Куртизанка, стр. 109

ЭПИЛОГ

Солнце пронизывало покрытые листвой кроны деревьев, рассеивая бриллианты из света по поверхности лениво текущей реки. Тишина, казалось, овладела лесом, который начинался сразу же за Бель-Хейвен. Тишину нарушало только журчание воды и случайные порывы ветра, шелестевшего в ветвях деревьев, словно сами древние деревья облегченно вздыхали, радуясь возвращению своей заблудшей дочери.

Габриэль прервала работу, чтобы вдохнуть свежий сосновый аромат, перемешивающийся с мягким ароматом диких цветов и тяжелым запахом самой земли. Никогда прежде она не думала, что сможет так ценить спокойную красоту своего дома на острове Фэр.

Возможно, это чувство обострялось от понимания того, что покой этот весьма скоротечен. Скорее всего, Симон Аристид и охотники на ведьм, поддержанные отрядами короля, когда-нибудь доберутся и сюда. Генрих Валуа непременно впал в ярость, узнав об атаке, предпринятой против Балафра, которого он уполномочил избавить Францию от ведьм. Остров Фэр больше не сможет служить приютом для женщин, которые многие годы стремились изучать древние знания и учить им, лечить и сохранять все лучшее из старинных способов врачевания.

Габриэль прогнала страхи прочь от себя, отказываясь думать о мрачном будущем в такой великолепный день. Она откинула волосы назад и разулась, окунув ноги в прохладу травы, погружаясь в волшебство острова Фэр, пока у нее не появилось ощущение, что энергия острова проникает в ее тело, поднимаясь от ступней вверх, и вызывает покалывание в руках.

Девушка снова овладела своим особенным волшебством. Когда она работала кистью, нанося сноровистые мазки на холст, установленный на мольберте перед нею, со стороны казалось, что ее руки двигались по собственной воле. Картина, близившаяся к завершению, была отчасти плодом ее воображения, на остальное ее вдохновил мужчина, растянувшийся в тени дерева.

Реми вполне благополучно оправился от своей раны. Его сонливость была вызвана скорее летним зноем или увлеченностью Габриэль, которая погрузилась в свою работу, предоставив ему погружаться в дремоту. Он расположился среди корней платана и оперся спиной на ствол старого «дракона», видно, тоже размякшего в такой ленивый летний полдень.

Реми не шевелился, пока Габриэль дописывала последние штрихи на холсте. Его разбудили упавшие веточки: две белки шумели и боролись за место на дереве выше по стволу. Или, возможно, это была просто прелюдия к их свадьбе. Мири бы сказала точно. Реми, потягиваясь и громко позевывая, сел. Он виновато улыбнулся Габриэль.

– Опять задремал? Извини. Не слишком из меня интересная компания для тебя. Или ты этого даже не заметила?

– Конечно, заметила. Но после ночных… – Тело Габриэль затрепетало, когда она вспомнила о ласках Реми. – Я подумала, тебе не вредно и отдохнуть.

– Хм-м! Скорее ты просто обрадовалась представившейся тебе возможности безмятежно поработать.

Услышав легкое раздражение в голосе Реми, Габриэль отложила кисть в сторону, легкой походкой подошла к нему и подала руку, помогая встать. Ее смутил вид руки с высохшими пятнами краски и коротко остриженными ногтями. Но Реми поднес ее руку к губам, как если бы она была все так же шелковиста и изысканна, как в дни ее пребывания при дворе.

– Боюсь, я скоро стану ревновать тебя к этому волшебству, которое полностью поглощает тебя, исключая из твоей жизни все остальное. – Несмотря на явное поддразнивание, она уловила в его взгляде гордость за нее, и это согрело ее больше, чем солнечные лучи. – Ну, так как? Мне наконец-то позволено взглянуть на творение мастера?

– Но я… я…

Габриэль заколебалась. Возвращение к живописи шло через неуверенность, пробы и ошибки. Свою первую после длительного перерыва картину она ревниво охраняла от других и особенно от Реми.

Но когда он легкой походкой пошел за ней к мольберту, она не попыталась остановить его. Он встал перед холстом, и она, затаив дыхание, с тревогой ожидала, пока он осмотрит ее работу.

– Габриэль! – задохнувшись, вскрикнул, Реми.

Ее сердце оборвалось.

– Тебе не понравилась, – воскликнула она. – Ты считаешь картину ужасной.

– Нет-нет, – поспешно заверил он ее. – Это… какое-то волшебство. У меня такое чувство, что я могу пройти прямо туда, в холст, но… но… – Он жестами беспомощно показывал на мольберт, не находя слов. – Ты нарисовала меня.

– Не совсем тебя. Я только использовала твое лицо.

– О нет, женщина, ты использовала намного больше, чем мое лицо, – произнес Реми с некоторым осуждением. – Черта с два! Габриэль, ты же нарисовала меня в чем мать родила.

Габриэль встала рядом с Реми, критически разглядывая свою работу. Ей удалось передать всю красоту леса, окружающего их. Лошадь на картине пила воду из реки, седло и все снаряжение ее хозяина – меч, латы, одежда – были разбросаны поблизости. На переднем плане, в самом центре полотна, под деревом глубоким и крепким сном спал рыцарь. Он лежал на боку, положив голову на руку, свет и тень играли на его волосах. Хотя художница и изобразила его спящим, мощь и сила этого человека были очевидны, они проявлялись в его широких плечах, мускулистой груди, крепких мускулистых руках и ногах, упругих ягодицах. Габриэль отобразила и его уязвимость, раскрывая ее в шрамах, которые избороздили его гладкую кожу, в усталости, отраженной на его лице, в позе, в которой он спал.

Память любящей женщины обнаруживалась в каждом штрихе.

Вовсе не на такую реакцию надеялась Габриэль, но она гордо вскинула голову.

– Я думаю, что это лучшая работа из мною написанных, – с вызовом сказала она.

– Да, это… все очень хорошо выполнено, но… – Реми явно пребывал в замешательстве. – Почему твой рыцарь голый? Я бы никогда… я хотел сказать, настоящий рыцарь никогда бы не разделся и не уснул бы в таком виде. Для него это означало бы полную беззащитность, он слишком уязвим для своих врагов.

– Рыцарь устал от своих приключений и сражений, – терпеливо объяснила Габриэль. – Было жарко, он еще и взмок под своими доспехами. Он искупался в прохладной реке и заснул под деревом. Это зачарованный лес, и он чувствует себя здесь в полной безопасности.

– Если он так измотан, тогда, почему у него так… так… – Реми неловко указал на довольно впечатляющее дополнение между ногами рыцаря.

– Все просто. Очевидно, им овладели приятные мечты о прекрасной даме, которую он любит.

– Но не могла бы ты хотя бы кустом каким-нибудь или какими-нибудь сорняками прикрыть это…

– Нет, не могла бы! Мне жаль, если ты оскорблен, но я не нахожу ничего позорного в великолепии мужского тела, особенно твоего.

– Я вовсе не оскорблен, любовь моя. – Реми взял ее за плечи и заговорил мягче: – Понимаешь, я даже польщен, если именно так ты меня видишь. Я действительно выгляжу так… так…

– Так хорошо? О да, вполне, – выдохнула Габриэль.

Губы Реми расплылись в неуверенной улыбке.

– Только есть одна проблема: как я посмотрю в глаза твоим сестрам, после того как они увидят это, – робко улыбнулся Николя, чем привел Габриэль в восхищение. Ее могущественный Бич действительно покраснел до корней своих волос и добавил со стоном: – Не говоря уже об издевательствах, которые я буду вынужден выносить от Волка и Ренара.

Габриэль обняла его за шею.

– Я вовсе не хотела смущать тебя, – попыталась она его успокоить. – Я писала эту картину только для себя как символ моей любви к тебе и символ возвращения моего дара. Я думала, что все потеряно навсегда после того, что сделал со мною Дантон. Но ты вернул меня к жизни.

Реми посмотрел на нее своими карими глазами.

– Никогда ни один мужчина не мог отнять у тебя твоего дара, Габриэль. И вовсе не я вернул его тебе. Он всегда оставался там, внутри тебя, просто тебе нужно было найти в себе силы вызвать его снова.

– Если бы не ты, мне никогда бы это не удалось. – Она ласково погладила его по щеке. – И не волнуйся. Никто никогда не увидит эту картину, только ты и я.