Дневник первой любви, стр. 21
С улицы мне в лицо ударил сильный ветер с дождем, я чуть не захлебнулась ледяной влагой. Потом отдышалась, закрыла лицо руками от дождя, выглянула наружу и огляделась. Прямо под окном стояла скамейка с покатым навесом из волнистого пластика. Я подумала, что если спрыгнуть на этот навес, то это будет совсем и не высоко. Долго размышлять я не стала, взобралась на подоконник, оттолкнулась и прыгнула.
Я точно попала на навес. И если бы не дождь, то все вообще было бы в порядке. Но дождь лил немилосердно. Навес оказался очень скользким, и кроссовки поехали по нему, как по льду. Я скатилась с навеса и упала на газон, больно стукнувшись головой о скамейку и подвернув ногу. Потерев затылок и поохав, я попыталась встать, но боль в ноге оказалась такой сильной, что из глаз брызнули слезы. Я в полном бессилии опустилась обратно в грязь газона и от души разрыдалась.
Не знаю, как долго я корчилась в грязи под дождем, но в распахнутом окне моего номера показались головы Кирилла Михайловича и Игоря.
– Катя! – крикнул Игорь.
– Катюша! Ты где? – крикнул вслед за ним Кирилл Михайлович, вглядываясь в непогоду.
– Здесь я, – прохныкала я от своей скамейки. – Ногу подвернула…
– Держись! Сейчас мы к тебе спустимся! – крикнул начальник лагеря, и его голова исчезла из окна.
Я думала, что Игорь тоже побежит вслед за ним, как полагается, по лестнице и через выход, но он взобрался на подоконник и явно собрался прыгнуть.
– Александров! Не сметь! – услышала я голос Кирилла Михайловича.
Но Игорь все-таки прыгнул. Он оказался ловчее меня и с навеса не соскользнул.
– Ну! Ты как? Александров, ответь! Не томи! – в окне опять показалась совершенно разлохматившаяся голова начальника лагеря.
– Нормально! – крикнул ему Игорь и спрыгнул с навеса ко мне на газон.
– Все в порядке? – еще раз осведомился Кирилл Михайлович.
– В порядке, – махнул рукой Игорь.
– Ну… тогда я сейчас! – опять раздался голос начальника, но мне он был абсолютно неинтересен, потому что возле меня в грязи газона прямо на коленях, не жалея своих модных джинсов, находился Игорь.
Он взял мое грязное лицо в свои не менее грязные руки, посмотрел мне в глаза и сказал голосом, которого я никогда не смогу забыть:
– Катька! Ты сумасшедшая! Я чуть не рехнулся, когда тебя в номере не увидел! Ка-а-атька…
И он начал целовать мое лицо. Если сказать, что в грязи под проливным дождем с вывихнутой ногой я была счастлива, это значит – ничего не сказать. Я была в состоянии эйфории, нирваны или в каком-то другом, названия которому еще не придумали люди. И готова была находиться в нем вечно, но мне не удалось. Над нашими головами раздался страшный грохот, и на газон со скользкого навеса скатился начальник лагеря Кирилл Михайлович Погодин собственной персоной.
– Ну как ты, Катя? – тут же спросил он.
– Нога болит, – ответила я. – Вывихнула, наверное…
Кирилл Михайлович исхитрился поднять меня на руки и понес к даче. Я смотрела только на Игоря, а он на меня.
Медсестра делала мне какие-то компрессы на ногу, туго ее бинтовала, ворча, что со мной не соскучишься, но я думала только о том, какой счастливый у меня сегодня день. Кирилл Михайлович опять-таки лично отнес меня в номер, медсестра помогла мне поменять грязную и мокрую одежду на сухую и чистую. После этого они удалились. Начальник лагеря посмотрел на нас с Игорем очень серьезным взглядом и закрыл дверь, что называется, с другой стороны. Медсестре вроде бы это здорово не понравилось.
– Классный мужик наш начальник лагеря, – сказал Игорь.
– Да, – согласилась я.
– Зачем ты прыгнула в окно, когда я обещал принести ключ?
– Тебя очень долго не было.
– И что? Я все равно пришел бы!
– А вдруг открыть дверь не удалось бы долго?
– Открыли бы все равно!
– Я не могла ждать, я должна была тебя видеть. Неужели ты не понимаешь?
– Понимаю. Я сам хочу постоянно тебя видеть…
– Люблю тебя, – наконец повторила я вслух то, что сто раз написала на бумаге.
– Мне очень хочется сказать тебе то же самое… – тихо сказал Игорь.
– Не надо… – возразила я и даже для выразительности покачала головой.
– Почему?
– Нельзя торопиться.
– Да, я это тоже понимаю…
– Ты лучше скажи мне другое.
– Что?
– Помнишь школьную историю с кактусом?
– Который разбился? С малиновым цветком?
– Да.
– Конечно, помню. Это же совсем недавно было.
– Ты тогда Галю Долгушину пожалел?
– Мм?.. Пожалуй, что пожалел, но ведь…
– А меня сейчас? – перебила его я. – Может быть, ты и меня сейчас просто жалеешь?
Игорь посмотрел мне в лицо и серьезно сказал:
– Нет. Тут другое…
– Только ничего больше не объясняй, хорошо?
– Ну почему ты не даешь мне ничего сказать? – удивился он.
– Потому что еще не время.
– А как я узнаю, что время пришло?
– Ты почувствуешь.
– Нет, кое-что я все-таки скажу.
Я не успела ему возразить, и он произнес:
– Я изо всех сил буду стараться тебе соответствовать.
– Не надо стараться. Я люблю тебя таким, какой ты есть.
– Ты все-таки плохо меня знаешь.
– Мы учимся с тобой с первого класса. И в детском саду вместе были. И еще с Мишкой Ерофеевым из «Б». Помнишь? Я никогда не замечала за тобой никаких дурных наклонностей.
– А может, я удачно маскировался?
Я отрицательно покачала головой и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ и прикоснулся своими губами к моим разбитым. Несмотря на болячку на губе, мне не было больно, потому что и не могло быть больно. Я сразу вспомнила вопрос анкеты Настьки Шевченко: «Должен ли твой друг уметь целоваться?» Мой друг, похоже, не очень-то умел. Или даже не умел совсем. Я тоже. Но мы ничуть не были огорчены этим. Мы смеялись. Мы весь вечер смеялись и были счастливы.
6 декабря
Я специально не стала вчера дописывать свою историю, потому что мне захотелось задержаться на том состоянии безудержного счастья, которое тогда испытывала. Оно, счастье, было огромным и всепроникающим. Оно заполнило всю комнату, где мы находились с Игорем вдвоем, и, мне казалось, сочилось золотыми нитями в дождь из щелей так и приоткрытого окна. В приподнятом и восхищенном состоянии я и заснула. Потом выяснилось, что медсестра вместе с обезболивающими таблетками дала мне то ли успокоительное, то ли снотворное.
Проснулась я в таком же ликующем состоянии, несмотря на сизую осеннюю хмарь за окном. Я весело сдавала белье, книги и прочие лагерные вещи, хотя при этом очень сильно прихрамывала, испытывая ощутимую боль в ноге. Ничто не могло испортить мне настроения: ни злобный взгляд Зои, которой вчера всыпали по первое число за шутки с ключами; ни расстроенный Ритин. Мне было странно, что Юлия Васильевна начала вдруг передо мной извиняться за нанесенную обиду. Не помнила я никаких обид! Я любила весь мир и все его составляющие, включая Зою и медсестру, которая поглядывала на нас с Игорем с большим подозрением. А мы с ним не могли наглядеться друг на друга и разомкнуть руки.
После обеда все на автобусе выехали из лагеря на вокзал. Потом ехали до Питера в электричке. Мы с Игорем опять сидели на рыжем вагонном диванчике вместе. Когда ехали в лагерь, болтали, помнится, о разных пустяках всю дорогу, теперь же молчали. Не потому, что нечего было сказать друг другу. Просто нам друг с другом было хорошо молчать. Я тогда поняла, что это большая ценность, когда с человеком хорошо молчать, когда молчание не в тягость. Если захочется, то можно, конечно, что-нибудь сказать, например: «Гляди, какое красивое дерево за окном!» – а можно тихо и молча сидеть рядом.
На соседних сиденьях расположились девчонки, среди которых были Зоя и Рита. Все они время от времени посматривали на нас не очень добрыми взглядами. Я положила голову Игорю на плечо и закрыла глаза, чтобы не видеть девчонок.