Ремейк первой любви, стр. 14
И, конечно же, они будут поступать в Тимирязевскую академию вместе: она и Пахом, Олежка Пахомов. Они будут жить в Москве! И вместе станут учиться на одном факультете. Во время учебы он сделает ей предложение, и она согласится. А потом они поженятся. И на конный завод поедут вместе. Им там дадут квартиру, как Кате с Сергеем в Лучевом; они вместе по утрам будут ходить на работу... Хотя, наверное, вряд ли на конном заводе понадобятся сразу два зооинженера-селекционера... Тогда, наверное, Пахому придется работать кем-нибудь другим. Пусть станет наездником! Или жокеем. Или еще кем-нибудь. Зоотехником по кормам. Такая профессия тоже есть. Рассчитывать рационы племенных кобыл, жеребцов, жеребят...
А потом, когда они наберутся опыта, то смогут завести конюшню – с собственными лошадьми! Они будут хорошо в них разбираться и купят самых лучших. И тогда Лена поведет тренировки. И никакая Гордейка не сможет ее подловить, что она не знает, что такое одержка и полуодержка!
У них с Пахомом к тому моменту уже появятся дети. Для своих малышей они купят пони... Несколько пони. Пони – очень красивые и милые. Особенно их жеребята.
А еще Лена мечтала о крытом манеже. Она знала, что такие бывают. Это огромное помещение, в котором пол посыпан опилками. Там тепло, светло от множества ламп, и можно ездить верхом в любую погоду. Только, наверное, построить манеж – это очень дорого...
Но ведь главное, что ее любимый будет рядом! А значит – они справятся со всеми трудностями!
Продумав все это, Лена все-таки склонилась к мысли, что Пахом к ней неравнодушен. Ведь их ждет такое прекрасное будущее! Но она решила не торопить события и настроилась ждать и терпеть. Как советовала Соколова, дать ему возможность определиться, потому что, видите ли, нужно «уважать его желание самому во всем разобраться».
Что поделать? Пахом все-таки был парнем, и, чтобы сообразить, что в его жизни появилось нечто столь же важное, как учеба и лошади, ему требуется время.
В четверг на занятия он не пришел.
Но Лена почему-то почти не расстроилась. Даже когда Аня с Женькой мягко намекнули, что не стоит остальным оставаться кормить лошадей. Она лишь шепнула подруге: «Узнай, где Пахом, что он обо мне думает». И весь вечер ждала звонка. Но Аня выключила мобильный! А по стационарному телефону Лене ответили, что Ани еще нет дома.
Весь вечер пятницы Лена была в спокойном, чуть приподнятом настроении. Сделала уроки, чтобы все выходные провести на конюшне, навела порядок в своей комнате. Соколова постоянно внушала им, что «парень, как будущий мужчина, – хищник, охотник и завоеватель, и ему надо непременно преодолевать трудности и добиваться внимания девчонки».
Что ж, Лена не собиралась звонить ему и преподносить себя на блюдечке с золотой каемочкой! Она была сильной и гордой девчонкой! И не сомневалась, что в выходные они снова поедут вдвоем на романтичную прогулку. С Аней они поделили дни: в субботу на конюшне должны были остаться Лена с Пахомом, а в воскресенье – Аня с Рачуком.
Глава 10,
в которой выясняется, что Ирина Ивановна...
В субботу Пахом не появился.
Лена, как обычно, оторвалась от кровати в шесть тридцать, наскоро привела себя в порядок, позавтракала, оделась и вышла в ночь. Зима неумолимо приближалась, рассветало поздно – в семь утра еще была полная темнота, горели фонари, машины ездили с зажженными фарами.
Пока Лена ждала на остановке тридцать первую маршрутку, пока спускалась с горки на стадион – ее просквозило. Было ровно восемь утра. Замерзшими пальцами она нашарила ключи в укромном уголке, долго пыталась открыть застывший замок.
Зашла в раздевалку, температура там была лишь чуть выше, чем на улице. Включила обогреватель и села почти вплотную к нему, чтобы хоть как-то согреться. Но это не помогало. Тогда она решила быстро переодеться и взяться за работу. Работа ведь всегда согревает!
Недалеко от стадиона был родник, там брали воду для лошадей. Лена взяла ведра и вышла в темноту. В сентябре-октябре этот путь ей казался гораздо короче. Теперь же, когда намело много снега и ноги то проваливались, то скользили, он вдруг стал каким-то неимоверно длинным и трудным. Хорошо хоть, лошади с похолоданием стали меньше пить! Особенно по утрам.
Напоив всех, Лена уже чувствовала себя разбитой, словно она весь день разгружала вагоны. А еще нужно было таскать сено, раздавать овес. Благо, за ними никуда ходить не требовалось: все лежало в большом помещении мини-спортзала, где в углу был привязан Полигон. Для сена был выгорожен досками и зашит ДВП целый угол. В другом лежали или стояли мешки с овсом, отгороженные длинными досками, прибитыми крест-накрест к балке.
Лена до этого не понимала, зачем отгораживать корм этими досками, под которые приходилось подлезать, что с полными ведрами в руках делать было очень неудобно. А сегодня она обнаружила, что Полигон каким-то образом отвязался и радостно пошел ей навстречу. Как хорошо, что к овсу ему было не подойти! Ведь лошади, добираясь до еды, жуют, пока не лопнут – не могут вовремя остановиться. А потом у них или колики, или сердце не выдерживает, и еще ноги отекают. Могут и вообще слечь. А если лошадь не встает – она уже не жилец.
– Ах ты, негодник! – Лена ласково потрепала своего любимца по шее. – Пойдем-ка на место, – и она привязала коня в его законном уголу.
Подошла к мешкам с овсом. И у нее возникло четкое ощущение, что кто-то забирался в мешок. Зерно вокруг было неряшливо просыпано, чего конюшенные никогда себе не позволяли. Лена взглянула на Полигона. Потом на прибитые крест-накрест доски. Нет, это нереально – как такое большое животное могло бы там пролезть? В самой высокой точке в том углу был всего метр высоты.
– Нет, это не Полигон, – решительно вслух сказала Лена. – Тем более что лошадь, дорвавшаяся до корма, обычно так в обнимку с мешком и засыпает. По крайней мере, добровольно не отойдет от него никогда!
Она решительно набрала в ведра овса, взяла «мерку» – ковшик, которым отмеривали тот самый «гарнец», положенный каждому коню... И вдруг ей показалось, что кто-то идет! Она прислушалась. Но это всего лишь ветер ухал за плохо заделанными окнами. И Лена поймала себя на том, что постоянно прислушивается: а не идет ли кто-то из конюшенных, помочь ей? Ведь так тяжело было поить и кормить лошадей одной!
Но никто не спешил. Конечно: удобнее поспать подольше, прийти, когда уже и в раздевалке тепло, и чай согрет. И лошади накормлены – оседлай и езжай! А Гордейка, сообразив, что Лена все равно придет вовремя и всех накормит, и вовсе разленилась – стала являться вместе с другими, часам к десяти. А деньги, между тем, от Кати получать продолжала. Хотя, по справедливости-то, платить должны были Лене!
– А на фига мне это нужно? – поддавшись неожиданной мысли, вслух сказала Лена и остановилась как вкопанная в коридоре.
Зачем вообще все это? Не высыпаться, в выходные вставать в полседьмого, никуда не ходить, кроме школы и конюшни, света белого, что называется, не видеть? Ведь, чтобы была возможность так часто ходить на конюшню, Лена в остальные дни сидела за письменным столом чуть ли не до двух ночи, а потом засыпала на уроках. И ради чего?
Она вспоминала, вспоминала... Получалось, как ни крути, – ради Пахома. Ради того, чтобы чаще с ним видеться, чтобы убрать с дороги возможную соперницу – Гордейку. Как там говорила Соколова? «Хитростью сподвигните парня совершить ради вас подвиг, и он – ваш». А тут получается, что последние два месяца у Лены не жизнь была, а один сплошной подвиг ради Пахома. А он ведь ничего и не замечает, наверное! Лена почувствовала себя такой дурой...
Ей ведь уже и лошади, и занятия, и катания на площади, и девчонки конюшенные – все было не в радость. Потому что она слишком уж уставала. А может, потому что увлечение, хобби как-то вдруг превратилось в обязанность. Словно она обязана ходить на конюшню. А ведь это не так! Могла прийти, а могла – не явиться. И пусть бы лошади стояли голодными. Пусть бы Катя сама прибегала в семь утра и кормила их. Тогда бы она точно уволила Гордейку, убрала бы ее с конюшни...