Узник зеркала, стр. 6
Варга встала. Высокая и сухопарая, она держалась удивительно прямо для древней старухи, будто кряжистое дерево, которое высохло, но не согнулось. Груз прожитых лет не тянул её к земле. Выцветшие оборки, как жухлые осенние листья, покрывали её ветхое одеяние, и, словно последний солнечный луч на ледяной корочке, подёрнувшей истлевшую листву, тускло отсвечивали мониста. Подойдя к Марике, старуха положила руки девочке на плечи. Они молча смотрели друг на друга — юная хрупкая девчушка и иссохшая древняя старуха: весна и осень. По лицу Варги нельзя было прочитать её чувств. Оно было непроницаемо бесстрастным. Варга слишком долго жила и так много повидала на своём веку, что страсти давно умерли, уступив место мудрости.
Но вдруг провалы глазниц старой цыганки заблестели, как будто оттепель растопила лёд осени. Варга плакала, и это было так же невероятно, как если бы слёзы полились из сухого дерева.
— Бабу, — с мольбой прошептала Марика, подавшись к Варге, но старуха сердито отпихнула её и, отвернувшись, пошла прочь.
Боль удушливыми тисками сжала Марике грудь: она предала Варгу и не оправдала надежд. Бабу любила её, и если была к ней более строга и сурова, чем к остальным, то лишь потому, что передавала ей знание. Ей предстояло стать избранницей духов, а она обманула род. Девочка хотела побежать за Варгой, обхватить её, молить о прощении, но она знала, что это ничего не изменит. Никто не мог идти против духов.
Отойдя на несколько шагов, Варга обернулась и сделала всем знак. Люди отступили. Старая цыганка трубкой очертила на земле круг, будто отрезав жавшихся друг к дружке детей от остального мира, и нараспев начала произносить заклинания на незнакомом языке. По мере того как её гортанный голос ткал паутину из звуков, лунные лучи в кругу, очерченном Варгой, сгущались и становились ярче, пока столб света не выхватил из тьмы детей, погрузив цыган и кибитки во мрак. Варга достала из-за пояса трубку и, выбив её на ладонь, дунула на пепел. Седые хлопья поднялись и понеслись в круг света. Они кружились, парили и множились, превращаясь в снежинки. Степь ещё только примеряла осенний наряд, а вокруг Глеба и Марики уже разыгралась зима. Снегопад становился всё гуще и гуще, и наконец снежная пелена совсем скрыла их за пуховой белой завесой.
Варга смолкла. Световой столб разом растаял, и дети исчезли вместе с ним. Круг был пуст, и только капельки талого снега слезами искрились на примятой траве.
Глава 6
Мельница Зимы
Глеб и Марика, ослеплённые снегопадом, не видели ничего, кроме беспорядочной пляски снежинок. Постепенно пелена стала редеть, и дети увидели, что цыгане исчезли вместе с кибитками и догоревшим костром. Степь была девственно белой, как чистый лист, на котором предстояло писать новую историю.
Повсюду царило безмолвие. Снежные хлопья порхали лёгкими бабочками, с тихой покорностью оседая на землю. Сапфировая луна подмигнула с высоты и бросила к ногам детей луч, высветив дорожку через искристые сугробы. Не ведая, что их ожидает, Глеб и Марика, взявшись за руки, направились по тропе. Вскоре они дошли до пригорка, на котором высилась старая ветряная мельница. Несмотря на полное безветрие, её крылья мерно вращались, и в их монотонном поскрипывании было что-то сказочное. С крыши каскадом горного хрусталя свисали сосульки. Лунный луч пробежал по ним, на мгновение зажёг многоцветными искрами и погас, дав понять, что его миссия окончена и он довёл путников до места.
— Вот и пришли. Для начала пойдём посмотрим, кто тут обитает, — рассудительно решил Глеб.
Дети направились к освещенному оконцу, что ярко-жёлтой латкой выделялось на фоне голубоватых сугробов.
— Забери его холера! Высоко очень, — раздосадованно сказала Марика, пытаясь дотянуться до окна.
— Полезай ко мне на плечи, — скомандовал Глеб и пригнулся, чтобы ей было удобнее забраться. Девочка ловко вскарабкалась ему на закорки и прильнула к окну.
— Жернова вижу, хозяина не вижу, — сказала она, вглядываясь в просвет в обледенелом стекле. — Тс-с, кто-то поёт.
Дети прислушались. С мельницы доносилось бравурное пение:
И тут Марика увидела мельника. Он зачерпнул из стоящего рядом мешка пригоршню драгоценных камней и бросил их на жернова. Мельничное колесо закрутилось, жернова со скрежетом провернулись, безжалостно дробя самоцветы. Но самое удивительное, что камни превратились не в песок и, конечно же, не в муку, а в снег. Кружевные снежинки порхали и роились вокруг удивительных жерновов, и только вспыхивающие в них искорки напоминали о том, что раньше они были драгоценными каменьями.
При виде такого зрелища Марика от удивления потеряла равновесие. Глеб не удержал её, и они оба повалились в сугроб.
Пение тотчас смолкло. Дверь распахнулась, и на пороге предстал высоченный пузатый мельник в белом фартуке, туго обтягивающем толстый живот. Его круглую блестящую лысину обрамлял белый венчик волос. Несмотря на седину, краснощёкое лицо толстяка было удивительно моложавым. Глебу мельник показался довольно добродушным. Зато Марика смотрела на хозяина мельницы не без опаски. После всего увиденного она понимала, что это не простой смертный. А ну как его послали духи, чтобы он покарал её за ослушание?
При виде гостей хозяин радушно улыбнулся, будто встретил давних знакомых.
— Ха! Я всегда говорил, хороший гость приходит вовремя, — басовито прогремел он и, не давая детям опомниться, подхватил их в охапку и втащил внутрь.
Облако морозного воздуха воровато просочилось за ними в дверь, но под осуждающим взглядом мельника сникло и исчезло.
— Отогрейтесь, а потом посмотрим, что с вами делать дальше, — подмигнул мельник.
После улицы благодатное тепло помещения было желанным, но слова мельника вогнали Марику в такой трепет, что она задрожала пуще прежнего. Не в силах больше выносить неизвестность и ожидать неведомую кару, девочка бросилась на колени.
— Прошу, тянуть не надо. Сразу накажи.
— Наказать? Мне не за что тебя наказывать.
Марика решилась поднять глаза на мельника и призналась:
— Я прогневала духов.
— Даже если так, меня это не касается. Я ведь не судья, а мельник, — рассмеялся толстяк. Он поднял девочку с колен и, склонившись над ней, ласково погладил по голове.
Марика помолчала, ища подвоха, а потом шёпотом, будто боясь раскрыть страшную тайну, сказала:
— Пусть лопнут мои глаза, ведь это не простая мельница.
— Да, это Мельница Зимы, — кивнул мельник.
— А зачем зимы? — осмелев, допытывалась девочка.
— Потому что год начинается зимой и кончается тоже зимой. Когда человек рождается, память его подобна белому листу, и когда умирает, всё уходит в забвение, — загадочно ответил мельник.
Глеб переводил взгляд то на толстяка, то на девочку, не понимая, при чём тут зима и память, но не успел спросить об этом, потому что мельник стал подсыпать на жернова новую порцию драгоценных «зёрен». Мальчик раскрыл рот от изумления.
— Что вы делаете?! Ведь это драгоценные камни!
— Нет, это воспоминания. Рано или поздно они все попадают на жернова времени.
Мельник погрузил руки в мешок, достал пригоршню самоцветов и медленно просыпал назад, позволяя детям любоваться игрой света на гранях. Лицо его посерьёзнело, и он продолжал:
— Есть воспоминания яркие, которые живут долго-долго и переходят из поколения в поколение. А есть — мимолётные, что живут всего несколько часов, прежде чем попадут ко мне на мельницу. Но в конце концов жернова времени перетирают всё. Всё пройдёт, как проходят века, перемелется — будет мука. Ничто не длится вечно.