Книга желаний (СИ), стр. 6

Вот же сука. Все-таки укусила.

А Марек и вправду псих. И ублюдок.

— Дай мне еще персик! — потребовала Айша, потянувшись за покрывалом. Черное и белое. Белое и черное. Скорее уж черное и черное, белого в этом мире почти не осталось.

Глава 2

Баня. Горячая баня. Обжигающе горячая. Еще вчера я бы полжизни отдала, чтобы, наконец, согреться. А сейчас все равно как-то: холод сковывал мышцы и обещал покой.

— Ты чего? — Ильяс не оставил меня даже в бане. Смешно. Жара такая, что дышать невозможно, а он в рубахе, штанах, и автомат обнимает, не боится оружие попортить. Но мое дело — сторона. Мое дело отмыться, избавится, наконец, от проклятого запаха, который намертво въелся в кожу. Даже вонючее, полужидкое мыло, выделенное от щедрот княжеских, и то не могло перебить дух камеры. И я снова и снова терла шкуру.

Ильяс наблюдал. Молча. Равнодушно. Правильно, с их точки зрения меня нельзя считать женщиной: слишком бледная кожа, слишком холодное тело, слишком… слишком много в нас иного.

— Ты что? — повторил вопрос стражник. — Мерзнешь, что ли? Пару поддать?

— Нет.

Пар не поможет. Мне почти и не зябко, самую малость только. Жажда лишь отдаленно похожа на холод. Жажда — это мышечная дрожь, поначалу мелкая, но с каждым часом становится все сильнее, перерастая в судороги. Жажда — это стальной привкус на губах и запах дыма в носу. Это сердца, которые то начинают бешено колотиться, сбиваясь с выверенного ритма, то замирают в испуге. Это легкая тошнота и головокружение. Синюшные губы и слезящиеся глаза. Жажда — это жажда, по-другому не скажешь.

— Крови хочешь? — догадался Ильяс.

— Да.

— Много надо?

— Нет. — Когда жажда близка, ты не можешь говорить. Почти не можешь. Чтобы говорить нужно думать, а все мысли сосредоточены на одном.

— Кубка хватит?

— Да. — Я согласна была и на меньшее, только бы отодвинуть наступление жажды. Старжник вышел. Куда? К князю? Доложить? Володар решит помучить меня. Или не решит. Пришлет кого-нибудь. Пожалуйста…

Мысли рубленые, отрывочные. Мешаются.

Дверь скрипнула. Ильяс. Один. Пахнет кровью. Почему? Он, что, не понимает? Я не смогу долго сдерживать себя. Мне нужна кровь. Нужна…

— На. — Он протянул мне кубок. Большой деревянный кубок, в котором плескалось нечто.

Нечто густое. Темное. Ароматное. То самое универсальное лекарство.

Удивительное ощущение: одним большим глотком вливаешь в себя живую кровь, и сгусток тепла проваливается вглубь, зажигая внутри тебя собственное маленькое солнце.

— Спасибо.

— Не за что. — Ильяс неловко бинтовал порез на левой руке.

— Дай помогу. — После недолгого колебания — все-таки, не доверяет, оно и понятно, а вдруг мне мало — он протягивает руку.

— А ты не такая и страшная, — говорит он. — Баба, только холодная. На мою Арину похожа.

— Жена?

— Жена.

— А дети есть?

— Тебе зачем? — Ильяс моментально насторожился.

— Просто… Интересно… Я детей люблю. Нет, ты не о том подумал. Мы детей не трогаем. Табу.

— Почему?

— Не знаю. Заведено так. Наверное, пора идти?

Идти. Снова беседовать с князем: бешеная собака, а не человек, никогда не знаешь, что ему в голову взбредет.

— Жди, — мой охранник снова вышел, на сей раз прикрыв дверь на засов. Предусмотрительный. Посмотрела бы я, как помог бы ему этот засов, не будь на моей шее твари. Оно живое — я уверена в этом на все сто процентов. Живое и почти разумное. Дремлет, выжидает, но стоит мне сделать хоть что-нибудь не так… Одно движение… жест. Да, что там жест — мысль не в том направлении — и тварь очнется ото сна. И снова будет петля, медленно сдавливающая шею, пронизывающий холод и индивидуальный рассвет над бескрайним белым полем. Еще оно умело причинять боль.

Не хочу вспоминать.

Страшно.

Интересно, куда это Ильяс подевался? Я с удовольствием растянулась на горячих влажных досках, вдыхая пар, в котором перемешались запахи обжигающе горячих камней, дерева, полыни и березовых листьев. Хорошо. Я почти счастлива.

А вот и Ильяс. Шаг у него тяжелый, уверенный, как и подобает человеку, твердо стоящему на земле. Ильяс принес одежду. И то верно, не напяливать же на чистое тело вонючие лохмотья.

Больше он со мной не разговаривал, да и мне самой было не до разговоров.

— Совсем другое дело, хоть на человека похожа стала. — Князь хохотнул. — Жрать хочешь?

— Хочу.

— Садись. А ты, — Володар критическим взглядом окинул стражника, — своевольничать вздумал?! Кровь гуляет?! Так я ее быстро выпущу!

Ильяс побелел. Пускать кровь князь умел и любил, и подобно всякому человеку подходил к любимому занятию с фантазией.

— Мне было плохо, — говорю это потому, что не хочу неприятностей единственному человеку, который отнесся ко мне если не с пониманием, то хотя бы с сочувствием.

— Да ну?

Тварь на шее довольно заурчала, предвкушая грядущую расправу. Отступить? Поздно. Любое отступление в глазах властителя — признак слабости, а слабого добивают.

— Вы сами приказали, чтобы он меня не уморил. — Почтительно, но без унижения.

— Ну, раз так… Свободен. Будешь подслушивать — на кол посажу.

Стоит ли говорить, что стражник моментально испарился. Хороши порядки в замке.

— Поговорим? — Володар уселся напротив, предпочев деревянному трону обыкновенный табурет.

— Поговорим. — С гораздо большим удовольствием я бы поела, но что-то подсказывало — не нужно торопить события. Всему свое время.

— Ты — нелюдь, проклятое создание, если я тебя убью, церковь только спасибо скажет, — Володар выжидающе посмотрел на меня.

— Наверное.

— Другой бы не стал спорить с церковью, но… поговаривают, что вы не только сами воины отменные, но и знаете, как из человека… любого человека воина сделать. Поэтому, слушай сюда, нежить…

За прошедшую неделю жизнь моя изменилась к лучшему, однако я понимала — стоит хоть однажды вызвать недовольство князя, и все вернется на круги своя. Поэтому и старалась, изо всех сил старалась. Если бы еще этот сброд, из которого мне предстояло сляпать некое подобие воинского отряда, причем, лучшего в округе отряда, разделял мои усилия. Нет же, они делали все возможное, чтобы и дальше оставаться сбродом. Прав был Карл: пище следует оставаться пищей, а не строить из себя Воина.

— Взяли оружие! Быстро!

— Не ладится процесс? — Брат Димитриус улыбался. Радуется, небось, каждый вечер о моих успехах — вернее, неуспехах — князю докладывает, для того и поставлен.

Ненавижу. Сильнее, чем Володара, ненавижу. За ханжество, за крест на пузе, которым себя от остального мира отделил. За вседозволенность. За то, что обитатели замка боятся добрейшего брата Димитриуса еще сильнее, чем самого князя.

— Всему свое время.

— Время, да… Время нужно… Ох, и притомился же я сегодня. Столько дел, столько дел, не поспеваю! — Он был похож мягкую булочку, кругленький, душистый, с нежной розовой корочкой. А внутри… внутри святейшего брата было очень много обыкновенного человеческого дерьма. В обоих смыслах. Ишь, уставился: на губах улыбочка, во взгляде сочувствие. Так и тянет поделиться с ним душевными переживаниями. Не дождется. Я — не простоватая крестьянка, которая верит каждому его слову.

Я — Воин. Да-ори.

И из этой отрыжки рода людского сделаю Воинов. Из каждого.

А Вальрик станет лучшим.

Клянусь именем своим.

— Присядьте, отдохните… Брат Димитриус. — коробило меня это "брат", прямо наизнанку выворачивало. Какой он мне брат? Братья мои умерли пятьсот лет назад в маленькой деревушке Быково. И братья, и сестры, и родители, и жених. Все. Чума живых не оставляет. Я бы тоже умерла, но судьба распорядилась иначе. Судьба подарила мне Карла, Жажду и вечный холод, как противовес почти вечной жизни.

Не жалуюсь.

Брат Димитриус тоже не жаловался. Присел на деревянную табуреточку, ручонки пухлые на животике сложил, четки перебирает, будто молится.