Куртизанка, стр. 41

– Марго? Ручаюсь вам, капитан, мою королеву не слишком заботит, в чьей я кровати нахожусь, лишь бы я не посягал на ее ложе.

– А как же семья мадемуазель Шене?

– Семья? У нее есть семья?

– Да! Она дочь французского дворянина и наследницы острова Фэр. Ее старшая сестра, Арианн, графиня Ринap, женщина превосходной репутации. Она не одобрила бы ваши планы сделать Габриэль своей любовницей.

– Несколько поздновато для этой матроны высказывать, свое неодобрение, да и вообще беспокоиться о добродетелях сестры, вы так не считаете? – сухо отрезал Наварра. – Габриэль – куртизанка, и давно.

– Уверен, Арианн глубоко огорчил отъезд Габриэль и Париж. Она хотела бы, чтобы ее сестра отказалась от своего занятия и стала бы вести респектабельный образ жизни.

– Передайте этой почтенной матроне, пусть не волнуется, – пожал плечами Наварра. – Я позабочусь о будущем Габриэль. Подыщу для нее мужа. Может, какого-нибудь пустячного дворянина, кого-то, кто даст ей свое имя и титул. Человека, которому можно доверять и который сумеет понять уникальный характер нашей договоренности, ведь Габриэль лишь номинально станет его женой и будет делить ложе только со мной. Найдется много мужчин, которые согласятся на такую сделку ради моей благодарности, ради того богатства, которое я подарю им. – Глаза Наварры вспыхнули, и он хитро посмотрел на Реми. – Есть и те, кто заявляет, что безоговорочно преданны мне и ради меня пойдут на все.

Реми отвернулся, чтобы скрыть, как ему противно слушать Генриха. Случилось то, чего мать короля, Жанна, всегда боялась: ее сына развратила ужасная мораль французского двора. Реми скорбел по покойной королеве, его доброй королеве. Он сокрушался по бездушному, разнеженному мужчине, которым стал ее сын.

Но больше всего он горевал о Габриэль, представляя себе то неприглядное и пустое будущее, которое готовил ей Наварра. Стать его любовницей, но надолго ли? А когда она наскучит Наварре, когда ее молодость пройдет? Тогда она полностью останется на попечении мужа, чья беспринципность позволила ему потворствовать королю, пожелавшему выдать за него замуж свою любовницу. Мужчины без чести, без гордости… без любви.

– Бежать прямо из Парижа, несомненно, не представляется возможным, но ведь нет секрета, что двор путешествует относительно часто. Во время очередного выезда непременно подвернется подходящий момент для бегства, – приводил свои доводы Реми. – Клянусь вам, я обязательно удостоверюсь в отсутствии всякого риска, прежде чем предложу вам подобный вариант.

Поскольку Наварра ничего не отвечал, Реми задал ему прямой вопрос:

– Вы хотите вернуться домой или нет, сир?

– Бог мой, хочу. Бывают моменты, когда я смотрю на эти запруженные улицы и тоскую по бодрящему воздуху моих гор. Можно больше не надевать ежедневно маску, не прятать под ней всякую мысль, любое чувство. Быть настоящим королем. – Наварра наклонился вперед и, прищурив глаза, изучал Реми. – Я многое отдал бы, чтобы снова увидеть свой дом и сбежать от бдительного ока Темной Королевы. Я позволю вам разрабатывать планы моего спасения, если вы также устроите еще одну вещь для меня.

– Какую?

– Вы должны сделать все, чтобы Габриэль поехала с нами.

Реми чуть было не выругался. Наварра всегда отличался настырностью, когда речь шла о женщинах. И редко удавалось переубедить его.

– И каким же это образом, вы предполагаете, я сумею устроить это, сир? – нетерпеливо спросил Реми. – Я много знаю о мадемуазель Шене, но, насколько я понимаю, она не имеет никакого желания покидать Париж. Так чего же вы ждете от меня? Чтобы я похитил ее?

– Нет, мой добрый Бич. – Наварра медленно расшился в довольной улыбке. – Вы женитесь на ней.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Приемная Темной Королевы, стены которой украшали роскошные гобелены, выглядела великолепно. Камин был весь покрыт резьбой, изображавшей Диану-охотницу, резвящуюся с фавнами, оленем и сатирами, на каминной доске в причудливом сплетении в виде герба можно было прочитать латинскую букву Н, обвитую буквой С. Габриэль походила на несчастную муху, которая попалась в прекрасную шелковистую сеть паука, хотя Екатерина и приветствовала ее более чем сердечно. Королева удалила слуг и, предупреждая реверанс Габриэль, взмахом руки показала на стул.

– Никаких церемоний, дитя мое, – пробурчала она.

Уже переодетая в ночное платье, Екатерина сидела на кровати в темном халате, белом чепце на седеющих волосах и могла сойти за чью-то тетушку, старую деву. У Габриэль мелькнула мысль, что в других странах любой счел бы за высокую честь получить личное приглашение от королевы. Но большинство французов не расценивали так аудиенцию у Екатерины Медичи. Поговаривали, что даже ее собственные дети дрожали от страха, когда их вызывали к матери.

Наверное, Габриэль одна из немногих была способна ответить на приглашение Темной Королевы с некоторой долей самоуверенности… до сегодняшнего вечера, когда ей явно стало не до апломба. Она успокаивала себя разумным доводом, что, если бы Екатерина позвала ее, узнав о возвращении Реми и его тайной встрече с Наваррой, королева уже кипела бы от ярости. Впрочем, при таком развитии событий и Габриэль, и Реми к этому времени непременно оказались бы арестованы.

Но зачем же тогда Габриэль привели сюда на полночное свидание с королевой да еще наедине? Затевается какая-то новая игра? У молодой женщины в груди все сжалось, Екатерина плавно приблизилась к ней со сладчайшим выражением лица, не менее приторным, чем вино, которым она угощала. Темное красное вино искрилось в великолепии резного венецианского стекла.

– Угощайтесь, дитя мое. Вам оно пойдет на пользу.

«Никогда не принимать из рук Темной Королевы ни еды, ни питья» – таким был неписаный закон среди других Дочерей Земли, над которым Габриэль подтрунивала. Если бы Екатерина отравила стольких жертв, сколько ей приписывали, Франция давно потеряла бы половину своего населения. И все же… и все же она, помимо своей воли, с явной опаской взяла бокал.

– Дорогая моя Габриэль, оно не отравлено, ручаюсь вам. – Черные глаза Екатерины весело блеснули. – Хотите, я первой отопью глоток?

– Конечно нет. Если вы и задумали меня убить, сомневаюсь, что вы сделали бы это здесь, в ваших собственных покоях. – С показной бравадой Габриэль поднесла бокал к губам и, отпив глоток, добавила: – В конце концов, зачем вам избавляться от тела? Хоть и пустяковое дело, но все-таки немного обременительное.

– Не настолько обременительное, как кажется, – бесстрастно заметила Екатерина.

Габриэль, выпившая до этого еще один большой глоток, поперхнулась. Екатерина похлопала ее по спине.

– Будет вам, будет, дитя мое. Я только подразнила нас.

Пытаясь прийти в себя, Габриэль решительно допила содержимое бокала. Екатерина наблюдала за ней из-под полуприкрытых век.

– И с чего вы вдруг вообразили, что я желаю причинить вам зло? Вы же дочь одной из моих самых старых и самых дорогих подруг.

– У Вашего Величества весьма странное понятие о дружбе. – Габриэль не удержалась и выпалила это с досады, что позволила Екатерине смутить себя. – Ведь именно вы вознамерились уничтожить счастье моей матери.

Маргерит де Мейтлан, куртизанка, соблазнившая Луи Шене, принадлежала к числу приближенных к Екатерине женщин (тех самых, которых еще называли Летучим эскадроном Темной Королевы), как на подбор красивых, остроумных, мастерски овладевших искусством обольщения и непревзойденных в постели. Немногим мужчинам хватало воли сопротивляться этим сиренам, даже если им не представляло труда догадаться, кто подослал их. Все прекрасно знали, что Екатерина использовала этих молодых женщин, чтобы шпионить для нее, устанавливать господство над ее врагами из числа мужчин. Но в случае с Евангелиной Шене королева действовала, руководствуясь обыкновенной злостью и ревностью.

Екатерина даже не пыталась отвести от себя обвинение, брошенное ей Габриэль, только на ее лице возникла издевательская пародия на скорбно жалостное выражение.