В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина, стр. 10

Много грехов лежало на душах супругов Челдановых. Поставь их к стенке, вся Колыма зааплодировала бы так, что вечный снег с сопок обрушился. Но только одному Белограю был известен подвиг полковника и его жены.

Случилось это осенью. Из Москвы прилетели два самолета за второй партией золота. Недотягивали до плана. Белограй предупредил об этом Петренко, но даже все силы, брошенные на прииски, положение не спасли. Не хватало триста килограммов.

В штаб явился Челданов:

— Товарищ генерал, положение поправимо. Нехватка составляет шесть килограммов триста граммов. Прошу принять груз и задержать вылет самолетов на сутки. Требуется срочная дробилка, в отдельных случаях переплавка, а затем перетряска всей партии для равномерного распределения.

Белограй ничего не понял. Во дворе стоял грузовик с открытым бортом.

Он вышел к машине, забрался в кузов, где лежали холщовые мешки, вскрыл один из них. И глазам своим не поверил. Мешок был набит золотыми изделиями. Нательные крестики, цепочки, обручальные кольца, броши с выковыренными камнями, перстни, золотые коронки, которые урки выбивали у контриков во время этапа, и горы других мелочей. Белограй все понял. Сколько лет понадобилось полковнику, чтобы собрать триста килограммов золота? Уму непостижимо. Такой жест равносилен признанию. Сказать спасибо он не мог. Преступление налицо. А кто тут не преступник?.Впрочем, они себя таковыми не считали. Они исполнители преступных приказов, палачи. Ставить полковника с женой к стенке — глупость, но не орден же давать. Генерал промолчал.

Сумасшедший план 49-го года был выполнен, совершилось чудо. На пороге стоял 50-й. Второго чуда не случится, Дальстрой переживал предсмертную агонию. Здание геологоразведывательного управления в Магадане опустело, все ушли в экспедицию. Отрыли еще три месторождения олова и ни одного золотого. Олово гнали в центр во время войны — стратегический металл. Сейчас требовалось золото. Стучать кулаком по столу и топать ногами бессмысленно. Местное начальство — люди бывалые, на вещи смотрели трезво, мечтать не умели, в сказки не верили, романтичностью не отличались. Подвиги совершали только зеки, способные на чудеса. Они выживали там, где жизнь по определению невозможна.

Полковник долго отмокал в горячей ванне, приготовленной заботливой женой. Потом она его насухо вытерла и подала ватный узбекский халат. Жаль, бородка была рыжей, а не черной и тюбетейки не хватало, да и чай он пил не из пиалы, а из хрустального стакана в серебряном подстаканнике с портретом Сталина.

— Завтра поутру иду на доклад к Лютому. Нашел я ему моряков. Сколько их у тебя в картотеке?

— Сто семьдесят пять из живых. Данные за октябрь, — ответила жена.

— Уточни на сегодняшний день.

— Утром займусь. Сведений с нового этапа у меня нет.

— Сучьи прииски не учитывай, — предупредил Челданов.

— Что он задумал, Харитоша?

— Старый черт с «Михаила Калинина» у мыса Чирикова видел военный корабль. Похож на «Летучего голландца».

— Военный флот к нашим берегам не подходит. Скалы да рифы. А на востоке и вовсе места гиблые.

— Лютый Сорокина на разведку посылал. Завтра доложит. Если посудина на ходу, то ею управлять надо.

— Вот зачем ему морячки нужны! Бросит он нас здесь, Харитоша. Как пить дать, бросит.

— Нам-то что? За все в ответе Петренко. Живой еще. Подписи на документах его стоят. Белограй «и.о.» — и взятки с него гладки, пока Петренко жив, шкуру не снимут. Он каждый день запросы в Хабаровск посылает о состоянии здоровья Петренко. Мол, старый друг, беспокоится.

— На что же он рассчитывает? Японцам он не нужен, те на руинах сидят. В Китае коммунисты к власти пришли. Да и через Татарский пролив он на военном судне не пройдет. Там базы ТОФа стоят.

— Захочет, пройдет. Флаг Дальстроя вывесит, и дорога открыта. Моряки с Белограем спорить не станут, если только корабль не приписан к флоту. Вопросов задавать не будут. У нас в порту полно списанного железа. Адмирал Юмашев снимал вооружение с катеров и тральщиков и сдавал их нам.

— Не путай одно с другим, Харитоша. Скоростные суда списывались и передавались в учебные отряды. О каком корабле идет речь?

— Не знаю, Лизок. Не знаю. Но думаю, о таком, который до Аляски дойти сможет.

— Бог ты мой! Утопия!

— К весне мы больше тонны золота не наскребем, и это уже не утопия. Белограй с дрожью ждет курьера из Москвы. Меньше прежнего они не запросят, тут и к гадалке ходить не надо. За невыполнение постановления Политбюро — расстрел, щадить никого не будут, первыми шлепнут Петренко, Белограя и меня. Черт с ним. Давно готов. И так лишних лет пять небо копчу. Как мне тебя из клетки вызволить? Мы ведь не венчаны и в ЗАГСе не отмечались. Может, тебя в Хабаровск переправить?

— Расстреляют не расстреляют, на ромашке гадать не станем. А то, что без меня ты здесь пропадешь, я твердо знаю. Другой надо искать выход.

— Рассуждения летящего со скал в море ангела с обрезанными крыльями. Внизу рифы оскалились острыми клыками. Поздно руки к небу тянуть, бог нас не видит за толщами черных туч.

— Выход всегда есть, Харитон! Не верю я в бога, спилась бы давно, как многие девчонки с моего замеса. Ты мужик сильный, слабинки ни в чем себе не давал, поэтому и я выстояла. Белограй тебя не бросит, в одном ряду пойдете.

— А на кого Дальстрой оставит? На Сорокина?

— Такая махина по инерции еще десяток лет крутиться будет. Ох, Харитоша, Харитоша, страшно мне.

Она обняла мужа и положила голову ему на покатое плечо.

Стрелки часов перевалили за три часа ночи. По стеклам стучал дождь. Снег к утру растает, превратив дороги в размытое глиняное месиво. Спать оставалось недолго, но они так и не сумели заснуть.

К пятому причалу подошел «Альбатрос», катер с боевым прошлым, ранениями, неоднократно вступавший в неравный бой с противником и оставшийся на плаву до конца войны. После снятия с него вооружения торпедоносец отправился в опалу к берегам Нагайской бухты вместе с такими же, как он, зачисленными в разряд инвалидов, неспособных держать вахту в боевых порядках военно-морского флота. Работа в порту досталась только буксирам, остальные корабли раздали рыбакам, умеющим добывать краба и хорошую рыбу для стола руководства.

Итак, катер «Альбатрос» встал у причала. Его поджидала группа из восьми человек. Виктор Крупенков, главный рулевой, он же командир, он же рыбак и пропойца, сбросил трап на берег. Старую просоленную воблу затрясло от страха, как только он увидел, кто приближается к борту. Мистика! Сам всесильный Василий Белограй собственной персоной. Следом гроза ГУЛАГа полковник Челданов, его заместитель подполковник Сорокин, двое автоматчиков и двое зеков. Как их ни одевай, а штамп со лба не смоешь. Замыкал колонну непонятный тип. То ли зек, то ли вольняшка, то ли китаец, то ли якут, но не чукча. Держался прямо, уверенно, с достоинством.

Делегация взошла на борт, Крупенков убрал трап и приказал отдать концы. «Хорош улов, — подумал морской волк, — такие акулы в одном неводе». И тут же представил себе: сколько героев-добровольцев найдется в лагерях, дай им задание потопить катер вместе с заклятыми врагами человечества. Один взрыв — и срублена голова гидры! Обезоруживай охрану, поднимай народ на восстание. Ермаки, Разины и Пугачевы у нас еще не перевелись. В 17-м смогли, а почему в 49-м не смогут? «Не смогут! — остановил себя Крупенков. — Пока отец всех народов жив, все впустую. Надо бы сначала усатого придушить, да некому. Вшивота трусливая».

— Этих двоих в трюм, — приказал Сорокин.

Точно. Не ошибся. Зеков велено в трюм. Как их только ноги еще держат. Правильно. С палубы ветром сдует, в трюм их.

Старший, он же единственный, помощник командира Хабибуллин отвел доходяг в указанное место. Пассажиров проводили в орудийный отсек. Сорокин остался и, ухватив за руку, крепко сжал локоть бульдожьей хваткой: