Декамерон, стр. 143

Слушая Бруно, Каландрино живо себе это представлял. Всю дорогу он шел, напевая и пританцовывая, и ног под собой не чуял от радости. На другой день он принес с собой гитару и, к великому удовольствию всего общества, спел под ее звуки несколько песенок. И скоро он уже не мог жить без Никколозы — забросил работу, тысячу раз на день подбегал то к окну, то к двери, выбегал во двор, только бы поглядеть на нее, а она, подученная Бруно, действовала ловко и всякий раз изыскивала предлог для свидания. На его письма обыкновенно отвечал Бруно, а иногда он же доставлял ему письма и от нее. Когда ее в доме не оказывалось, — а это бывало чаще всего, — он приносил ему письма будто бы от ее имени, в которых подавал ему большие надежды, и пояснял, что теперь она у своих родителей, а там, дескать, видеться им нельзя. Так Бруно и Буффальмакко, всей этой затеей руководившие, устроили из сердечных дел Каландрино наивеселейшую забаву и время от времени заставляли его дарить себе, будто бы по просьбе его любезной, то слоновой кости гребень, то кошелек, то ножичек или же еще какие-нибудь мелочи, а ему приносили дешевые, поддельного золота, колечки, несказанно его радовавшие. Кроме того, он на славу их угощал и оказывал им всяческие любезности, дабы они продолжали принимать живое участие в сердечных его обстоятельствах.

Так прошло добрых два месяца, а дело с места не сдвинулось; между тем живописные работы подходили к концу, и Каландрино, подумав о том, что если он до окончания работ не достигнет предела любовных своих желаний, и тогда пиши пропало, стал торопить и понукать Бруно. И вот, когда девица вернулась, Бруно, заранее войдя в заговор и с ней и с Филиппо, сказал Каландрино: «Понимаешь, дружище, эта женщина много раз обещала мне исполнить твою просьбу, а все не исполняет. По-моему, она водит тебя за нос. Так вот, раз она своего слова не держит, то мы, если ты ничего не имеешь против, заставим ее исполнить обещание, хочет она того или не хочет».

«Бога ради, заставьте, — вскричал Каландрино, — и как можно скорей!»

«А у тебя хватит смелости дотронуться до нее заклинанием?» — спросил Бруно.

«Конечно, хватит», — сказал Каландрино.

«Когда так, — продолжал Бруно, — принеси мне пергаменту, выделанного из кожи недоношенного ягненка, живую летучую мышь, три крупинки ладана и благословенную свечу, а в остальном положись на меня».

Весь вечер Каландрино простоял с западней, чтобы поймать летучую мышь, наконец изловил и вместе со всем прочим отнес к Бруно. Тот удалился в другую комнату и нацарапал на пергаменте какую-то ахинею, затем вышел к Каландрино и сказал: «Послушай, Каландрино: коснись ее вот этими письменами, и она в ту же минуту пойдет за тобой и исполнит все, что тебе от нее надобно. Так вот, если Филиппо нынче куда-нибудь отлучится, приблизься к ней и коснись ее, а затем пойди в сарай, где лежит солома, — это самое удобное место, туда никто не заглядывает. Она туда придет, вот увидишь, а когда придет — сам знаешь, что тебе тогда нужно делать».

Каландрино возрадовался духом. «Теперь, дружище, ты уж предоставь действовать мне», — взяв пергамент с письменами, промолвил он.

Нелло, которого опасался Каландрино, потешался над ним не меньше Бруно и Буффальмакко и вместе с ними дурачил его, и когда понадобилось отрядить кого-нибудь во Флоренцию, к Тессе, то выбор Бруно пал на Нелло, и Нелло ей сказал так: «Помнишь, Тесса, как Каландрино в тот самый день, когда он притащил с берега Муньоне камней, без всякого повода тебя вздул? Вот я и хочу, чтобы ты ему отомстила; если же ты не отомстишь, то я тебе больше не родня и не друг. Он там влюбился в одну женщину, и она, подлая, часто с ним запирается. Как раз совсем недавно они уговорились в скором времени свидеться, так вот пойди туда, подстереги его и хорошенько взгрей».

Жена Каландрино, решив, что это не шуточки, вскочила и давай кричать: «Ах, разбойник с большой дороги, ты что это, а? Крест истинный, не сойти мне с этого места, ежели я тебе не отплачу!»

Тут она схватила свою накидку и вместе со служанкой и с Нелло помчалась туда. Увидев ее еще издали, Бруно сказал Филиппо: «А вот и наша сообщница».

По сему обстоятельству Филиппо зашел в ту комнату, где работал Каландрино и другие живописцы, и сказал: «Ну, мастера, я еду во Флоренцию. Трудитесь усердно». Выйдя из комнаты, он спрятался в таком месте, откуда он, оставаясь невидимым, мог видеть все, что будет делать Каландрино.

А Каландрино, выждав, когда, по его расчету, Филиппо отъехал от дома на более или менее значительное расстояние, спустился во двор и, увидев, что Никколоза одна, заговорил с нею; она же, отлично зная, как ей должно себя вести, приблизилась к нему и приняла вид более непринужденный, чем обычно, и вот тут-то Каландрино коснулся ее письменами. Как же скоро он ее коснулся, то направился к сараю, а она пошла за ним. Войдя в сарай, она заперла дверь, потом обняла Каландрино, повалила его на солому, села на него верхом и, крепко держа его за плечи, чтобы он не мог приблизить к ней свое лицо, и вперив в него взор, исполненный страсти, заговорила: «Милый ты мой Каландрино, сердце мое, душа моя, отрада моя, услада моя! Наконец-то ты мой, наконец-то я могу прижать тебя к своей груди! Ласковыми своими речами ты из меня веревку свил, игрою на гитаре ты меня приворожил. Неужто взаправду ты мой?»

А Каландрино едва мог пошевелиться. «Светик мой! Дай я тебя поцелую!» — говорил он.

«Уж больно ты скорый! — отвечала на это Никколоза. — Дай мне сперва наглядеться на тебя, дай моим очам насладиться лицезрением твоего пригожества!»

А Бруно и Буффальмакко, спрятавшись там же, где и Филиппо, видели и слышали, что происходит в сарае. Каландрино все пытался поцеловать Никколозу, но тут как раз нагрянули Нелло с монной Тессой, и Нелло сказал: «Вот как бог свят, они сейчас вдвоем». Монна Тесса в порыве ярости выломала дверь и, войдя в сарай, увидела, что Никколоза сидит верхом на Каландрино, а Никколоза, как увидела монну Тессу, вскочила — и скорей бежать к Филиппо.

Монна Тесса впилась ногтями в лицо не успевшего встать Каландрино, исцарапала его, а потом принялась таскать его за волосы и приговаривать: «Пес ты поганый, шелудивый, так ты вот что? И за что только я, окаянная, тебя, старого пса, любила? Ты что же это, на других заришься? Ай тебе дома делать нечего? Хорош любовник! Разве ты себя не знаешь, мозгляк? Разве ты не знаешь, плюгавец, что если тебя начать выжимать, так и на подливку соку не наберется? Теперь уж ты не под Тессой лежал, а под другой, и пусть господь ее накажет, потому какой же нужно быть паскудой, чтобы польститься на этакое сокровище!»

Увидев жену, Каландрино помертвел, и у него недостало смелости обороняться; наконец, весь как есть исцарапанный, исщипанный, всклокоченный, он встал, поднял свой плащ и обратился к монне Тессе с покорною просьбою не кричать, а иначе, мол, его изрубят на мелкие куски, ибо та, что с ним была, — подружка хозяина дома. «Ин ладно, — сказала монна Тесса. — Не видать ей счастья, этой сквернавке!»

Бруно и Буффальмакко вместе с Филиппо и Никколозой смеялись над всем этим до упаду, а потом оба прибежали в сарай, как будто на крик, и после долгих уговоров им удалось утихомирить монну Тессу, Каландрино же они посоветовали вернуться во Флоренцию и больше носа сюда не показывать, а то как бы Филиппо не дознался и не учинил над ним расправы. И Каландрино, униженный, пристыженный, исцарапанный, встрепанный, поплелся во Флоренцию, и больше он уже здесь не дерзал появляться, — денно и нощно терзаемый и допекаемый попреками жены, он в конце концов вырвал из сердца пылкую свою любовь, а его приятели, Филиппо и Никколоза долго еще над ней потешались.

Новелла шестая