Алиенист, стр. 19

Теодор взглянул на него с просветлением во взоре:

– Санторелли?

Он быстро учился. Крайцлер кивнул.

– Точнее, тело Санторелли. Места, где обнаружили его и два других тела. Убийца мог спрятать тела своих жертв, и бог знает, сколько их было на самом деле за эти три года. Сейчас же он предоставил нам полный отчет о своих действиях, сродни тем письмам, мой дорогой Мур, которые Потрошитель отправлял в различные учреждения Лондона. Некая часть нашего убийцы, пускай глубоко похороненная и атрофированная, но еще не отмершая, жаждет прекращения кровавого безумия. И в этих трех телах мы можем отчетливо видеть, как если бы там было написано словами, искаженный призыв – найдите меня. И найти его надо быстро, ибо я подозреваю, что он придерживается очень четкого графика в совершении своих преступлений. Хотя график этот нам также придется выводить самостоятельно.

– Надо полагать, вы рассчитываете достаточно быстро разобраться с этой частью работы, не так ли, доктор? – спросил Теодор. – Расследование такого рода, в конце концов, не сможет длиться вечно. Нам нужны результаты!

Крайцлер пожал плечами – настойчивость Рузвельта его, по видимости, не тронула.

– Я всего лишь честно поделился соображениями. У нас будет шанс, но за него предстоит побороться – не больше, но и не меньше. – Крайцлер мягко опустил руку на стол Теодора. – Ну так как, Рузвельт?

Возможно, кому-то это показалось бы странным, но я решил больше не протестовать. В свое оправдание могу сказать одно: теория Крайцлера, якобы вдохновленная документом, присланным мной бог знает сколько лет назад, предшествовавшие этому объяснению дружеские воспоминания о славных гарвардских деньках, равно как и возрастающий энтузиазм Теодора относительно плана расследования – все это вдруг натолкнуло меня на мысль, что происходящее в кабинете лишь отчасти вызвано смертью Джорджио Санторелли. Нет, то был результат неизмеримо большего количества случайностей и мимолетных событий, нити которых уходили в наше детство и юность, где-то расходясь, а где-то пересекаясь друг с другом. Редко я так же сильно ощущал верность убеждений Крайцлера: ответы на главные жизненные вопросы никогда не бывают спонтанными, за ними – годы детального исследования контекста и построения шаблонов нашей жизни, что в конце концов начинают управлять всем нашим поведением. Теодор, кому вера в решительный ответ любому вызову помогла справиться с физической немощью в юности и с честью преодолеть все испытания как на ниве политики, так и в личной жизни, – подлинно ли свободен он отказаться от предложения Крайцлера? А если он его принял, вправе ли я сказать «нет» двум своим старым друзьям, с которыми мы пережили множество приключений юности, этим людям, только что открывшим мне глаза на то, что мои досужие знания, никогда ни для кого не представлявшие никакого прока, способны привести к поимке жестокого убийцы? Профессор Джеймс, случись он рядом, непременно сказал бы: да, любой человек от рождения свободен в любой момент решать, как ему следует поступить, – и, возможно, в чем-то он прав. Но Крайцлер скорее всего бы заявил (и Джеймс бы сию же минуту набросился на него с ниспровержениями), что невозможно субъекта сделать объектом, нельзя обобщить конкретное. Что на нашем месте сделали бы другие люди – весьма спорно; в кабинете же сидели только мы с Теодором.

Как бы там ни было, именно тем промозглым мартовским утром нас с Крайцлером произвели в детективы. Мы втроем понимали, что это неизбежно. Уверенность эта покоилась на нашем доскональном знании характеров друг друга и нашего прошлого. Впрочем, в Нью-Йорке в ту историческую минуту находился еще один человек, сделавший абсолютно верный вывод как относительно мотива, собравшего нас, так и в отношении принятого нами решения, хотя нам человека этого даже не представили. Лишь по прошествии значительного времени я осознал, что все то утро он с большим интересом наблюдал за нашими действиями и выжидал, пока мы с Крайцлером не покинем Управление. Именно этот миг был выбран им для доставки весьма двусмысленного, если не сказать тревожного, послания.

Когда мы с Ласло пронеслись через весь двор к коляске, стараясь по возможности не подставляться под яростные порывы дождя, с прежним остервенением извергаемого угрюмыми небесами, и поспешно забрались в салон, я сразу же обратил внимание на редкостное зловоние, наполнявшее его. И эта вонь совсем не походила на запах навоза или же специфический аромат отбросов – визитную карточку улиц Большого Нью-Йорка.

– Крайцлер, – сказал я, принюхиваясь, – кто-то здесь…

Я осекся, увидев выражение черных глаза Крайцлера, остановившихся на каком-то предмете в дальнем углу салона. Проследив за его взглядом, я обнаружил там скомканную и чрезвычайно грязную белую тряпку, которую ткнул острием своего зонтика.

– Действительно, на редкость любопытное сочетание ароматов, – пробормотал Крайцлер. – Если не ошибаюсь: человеческая кровь и экскременты.

Я взвыл и молниеносно закрыл нос левой рукой, сообразив, что Крайцлер и на этот раз не ошибся.

– Видимо, кому-то из местных сорванцов это показалось чертовски смешным, – недовольно сообщил я, поддевая это кончиком зонтика. – Как и цилиндры, коляски – отличная мишень.

Когда я уже выбрасывал мерзкую тряпку в окно, та изрыгнула на пол коляски такой же, если не более вонючий, комок бумаги, однако я успел заметить, что на нем было что-то напечатано. Издав еще один стон отвращения, я безуспешно попытался загарпунить его зонтиком, но комок развернулся, так что я смог разобрать кое-что.

– Однако, – озадаченно хмыкнул я. – Такое ощущение, что это скорее по вашей части, Крайцлер. «Роль диеты и гигиены в формировании детской нервной…»

С ошеломляющей неожиданностью Крайцлер вырвал у меня зонтик, с размаху проткнул им бумажный комок и вышвырнул оба предмета в окно.

– Какого черта, Крайцлер?! – Я выпрыгнул из коляски, подхватил зонтик, избавил его от оскорбительного комка и только после этого вернулся в салон. – Между прочим, этот зонтик, если вы не заметили, отнюдь не из дешевых.

Поглядев на Крайцлера, я заметил на его лице следы нешуточной тревоги, однако он моментально взял себя в руки и заговорил со мной уже вполне спокойным, я бы даже сказал – обыденным тоном.

– Прошу прощения, Мур. Но так уж вышло, что волей случая я немного знаком с автором этих строк. Увы, стилист из него такой же скверный, как и мыслитель. Но полно о нем, у нас есть дела поважнее. – Он наклонился вперед и позвал Сайруса, который незамедлительно откликнулся. – В Институт, потом на ланч, – приказал Крайцлер, – и если можно, побыстрее – здесь не мешало бы слегка проветрить.

Тогда я понял только одно: существо, оставившее пакостный сверток на полу экипажа, вряд ли было ребенком – это ясно следовало как из короткого пассажа, прочитанного мною, так и из реакции Крайцлера. То была страница, вырванная из монографии, вне всякого сомнения принадлежавшей перу моего доброго друга. Решив, что выходка – дело рук кого-то из многочисленных критиков Крайцлера; а таковых у него насчитывалось в избытке, в том числе и в Управлении полиции, – я не стал дальше копаться в случившемся. Лишь по прошествии нескольких недель мне открылась вся зловещая значимость этого, казалось бы, мимолетного недоразумения.

ГЛАВА 7

Нам не терпелось начать сбор сил для расследования, и все эти задержки, пускай и кратковременные, крайне изматывали нас. Когда Теодор узнал, что визит Крайцлера в Управление вызвал нездоровый интерес репортеров и офицеров полиции, он понял, что совершил ошибку, проведя нашу встречу в здании, а стало быть, попросил нас повременить с расследованием пару дней, «пока все не уляжется». В связи с чем мы с Крайцлером посвятили это время подготовке нашей «гражданской» легенды. Я убедил своих редакторов предоставить мне отпуск, что само по себе было не сложно, особенно с учетом кстати пришедшегося телефонного звонка от Рузвельта, в котором он донес до сведения моего начальства, что я ему необходим в связи с неотложными полицейскими делами. Несмотря на столь серьезное прикрытие, меня решительно отказывались выпускать из лдома N32 по Бродвею, где базировалась редакция «Таймс», пока я не принесу клятву, что если результаты следствия окажутся пригодными для публикации, я ни при каких обстоятельствах не посмею отдать их в другое издание, сколько бы денег мне там ни предложили. Я в свою очередь не преминул заверить своих кислоликих нанимателей, что какой бы ни оказалась эта история, вряд ли она придется им по душе, после чего с легким сердцем пустился вниз по Бродвею. Стояло типичное нью-йоркское мартовское утро: 29 градусов по Фаренгейту, одиннадцать утра, скорость ветра, со свистом рассекавшего улицы, – до пятидесяти миль в час. Мне предстояло встретиться с Крайцлером в его Институте, и я думал прогуляться туда пешком. Я наслаждался свалившейся на меня свободой от редакторов на неопределенное время. Между тем настоящий нью-йоркский холод – из тех, что замораживает причудливыми фигурами на мостовой потеки конской мочи, – способен был остудить любой душевный жар. Добравшись до отеля «Пятая авеню», я решил все-таки взять кэб, остановившись лишь на секунду, когда увидел, как из своего экипажа выплывает босс Платт и растворяется внутри здания – неестественная пластика этой персоны была неспособна убедить случайного зеваку, что перед ним, вообще говоря, живой человек.