Нескромные сокровища, стр. 32

– Альфана – дочь судейского. Если бы ее мать не жила так долго, меня не было бы здесь. Огромные богатства семьи обратились в прах в руках старой дуры, и она почти ничего не оставила четверым детям: трем мальчикам и одной девочке, чьим сокровищем я имею честь быть. Увы! Видно, это было мне послано за мои грехи. Сколько оскорблений я перенесло! И сколько еще мне придется вытерпеть. В свете говорили, что монастырь приличествует богатству и знатности моей хозяйки; но я-то знаю, что мне он не подходит; я предпочло военное искусство положению монахини и проделало первые кампании под командой эмира Азалафа. Я усовершенствовалось под началом великого Нангазаки, но это была неблагодарная служба, и я променяло шпагу на судейскую мантию. Итак, теперь я буду принадлежать этому маленькому негодяю сенатору, который так кичится своими талантами, умом, внешностью, экипажем и предками. Вот уже два часа, как я его жду. По-видимому, он придет, ибо его управляющий предупредил меня, что он страдает манией заставлять себя ждать.

Сокровищу Альфаны помешал продолжать приезд Гиппоманеса. От грохота экипажа и от ласк его любимицы левретки Альфана проснулась.

– Вот и вы наконец, моя королева, – сказал маленький председатель. – Каких трудов стоит вас добиться! Скажите, как вы находите мой укромный домик? Не правда ли, он не хуже других?

Альфана, разыгрывая из себя дурочку и скромницу («как будто мы никогда не видали укромных домиков, – говорило ее сокровище, – и как будто я ни разу не участвовало в ее похождениях»), воскликнула с печалью в голосе:

– Господин председатель, ради вас я решилась на необычный шаг. Неудержимая страсть влечет меня к вам и заставляет закрыть глаза на опасности, которым я подвергаюсь. Чего только не наговорят обо мне, если заподозрят, что я была здесь.

– Вы правы, – сказал Гиппоманес, – вы сделали рискованный шаг, но можете рассчитывать на мою скромность.

– Да, – отвечала Альфана, – я рассчитываю также на ваше благоразумие.

– О! Не беспокойтесь, – сказал Гиппоманес, хихикая, – я буду весьма благоразумен. Ведь в укромном домике всякий благочестив, как ангел. Честное слово, у вас прелестная грудь.

– Будет вам! – воскликнула Альфана. – Вот вы уже нарушаете свое слово.

– Ничуть не бывало, – возразил председатель. – Но вы мне не ответили. Как вам нравится эта меблировка? Поди сюда, Фаворитка, – обратился он к левретке, – дай лапку, дочка. Славная моя Фаворитка!.. Не угодно ли вам, мадемуазель, прогуляться по саду? Пойдемте на террасу; она очаровательна. Правда, ее видно из окон соседей, но, быть может, они вас не узнают…

– Господин председатель, я не любопытна, – отвечала Альфана обиженным тоном. – Мне кажется, здесь лучше.

– Как вам будет угодно, – продолжал Гиппоманес. – Если вы устали, то вот кровать. Советую вам ее испробовать, чтобы сказать о ней свое мнение. Молодая Астерия и маленькая Фениса, которые знают толк в таких вещах, уверяли меня, что она хороша.

Говоря эти дерзкие слова, Гиппоманес снимал платье с Альфаны, расшнуровывая ее корсет, расстегивая юбки, и освобождал ее толстые ноги от изящных туфелек.

Когда Альфана была почти совсем обнажена, она заметила, что Гиппоманес ее раздевает.

– Что вы делаете! – воскликнула она в удивлении. – Будет вам шутить, председатель. Ведь я и впрямь рассержусь.

– О моя королева! – воскликнул Гиппоманес. – Сердиться на человека, который любит вас, как я, было бы прямо дико, и вы на это неспособны. Осмелюсь ли я попросить вас проследовать в кровать?

– В кровать, – подхватила Альфана. – О господин председатель, вы злоупотребляете моими чувствами. Мне лечь в кровать, мне – в кровать?!

– Э, нет, моя королева, – отвечал Гиппоманес. – Совсем не то. Кто говорит, чтобы вы ложились в кровать? Надо только, чтобы вы дали себя туда отвести. Вы же понимаете, что при вашем росте я не могу вас туда отнести.

Между тем, он обхватил ее поперек талии.

– Ох, – сказал он, – делая напрасные усилия, – до чего она тяжела. Но, дитя мое, если ты мне не поможешь, нам никогда не добраться до кровати.

Альфана поняла, что он прав, стала ему помогать, дала себя приподнять и направилась к так испугавшей ее кровати, переступая ногами и в то же время поддерживаемая Гиппоманесом, которому она шептала жеманясь:

– Честное слово, я сошла с ума, иначе я не пришла бы сюда. Я рассчитывала на ваше благоразумие, а вы проявляете неслыханную дерзость.

– Ничуть не бывало, – возражал председатель, – ничуть не бывало. Вы же отлично видите, что я не делаю ничего, выходящего из рамок приличия, строгого приличия.

Я полагаю, они наговорил и друг другу еще много нежностей, но так как султан не счел нужным дольше присутствовать при их дальнейшем разговоре, – все это потеряно для потомства. Какая жалость!

Глава тридцать шестая

Шестнадцатая проба кольца.

Петиметры

Два раза в неделю у фаворитки бывал прием. Накануне она называла женщин, которых хотела бы видеть у себя, а султан составлял список мужчин. На прием являлись в пышных нарядах. Разговор был общим, или же составлялись отдельные кружки. Когда исчерпывались занятные истории из придворной любовной хроники, выдумывали новые и пускались в область скверных побасенок, что у них называлось продолжать «Тысячу и одну ночь». Мужчины пользовались привилегией говорить все нелепости, какие им взбредет в голову, а женщины – заниматься вязанием, слушая их. Султан и фаворитка смешивались со своими подданными. Их присутствие ничуть не мешало веселиться, и на приемах редко скучали. Мангогул очень быстро понял, что забавляться можно лишь у подножия трона, и ни один монарх не спускался с трона с такой охотой и не умел так вовремя складывать свое величие, как он.

В то время как он обследовал укромный домик сенатора Гиппоманеса, Мирзоза поджидала его в салоне цвета розы вместе с молодой Заидой, веселой Леокрисой, жизнерадостной Серикой, женами эмиров Аминой и Бензаирой, неприступной Орфизой и супругой великого сенешала Ветулой, настоящей матерью для всех браминов. Султан не замедлил явиться. Вошел он в сопровождении графа Ганетилона и кавалера Фадаэса. За ним следовали старый вольнодумец Альсифенор и его ученик, молодой Мармолен; минуты две спустя, вошли паша Григриф, ага Фортимбек и меченосец Бархатная Лапка, самые отъявленные петиметры двора. Мангогул собрал их с известным умыслом. Ему все уши прожужжали об их любовных похождениях, и он хотел удостовериться, так ли это было на самом деле.

– Господа, – обратился он к ним, – вы знаете все, что происходит в мире любовных похождений. Что же там нового? Как поживают говорящие сокровища?

– Государь, – отвечал Альсифенор, – здесь царит полная разноголосица, которая все усиливается. Если так будет продолжаться, скоро перестанут понимать друг друга. Но нет ничего забавнее нескромной болтовни сокровища Зобенды. Оно перечислило ее мужу длинный ряд похождений.

– Это поразительно, – подхватил Мармолен. – Насчитывают пять начальников янычаров, двадцать капитанов, роту янычаров почти в полном составе и двенадцать браминов. Говорят, что оно и меня называло, но это скверная шутка.

– Самый смак в том, – сказал, в свою очередь, Григриф, – что испуганный супруг удрал, затыкая уши.

– Какой ужас! – воскликнула Мирзоза.

– Да, мадам, – подхватил Фортимбек, – ужасно, чудовищно, омерзительно!

– Да этому нет имени! – продолжала фаворитка, – обесчестить женщину на основании какой-то болтовни.

– Мадам, это сущая правда. Мармолен не прибавил от себя ни слова, – сказал Бархатная Лапка.

– Это вполне достоверно, – заметил Григриф.

– Ну, да, – добавил Ганетилон, – на этот счет уже составили эпиграмму, а даром никогда не сочиняют эпиграмм. Но почему болтовня сокровищ должна пощадить Мармолена? Сокровище Синары тоже вздумало говорить и связало мое имя с лицами, которые мне вовсе не под стать. Но как этого избегнуть?

– Гораздо проще примириться с положением вещей, – сказал Бархатная Лапка.