — дело солдатское.

Качмарэк развязал руки Шабанову, тот поднялся с пола и сел на койку.

Дверь распахнулась настежь. Они оглянулись. В двери стояла мрачная тень, похожая на приведение, за ней маячили остальные — все узники одиночек вышли в коридор.

— Ну что, разобрались между собой? — тихо спросил Важняк, стоявший у порога.

— Пришли на помощь, Матвей Макарыч? — усмехнулся Шабанов.

— Можете прибить друг друга прямо сейчас, до того пока нас не свяжут в общий пучок редиски. Потом придется проявлять заботу друг о друге, по одиночке не выживем.

— Вы больше всех знаете? — спросил Качмарэк.

— Я так не думаю. Но я помню случай, который меня натолкнул на определенные выводы. В 42-м году сформировали из штрафников отряд в сто человек, целую роту самых опытных бойцов с передовой. Тем, кто выживет, обещали вернуть погоны и ордена. У людей не было выбора. Больше двух боев никто не выдерживал, из мясорубки не выходят живыми. Отряд десантировали на снежную вершину, они должны были выбить с гор элитное подразделение СС «Эдельвейс». Двое суток слышалась стрельба, с гор шли снежные лавины. Погибли все. И немцы, и русские. По-другому и быть не могло. Командование добилось поставленной цели, задачу выполнили, а о штрафниках никто и не вспомнил, ордена получили генералы. В дальнейшем один из генералов повесился во внутренней тюрьме на Лубянке. Нас здесь десять человек, собранных из разных лагерей. Мы, конечно, не штрафники и даже не солдаты, но больных среди нас нет, а выживаемость завидная. Учитывая суровые колымские условия, перед которыми каждый устоял, можно создать компактный отряд из зеков. Чем мы хуже штрафников?

— Вы ошибаетесь, следователь, — покачал головой Качмарэк. — Пятнадцать человек из диверсионного отряда, сражавшегося в горах с эсесовцами, остались живы, я их знаю лично. Если бы кто-то из вас побывал на Докучаевском лесоповале, он мог бы с ними познакомиться. Так что свою награду они нашли и получили.

— Отряд для чего? — спросил Чалый. — Вы сказали, что из нас хотят сделать отряд?

— Война кончилась, солдаты не нужны. Если кому-то понадобились выносливые люди, чьими жизнями не жаль пожертвовать ради высоких целей, то почему бы не использовать зеков?

— Что ты хочешь этим сказать? — возмутился Кистень.

— Мы смертники. Человеческая жизнь ничего не стоит. Зеки мрут тысячами. Одним больше, одним меньше. Нас собрали здесь не для освобождения. Думаю, что место, куда нас забросят, тоже не имеет лазеек для побега. Гадать не буду, сами скоро все узнаем. Хочу сказать одно: каждый из нас должен стать поддержкой для соседа. Вместе мы сила. Серьезная сила. Хотите выжить, держитесь друг друга. Если перегрыземся, подохнут все.

— Может, любезный Матвей Макарыч, для вашей лекции нас и перестали запирать? — спросил князь Пенжинский.

— И то верно, — согласился Герасим Лебеда, — нас хотят познакомить, создать команду. Запертые одиночки людей не сближают. Спасибо им за заботу.