Сиротская доля, стр. 6
— Не знаю, Наташечка… Если отпустят, приду. Далеко ведь… Я человек подневольный…
— Попроситесь… я буду каждый день утром и вечером молить Бога, чтобы вы пришли… Придите, миленький дядя Коля! Мне так скучно без вас!
— Хорошо… Я постараюсь всеми силами… Приду, Наташечка, милая, ты не скучай!
Монах ушел. Все родные тоже разошлись.
ОТРАВЛЕННАЯ РАДОСТЬ
Сияющая, веселая, с блестящими глазами, с улыбающимся, восторженным лицом, прибежала Наташа в спальню. Туда девочки обыкновенно относили по праздникам свои гостинцы и прятали их в шкафы, стоявшие около кроватей. По праздникам большая часть девочек расходилась к родным, оставались немногие сироты. Они проводили время, кто как хотел, и надзирательница, надеясь на их благоразумие, часто оставляла их одних. Так было и теперь.
— Петрова, какой монах приходил к тебе сегодня? — спросила Соня Малкова сияющую Наташу.
— Это мой дядя Коля… Я его все ждала… Давно ждала. Я так рада, — улыбнувшись ответила Наташа, развертывая свой пакетик.
— Какой смешной, — заметила подруга.
Наташа стала серьезной: оживление мигом сбежало с ее лица.
— Вовсе не смешной! Он хороший, добрый, ласковый… Он очень хороший.
— Как же не смешной?! Голова набоку, ногу волочит, волосы висят, как мочалы, и одежда грязная и рваная…
— Ну так что же из этого?! — вспыхнув, запальчиво проговорила Наташа. — Может, ваш дядя еще хуже, горбатый и с бельмом на глазу… Я ничего не говорю и не смеюсь над вашим дядей!
— Глупая ты, Петрова… У меня даже и дядито никакого нет!
— Ну так тетя, которую вы любите…
— У меня и тети нет… Я никого не люблю… А твой дядя вот какой кривой… — девочка прошлась по комнате прихрамывая, повернув набок голову и делая гримасы.
Подруги рассмеялись.
— А Петрова-то как к нему бежала, — заметила сквозь прерывающийся смех Дуня Григорьева. — Головой трясла, как баран, сама всхлипывает, вся дрожит… И обняла своего смешного монаха…
— Фу, такого грязного урода! Я бы ни за что к нему и близко-то не подошла! — выкрикнула, расхохотавшись, Соня Малкова.
Бледная, дрожащая, сжав кулаки, бросилась Наташа на подруг…
— Вы все злые, злые, отвратительные, гадкие! Вы хуже всех на свете! Вы не смеете моего дядю обижать! Я скажу про вас Зое Петровне, начальнице! Злые девчонки! — исступленно кричала Наташа, не помня себя и, громко зарыдав, бросилась на постель.
— Она помешалась, девицы… Петрова, ты не смей толкаться! Мы на тебя пожалуемся! Ты помешалась с твоим монахом!
— Смотрите, девицы, она уронила свой пакет с гостинцами.
— Что там есть? Одна сухая булка… Вот так гостинец принес ей дядюшка монах, — рассмеялась Малкова.
— Не смейте трогать мою булку! Злые, противные, мерзкие! Я вас ненавижу… И все вас будут ненавидеть! — кричала Наташа, вскакивая, вся красная, с мокрым от слез лицом, и вырывая от подруг булку.
Казалось, она бросится драться… Она снова упала на кровать и плакала долго и горько, пока не позвонили к обеду и не показалась в дверях наставница.
— Что с Петровой? — указала она на рыдавшую девочку.
— Мы стали ее спрашивать, какой у нее монах был, а она закричала, заплакала… Она такая сердитая… оправдывались хитрые девочки.
Наташа не возражала, но плакала горько, отчаянно, судорожно. За что отравили неразумные дети ее радость? Что она им сделала? Злые девочки оскорбили ее самое святое, чистое чувство и заставили больно страдать маленькое обиженное сердце.
— Не плачь, Петрова, успокойся! Отчего ты так часто плачешь? Это нехорошо! Идите скорее обедать, — сказала детям наставница.
И воспитанницы, как ни в чем не бывало, пошли обедать. Как могли они спокойно сесть за стол и обедать, причинив товарке незаслуженную обиду?! Но девочки есть всякие…
Нерадостная жизнь потекла для Наташи Петровой в приюте. Способностями она не отличалась: учиться ей было трудно, и она ничем не выдавалась среди подруг. Она дичилась и совестилась всех; всех подруг она называла на «вы» и была всегда грустная и молчаливая.
У некоторых девочек явилось новое удовольствие подсмеиваться и дразнить Наташу. Особенно это было весело потому, что повод к насмешкам так волновал и сердил маленькую девочку. Соня Малкова научилась в совершенстве представлять монаха. При каждом удобном случае она ходила волоча ногу, скривив голову набок, уморительно раскланивалась и делала гримасы. Подруги весело смеялись, часто и другие давали подобные же представления. Больно отзывались эти злобные шутки в сердце одинокой девочки, но она более не бросалась на подруг, не кричала, она молчала, затаив в себе все обиды, горе и неправду. Когда она видела, что начинаются насмешки над ее дядей, она старалась скрыться или низко потупляла голову. Ей казалось, что она одна на свете, для всех чужая, всеми не любимая, и горько и больно было ей.
Случалось, впрочем, что справедливая и добрая Верочка Тимофеева подходила к Наташе, обнимала ее, прижимала нежно к себе. Как радостно забьется, бывало, сердечко девочки, какими благодарными, счастливыми глазами посмотрит на нее Наташа. При Верочке не смели обижать Наташу: она всегда вступалась за обиженных. Но Верочка было добра и ласкова одинаково со всеми в приюте, всем бывало с ней хорошо, и никому она не делала исключений. Наташа очень любила Верочку, но не решалась, не смела подходить к ней; другие живые, смелые девочки всегда завладеют ею, обнимут, целуют и никого к ней не подпускают. Она была любимица всего приюта. А милой и доброй девушке никогда и в голову не приходило выведать, что таится в уме и сердце забитой девочки, смотревшей, как затравленный зверек.
— Наташа Петрова, отчего ты не поиграешь с другими, не посмеешься? — спросит, бывало, Верочка, обняв девочку.
— Так… — ответит та и глубоко-глубоко вздохнет.
— Ты все скучаешь? О чем ты всегда думаешь?
Девочка вздохнет еще тяжелее и проговорит:
— Я ни о чем не думаю… Так…
Одни воскресенья светили для Наташи, как яркие огоньки. Несмотря на насмешки, на обиды, она вставала в воскресенье с радостной мыслью: «Сегодня придет дядя Коля».
И он приходил — жалкий, продрогший, бедно одетый.
Наташа уже не бросалась к нему навстречу, как в первый его приход, хотя в глубине души она ликовала и рвалась к нему… Она, как и другие девочки, шла степенно через весь зал и застенчиво садилась около дяди, взглядывая кругом, краснея, — она не решалась по-прежнему приласкаться к нему и даже взять его за руку.
— Наташечка, милая, что ты все какая-то невеселая? — спросил ее однажды Николай Васильевич, так звали монаха.
— Нет… Ничего… Я веселая, дядя Коля.
— Что же, ты как будто и не рада мне?
— Что вы, дядя Коля… Я рада, очень рада, — тихо ответила девочка.
— Может, у тебя какое-нибудь горе на душе?
— Нет, дядя Коля.
— Или тебя обидели?
— Здесь некоторые девочки часто всех обижают… Вон, Соня Малкова такая сердитая.
— Ты не разговаривай с ней, Наташечка…
— Я и не говорю. Она сама всех задевает.
— Я тебе, Наташечка, сегодня халвы принес… Лавочник уверял, что вкусная-превкусная… Смотри-ка…
Он развернул бумагу. В ней был маленький, не больше полфунта, кусочек халвы. Смущенно посмотрела на этот кусочек девочка, и в ее голове мелькнуло, что подруги будут смеяться над ней: у нее всегда хуже, чем у других, всего так мало. Отчего дядя Коля не мог ей принести много, много халвы и много гостинцев?!
— Дядя Коля, вы мне лучше не приносите гостинцев, — проговорила печально Наташа.
— Отчего же, Наташечка? Я так рад побаловать тебя…
— Подруги смеются и дразнят… У меня всегда мало… Они говорят, что у меня и гостинцы нехорошие… И никогда от меня ничего не берут…
Дядя удивленно посмотрел на племянницу и замолчал. Он понял все, но не сказал Наташе, как он целую неделю копил копеечки, чтобы купить ей халвы, как долго плелся он из своего монастыря, отстоявшего почти на 10 верст от их приюта, как продрог дорогой в этот холодный, ветреный день.