Никто нам с тобой не помешает. Файл №308, стр. 1
Крис Картер
Никто нам с тобой не помешает. Файл №308
Среди учеников школы «Макс Формен» царило оживление: приехал фотограф, и школьный распорядок был откровенно нарушен. Девчонки вовсю прихорашивались у зеркала, мальчишки делали вид, что их происходящее абсолютно не волнует, учителя следили за порядком, фотограф командовал: «Чуть выше подбородок!.. Теперь чуть ниже!.. Еще! Внимание! Снимаю!». Щелчки затвора камеры за шумом были не слышны.
– Карл! – Фотограф повернулся к своему ассистенту. – Дай-ка мне следующую кассету!
Ассистент не слышал, он разглядывал одну из школьниц.
Малышка была хоть куда – миловидное личико, бронзовые локоны волнами ниспадают на плечи, белая блузка обтягивает наливающуюся грудь, юбка в серую и голубую клетку подчеркивает узкую талию, открытые колени, словно два…
– Кассету, Карл!
Ассистент не шелохнулся.
– Эй, Карл! – Фотограф, перекрывая гам, повысил голос – Карл!!! Проснись! Мне еще пленка нужна!
Карл очнулся, нехотя отвел тяжелый взгляд от круглых коленей школьницы.
– Я еще не перезарядил.
Голос монотонный и равнодушный, как осенний дождь…
Лицо фотографа скривилось от бешенства.
– Не понимаю, зачем ты на работу ходишь! – Было видно, что только присутствие детей сдерживает готовые сорваться с его губ непечатные выражения. – Все равно ни… – фотограф запнулся и судорожно вздохнул, – ничего не делаешь!
Ассистент равнодушно глянул на босса – словно на пустое место – и вновь обратил свое внимание на школьницу. Та почувствовала взгляд, кокетливо стрельнула в ассистента глазками, продолжая щебетать с подружкой.
И только после этого Карл потянулся к своему чемоданчику.
Ему и в голову не могло прийти, что в девчоночьем взгляде никто другой не заметил бы и толики кокетства. Лишь любопытство вкупе с легким недовольством…
В красном полумраке лицо на фотографии казалось лишенным юной энергии, но по-прежнему оставалось миловидным. А грудь… О-о-о! Как у той, предыдущей!
Скальпель взрезал бумагу со странным скрипом. Будто наверху, по крыше студии, кто-то ходит, хочет подсмотреть, помешать… Но никого там нет! А если и есть, так не помешают!
Карл обвел скальпелем фигурку милашки, отделил от фона.
Жаль, что портрет поясной и круглых коленей не видно. Зато наливающуюся грудь старина Ларсен заметил и сумел посадить малышку перед объективом так, что…
Карл сглотнул тягучую слюну, отложил вырезку в сторону. Потом достал из черного конверта несколько собственных фотографий, принялся прикладывать вырезку к ним, то прищелкивая языком, то недовольно мыча.
И вдруг замер. Даже дыхание затаил.
Вот оно! Красота и сила! Юная женственность и уверенное в себе мужество! Трогательная невинность и жизненный опыт! Лучшей композиции и не придумаешь!
Он вновь взял в руку скальпель, вырезал собственное изображение, укрепил обе вырезки на планшете, плечо в плечо, головы склонены друг к другу.
Мир, согласие и любовь! Какая пара! Какая гармония!!!
Карл подошел к фотокамере, приник к видоискателю, настроил резкость.
И серебристые вспышки – одна за другой, одна за другой – принялись разрывать красный полумрак студии. Будто молнии – июльское, пропитанное истекающей жарой небо…
Эмми проснулась от лая соседской собаки, оторвала голову от подушки, прислушалась.
В спальне было тихо, лишь доносилось с соседней кровати размеренное дыхание спящей Долли.
Эмми глянула на часы.
10:04. Еще спать и спать – вся ночь впереди.
Как странно смотрел на нее сегодня этот дядька, один из двух фотографов. Не тот, что снимал, а тот, что помогал… Так часто смотрел на нее Джек Николсон с параллельного класса. Но взгляды Джека ей нравились, а у того дядьки… Бр-р-р! Будто съесть хотел, только что не облизывался! Упаси бог – оказаться с ним наедине!
На улице опять залаяла собака.
Откуда-то потянуло холодом, и Эмми натянула одеяло под самый подбородок; Впрочем, вовсе не от холода – от воспоминания о голодных дядькиных глазах.
А потом от окна к ней метнулась тень. Что-то шершавое закрыло рот, и крик, не родившись, угас, превратился в чуть слышное мычание. Неведомая сила взметнула Эмми с кровати, прямо в одеяле, к чему-то прижала грудью и животом.
Мелькнули перед глазами светящиеся цифры на часах. 10:05.
Послышался хриплый шепот:
– Никто нам с тобой не помешает! Эмми забилась, заверещала. И едва не задохнулась – шершавая горячая ладонь теперь закрывала не только рот, но и нос. Загудело в ушах.
– Эмми, – донесся сквозь гудение голос проснувшейся Долли.
Теперь перед глазами мелькнуло открытое окно, сквозь которое был виден далекий уличный фонарь.
– Никто нам с тобой не помешает, – сказали где-то рядом.
Эмми вновь дернулась. И почувствовала в носу горячую струйку.
– Эмми! – позвала Долли. – Мама!
– Никто нам с тобой не помешает! Эмми стиснули в объятиях. Так иногда делал папа, беря дочь на руки. Но с папой было хорошо и уютно, а здесь – жутко и страшно.
– Никто нам с тобой не помешает!
И от этого страха Эмми потеряла сознание.
Между десятью и одиннадцатью в кафе «У Джинджер» обычно наступал самый горячий час. Так было и сегодня.
Сама Джинджер едва успевала поворачиваться, ловя недовольные взгляды клиентов. А тут еще эта Хаусхолдер еле шевелится, будто спит на ходу, будто ей целку пять минут назад сломали. Поднос носит, как ребенка двухнедельного, только что к груди не прижимает.
– Пошевеливайся, Люси! – крикнула Джинджер, накладывая в очередную тарелку гарнир. – Давай скорее! Мы еле-еле справляемся!
Хаусхолдер оглянулась на хозяйку, кивнула, пошла к раздаче
– Что ты сегодня такая медлительная? – Джинджер подложила к гарниру здоровенный бифштекс, с кровью, такой, как любит Эрни Паркер.
Ведь Эрни постоянный посетитель, с детских лет на одной улице живем. Не то, что эта Хаусхолдер, приютская мышь. Сучка рыжая, без роду без племени!..
Джинджер нацедила в бокал пива, вновь глянула на Хаусхолдер.
Та стояла перед раздачей, даже рук к подносу не протянув. Глаза устремлены на стену за спиной Джинджер. Да и не на стену вовсе, а просто в пространство.
Странно, вроде колесами в последнее время не балуется, хотя раньше, говорят, было. Джинджер бы ее ни за что на работу не взяла, да Генри Линклейтер просил за сучку. А Генри – тоже старый приятель…
У замершей перед раздачей официантки вдруг потянулась из носа алая струйка. На белый форменный фартучек упала капля, другая, третья…
– Люси, что с тобой? Что случилось?
Хаусхолдер медленно подняла руку, обмакнула в кровь указательный палец, недоуменно посмотрела на него. Ноги ее подломились, и она грянулась оземь.
Вокруг загалдели встревоженные голоса.
Джинджер выскочила из-за раздачи, задев боком за угол стойки, зашипела от боли. Склонилась над официанткой.
Та лежала на боку, закрыв глаза, скорчившись и что-то бубня. Кровь теперь капала прямо на ковровую дорожку.
– Заткнитесь вы все! – заорала Джин-джер. – И вызовите кто-нибудь «скорую»! Да побыстрей!
Галдеж тут же прекратился. Эрни Паркер побежал к висящему на стене телефону.
Джинджер вновь склонилась над Хаус-холдер, прислушалась.
– Никто нам с тобой не помешает, – пробубнила официантка. И повторила: – Никто нам с тобой не помешает.
Джинджер владела кафе уже четверть века и повидала в своей жизни всякое. Случались тут пьяные драки, даже с поножовщиной, бывала полиция, составлялись протоколы. У ко-пов самый первый вопрос: «Что случилось?» А второй: «Когда?» Поэтому Джинджер глянула на висящие над стойкой часы. 10.05. Начался тот самый жаркий час, когда все официантки не ходят – носятся по залу.
А Люси Хаусхолдер продолжала лежать, заливать кровью ковровую дорожку (не два цента за фут, знаете ли!) и монотонно бубнить: