Колосья под серпом твоим, стр. 171
Но они не успели даже снять пальто, как послышался грохот ног по лестнице и в комнату ворвался Виктор.
— Хлопцы! — крикнул он. — Хлопцы! Шевченко умер!
— Ты что? — побледнел Кастусь. — Такой молодой еще…
— Умер, хлопцы, умер, — отрешенно повторял Виктор.
Лицо его побелело. И вдруг старший Калиновский зашелся в нестерпимом кашле. Алесь бросился за водой. Когда Виктора отпустило и он отнял платок ото рта, на платке была кровь. Больной виновато взглянул на Алеся.
— Не дождался, — растерянно сказал Кастусь.
— Многие не дождутся, — сказал Виктор. — Многие не дождутся свободы.
XV
В Милом читали манифест об отмене крепостного права.
Церковь была переполнена как никогда.
Свитки, мужские и женские, кожухи, белые мужицкие головы и снежные намитки женщин. Стоящим сзади тянуло в спины холодом из открытых дверей, а не открыть было нельзя, — так надышали.
Стояли и мрачно слушали, мало что понимая: написано было путанно. Читал поп. Читал деланно ликующим голосом.
Алесь смотрел на народ, заполнивший церковь, но своды потолка, на древние, обрюзгшие лица ангелов и святых на фресках. Пантократор с центра купола взирал на сборище сурово и гневно, древний и немилостивый бог.
— «В силу означенных новых положений, — читал поп, — крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей».
— В какое это «свое время»? — тихо спросил Кондрат Когут.
На него шикнули, чтоб не мешал слушать, но все же многие из тех, кто услышал, улыбнулись.
— Вишь ты, — долетало до Алеся ворчанье Кондрата, — не на масленицу, а на великий пост оглашают. Вместо гулянки подтягивайте ремень, люди добрые.
Поп «пел», закатывая глаза:
— «Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам за установленные повинности в постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта их и использования обязанностей их перед правительством, определенное в «Положениях» количество полевой земли и других угодий».
Поп улыбался, как будто сообщал бог знает какие приятные вещи. А Алесь думал, что его людей, уже освобожденных им, это не касается. Но сюда они пришли все. Хотят послушать «царскую» волю и убедиться, не обманул ли их бывший пан.
— «Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в «Положениях» повинности. В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временнообязанными».
Лица у всех были слишком серьезными. Поймут. И в самом деле, как бы не довелось сдерживать людей, как просил Кастусь. Возможно, вспыхнет бунт. И не один.
— «Вместе с тем им дается право выкупать усадебную их оседлость, а согласия помещиков они могут приобретать в собственность полевые земли и другие угодья, отведенные им в постоянное пользование. С таковым приобретением в собственность определенного количества земли крестьяне освобождаются от обязанностей к помещикам по выкупленной земле и вступят в решительное состояние свободных крестьян-собственников».
Алесь увидел Исленьева. Старик смотрел на него. Потом покачал головой. Графу, по-видимому, было стыдно.
— Не хотим мы такой воли, — сказал кто-то тихо, видимо из браниборских мужиков.
На большинстве лиц было разочарование. Старый Данила Когут морщился. Вся родня невестки Марыли принадлежала Ходанским. Марылю когда-то выкупил старый Вежа, когда его попросил об этом Когут. Люди понимали: самое малое — еще два года надо страдать.
— «Когда мысль правительства об упразднении крепостного права распространилась между не приготовленными к ней крестьянами, возникали было частные недоразумения. Некоторые думали о свободе и забывали об обязанностях.
Но общий здравый смысл не поколебался в том убеждении, что и по естественном рассуждении, свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением некоторых обязанностей, и по закону христианскому всякая душа должна повиноваться властям предержащим, [177] воздавать всем должное и в особенности кому должно, урок, дань, страх, честь; что законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки; что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответственной повинности».
«И они еще говорят о христианстве, — думал Алесь, — ссылаются на послание Павла. Не сказал ли тот самый Павел, что брань наша не против крови и тела, а против начальства, против духов злости поднебесной? Ободрали как липку и кричат о христианстве».
Он видел лица людей, особенно из других деревень, видел все это человеческое море, на которое смотрел с купола Пантократор. Бедные, бедные люди! Как колосья, как травы под серпом твоим, грубая сила. Ну что ж, если твоя «необходимость» не может принести им облегчения, и воли, и счастья, — тем лучше. Тогда по своей «необходимости» они станут колосьями под серпом воли, родины, восстания, битвы, колосьями, которые умрут, чтоб выросла новая нива. Это будет скоро. Недолго ждать.
Интересно, что теперь делает Кастусь? Видимо, выехал в Вильню, а оттуда в Якушевку. Собрался подавать генерал-губернатору Назимову прошение о службе. Дадут ли? Что ж, если не дадут, он возьмется прямо за дело.
— «И теперь с надеждою ожидаем, что крепостные люди при открывающейся для них новой будущности поймут и с благодарностью примут важное пожертвование, сделанное благородным дворянством для улучшения их быта».
Какое мрачное лицо у мельника Покивача. Как смотрят на попа его ястребиные глаза. Стоит Звончикова страруха из Озерища. Эта довольна, словно загорщинские своим преждевременным освобождением обманули не только соседских, но и своего пана…
— «Осени себя крестным знамением, православный русский народ…»
«А как быть католикам?»
— «…и призови с нами божие благословение на твой свободный труд, залог своего домашнего благополучия и блага общественного».
Поп окончил. Люди начали двигаться, кашлять.
— Еще «Положения», миряне, — сказал поп.
«Может, в «Положениях» что?» — спросил себя, наверно, каждый. Люди снова замерли.
Загорский знал: ничего не будет и в «Положениях», пусть не надеются.
Голос у попа был немного охрипший от усталости и волнения. Алесь почти не слушал его.
Поп читал о том, что помещики не обязаны наделять крестьян землей выше положенного.
— Если не обязаны, значит, и не будут, — сказал кто-то.
Алесь не посмотрел в ту сторону. Он чувствовал себя так, словно это его, невиновного, поймали на воровстве.
— «Снимается с помещиков обязанность по продовольствованию крестьян, ответственность за взносы податей, ответственность в казенных взысканиях».
Документ был, кроме всего, написан плохим русским языком. Словно бороной корни рвет на лесной стежке. Кто же это говорил, — Сперанский, кажется? — что законы умышленно нужно писать непонятно, чтоб народ обращался за разъяснениями к властям.
«М-м-м, как-кой стыд! Богатые люди. Ограбили, ободрали, бросили. У нищего посох отняли».
Поп говорит о панщине в Могилевской губернии.
Сорок мужских и тридцать женских рабочих дней в год. Если учесть, что прежде один человек со двора отрабатывал три дня в неделю даже у Кроера, то облегчение, выходит, незначительное.
Какие у людей глаза! По-видимому, теперь и они поняли. А вот и нормы наделов. Для их округи — шесть десятин (ничего, есть места по три десятины без четверти), а остальное можно отрезать в пользу пана. Как же так? До реформы надел был пятнадцать — двадцать десятин.
И пока не выкупишь, земля не мужичья, а юридически панская, и за нее надо нести повинность. Но ведь на выкуп срок не установлен, — значит, и повинность бессрочна.
И мало того. Если будет недоимка пану или общине, можно пустить с молотка все, вплоть до усадьбы мужика.