Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты, стр. 24

Марк Твен. Налегке (Воспоминания). Собр. соч. в 8 т. — М.: Правда, 1980, т.2

Шайка разбойников-душителей в Петербурге

Это была целая, хорошо организованная шайка, с целью грабежа избиравшая своими жертвами преимущественно извозчиков.

Наглые, энергичные, смелые разбойники навели на столицу панику.

Операции их начались с 1855 года.

В конце этого года на Волхонской дороге был поднят труп мужчины, задушенного веревочной петлей. По расследованию оказалось, что это был крестьянин Семизоров из села Кузьминского, что он ехал домой, был по дороге кем-то задушен, после чего у него взяли лошадь, телегу и деньги.

Убийство страшное, но не обратившее бы на себя особого внимания, если бы следом за ним, на той же самой Волхонской дороге, не совершилось точно такого же характера другое убийство.

На этот раз был задушен крестьянин деревни Коколовой, Иван Кокко, причем у него взяты были лошадь с санями.

Затем страшные преступники как будто переселились в город Кронштадт и там, друг за другом, также удушением веревочной петлей, были убиты и ограблены крестьянин Ковин и жена квартирмейстера Аксинья Капитонова.

Становилось как-то не по себе при рассказах об этих страхах, а тут вдруг убийство, также удушением, легкового извозчика Федора Иванова с ограблением и уже снова в Петрограде, на погорелых местах Измайловского полка.

В то время местность Измайловского и Семеновского полков была мрачна и пустынна, и случаи грабежей и насилий бывали там нередки, но, собственно говоря, бывать в тех местах не являлось надобности, так как жили там преимущественно трущобные обыватели и разная голь.

После же огромного пожара погорелые места Измайловского полка, особенно ночью, казались страшными, как заброшенные кладбища.

Следом за извозчиком Ивановым близ Скотопригонного двора был найден другой труп также задушенного и ограбленного извозчика.

Как сейчас помню впечатление паники среди жителей столицы, а особенно среди извозчиков.

Нас же угнетало чувство бессилия.

Я [41] был тогда еще маленьким человеком — помощником надзирателя при Нарвской части.

У нас в части, во время присутствия, только и было разговоров, что об этих происшествиях.

Пристав следственных дел, некий Прач, толстый, краснолицый, с рыжими усами, самоуверенно говорил:

— Небось, откроем! У меня есть такие люди, которые ищут, и сам я гляжу в оба!

Но он больше глядел в оба… кармана мирных жителей своей части.

Другое дело был Келчевский.

Он был стряпчим по полицейским делам той же Нарвской части и проявлял незаурядную энергию, особенно в ведении следствия. Совершивший преступление уже не мог открутиться от него, настолько он был ловок, умен и находчив.

С ним мы подолгу беседовали о таинственных убийцах.

Как он, так и я не сомневались, что в ряде этих убийств принимает участие не один и не два человека, а целая шайка.

Одновременно с этими убийствами в Петрограде наводила немалый страх и шайка грабителей (это все было в 1855 г.), члены которой грабили неосторожных пешеходов в темных закоулках и на окраинах.

Конец 1856 года и начало 1857 можно было назвать буквально ужасными. За два месяца полиция подобрала одиннадцать тел, голых, замерзших, со страшными веревками на шее!

Это были все легковые извозчики или случайно запоздавшие пешеходы.

Не проходило утра, чтобы за ночь не объявилось совершенное удушение или на погорелых местах Измайловского полка, или на берегу Таракановки, Обводного канала, или на Семеновском плацу.

Из одиннадцати подобранных тел девять удалось оживить благодаря своевременной медицинской помощи, и рассказы этих оживленных, по-моему, страшнее всяких придуманных рождественских рассказов.

— Наняли меня, — рассказывал извозчик, — два каких-то не то мешанина, не то купца на Рижский прешпект, рядились за 30 коп., и я повез. Они песни поют. Только въехали мы это с Седьмой роты на погорелые места, они вдруг и притихли. Я поглядел: они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил я про убийцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад. А они: куда? стой! Я по лошади. Вдруг — хлясть! мне на шею петля и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся. Тут я и память потерял…

— А в лицо не помнишь их?

— Где ж? Рядили, мне и невдогад!..

— Возвращался от кума с сочельника, — рассказывал другой извозчик, — надо было мне свернуть с канавы в Тарасов переулок. Я это свернул, а на меня двое. Сила у меня есть. Я стал отбиваться; только один кричит: накидывай! Тут я почувствовал, что у меня на шее петля, а там запрокинули меня, и я обеспамятовал…

И опять в лицо признать никого не может.

Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда петроградским обер-полицмейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.

Вся полиция была на ногах, и все метались без следа, без толка.

Я весь горел от этого дела. Потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их начать искать как следует. И я дал себе слово разыскать их всех до одного, хотя бы с опасностью для своей жизни.

Путь у меня был прямой.

Кроме лошади и саней, убийцы грабили жертву донага и должны были сбывать куда-нибудь награбленное, а награбленное было типично извозчичье.

И я решил в разные часы утра и вечера бродить и искать на Сенной, на Апраксином, на Толкучке, пока не найду или вещей, или продавщиков.

С этой целью с декабря 1856 г. каждый день я переряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне: местам, внимательно разглядывая всякий хлам.

Дни шли, не принося результатов. Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый лень жадно спрашивал меня:

— Ну что?

И каждый раз я уныло отвечал ему:

— Ничего!

И вот однажды, 30 декабря 1856 г., я сказал ему:

— Кажется, нашел!

Он оживился.

— Как? что? кого? где?

Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал мало.

А дело было так.

По обыкновению, я вышел на свою беспредметную охоту вечером 29 декабря.

Переодетый бродягой, я медленно шел мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в Малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде мастеровых.

Один из них нес узел, а другой ему говорил:

— Наши уже бурили [42] ей. Баба покладистая…

Словно что толкнуло меня.

Я дал им пройти и тотчас пошел за ними следом.

Они шли быстро, видимо избегая людей, и для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое.

Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил доследить этих людей до конца.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти.

Из-под ворот они вышли на двор и пошли в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.

Идти за ними оказывалось ненужным риском. Место, куда они направились, я уже знал. Там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.

Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что старался всегда не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что лица пострадавшие выкупали у нее вещи за малую цену.

Ждать мне пришлось недолго.

Минут через 15–20 вышли мои приятели уже без узла.

Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо.

Он выругался и отпихнул меня, но мне было уже довольно для того, чтобы я узнал его в тысячной толпе.

Я перешел на другую сторону и стал следить за ними. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

— Ночевать где будешь?

— А в Вяземке, — ответил другой.