История спиритизма, стр. 122

Наша же цель заключалась не только в том, чтобы высказать им признательность, но и в проведении тщательного и полного исследования манифестаций (проявлений психической силы, — Е.К.) из загробного мира, к которым сёстры имели самое непосредственное отношение.

Мы посвятили этому своё свободное время, выкроив для этого три дня и освободившись на время от своих обязанностей. С нашей стороны было бы малодушием не признать, что с самого начала мы были убеждены в их честности и добросовестности. Какой бы ни была природа стука, дамы, в присутствии которых он раздавался, не занимались фальсификацией. Мы имели возможность удостовериться в этом, проведя собственную экспертизу.

Их поведение ни в коей мере не напоминало поведение мошенников, и мы думаем, что никто из тех, кто имел с ними дело, не поверил бы, что эти одарённые леди могли быть замешаны в рискованном, неблагочестивом и позорном трюкачестве для того, чтобы инсценировать стук. Никакой мошенник не может так долго обманывать публику. Он должен часто менять трюки, чтобы сотни людей, сидящих напротив него при свете дня, не смогли определить ни используемые им хитрые уловки, ни секрет его фокусов. Обманщик, естественно, избегает разговоров на эти темы, в то время как эти леди свободно и не таясь вступали в беседы относительно природы стука. Оне откровенно делились своим богатым жизненным опытом, рассказывая и о тех сенсациях, которые оне вызывали, о беспокойстве соседей и о прогрессе движения, который оне видели и в котором участвовали с самого начала и по сей день. Если бы всё это было выдумкой, то оне не позволили бы вовлечь себя в запутанный лабиринт противоречий, в котором оказались все те, кто пытался дать оценку этим удивительным явлениям в прошлом или в настоящем. Из них многие оказались настолько неразумны, что неосмотрительно позволяли вводить себя в заблуждение и затем уже не могли изменить собственного мнения.

Конечно же, трудно ожидать единодушия в оценке таких странных событий. Вполне естественно, что общественное мнение формировалось различными людьми из числа посетителей их сеансов. Мы позволили себе считать, что те, кто приходил к ним на сеанс не более чем на час, затерявшись в толпе праздных зевак, могли легко запутаться в происходящем. В их головах возникала масса вопросов, причём далеко не все из них получали ответы невидимых умов в форме стука или шумов, исходящих от пола, стола и т.д. Нужно было успевать следить ещё и за тем, как эти звуки указывали нужные буквы алфавита, образовывая слова. Понятно, почему некоторые посетители покидали эти сеансы со смешанным чувством или даже с чувством неприятия. Редко кто уходил полностью убеждённый в истинности увиденного и услышанного. Кроме того, подобные явления, отпугивавшие многих своей связью с загробным миром, происходили публично, в условиях, которые менее всего подходили для убеждения. Но что касается тех, кому удалось наблюдать их в более подходящих условиях, дающих возможность для исследования, они могли бы с полной уверенностью подтвердить: звуки и видимые манифестации не производились ни самой мисс Фокс, ни её дочерьми, ни кем–то другим из их окружения.

Чем были вызваны эти звуки и откуда они появлялись — вот вопросы, которые открывают широкий простор для дальнейших исследований, и мы не имеем права пренебрегать этими вопросами. Тот, кто осмелится однозначно утверждать, что эти манифестации вызваны естественными или сверхъестественными силами, должен быть хорошо знаком с тайнами Вселенной. По утверждению этих леди, потусторонние силы убедили их в том, что подобные манифестации призваны ознаменовать собой начало новой эры. Именно этот путь — самый эффективный путь общения, при котором духи, облекаясь в плотскую оболочку, могут приблизиться к человеку и даже вступить в связь с тем, кто уже встал на путь бессмертия. То, что манифестации происходили и в других семьях, означало их широкое распространение, которое сыграло значительнучв роль в процессе более свободного общения со своими друзьями, отказавшимися вступить в брачный союз со смертью. Впрочем, трудно судить об этом с уверенностью, поскольку нам пока слишком мало известно.

Но даже если мы лишь зафиксируем все заданные нами в течение двухчасовой беседы вопросы и полученные в результате ответы от тех, кто посылал нам сообщения посредством стука, нас никто впоследствии не сможет обвинить в том, что мы не сделали всё возможное для поддержки нового Учения, расценивающего подобные манифестации как контакт с духами умерших.»

К главе 6: Словесный портрет Лэйк–Гарриса, [488] написанный лоуренсом олифантом

«В деятельности мистера Масоллама удивительно сочетались необычайная живость и склонность к размышлениям. Его голос, казалось, звучал в двух диапазонах одновременно. Эффект звучания голоса заключался в том, что при смене диапазонов один голос сопровождался отдалённым эхом другого, напоминая некую разновидность чревовещания. Точнее, он менял диапазоны совершенно неожиданно, что иногда неприятно поражало слушателей, а порой даже шокировало их. Когда он говорил своим, как я его называю, «родным» голосом, речь его была быстрой и живой; при смене голоса на его «отражение» речь становилась медленной и торжественной. Его волосы, когда–то чёрные как вороново крыло, отливали стальным блеском. Но они всё ещё были густыми и поднимались массивной волной над ушами, спускаясь до самых плеч, словно львиная грива. Его брови были густыми и кустистыми, его глаза, словно два пылающих уголька, сверкали из глубоких тёмных колодцев глазниц, меняя время от времени своё выражение. Так же как и голос, взгляд его имел два выражения: близкое и отдалённое, которые менялись, словно фокус телескопа, то медленно увеличивая границы естественного поля зрения, то уменьшая его. В такие моменты его глаза полностью лишались внимания к внешним объектам и казались глазами незрячего. Затем он внезапно концентрировал свой взгляд на учениках. Блеск его взора озарял учеников, как вспышка молнии в грозу, передаваясь от одного лица к другому подобно цепной реакции. Его лицо, особенно в верхней части, было поразительно красивым (если не замечать особой глубины глазниц), выдавая его семитское происхождение; в спокойном состоянии оно производило впечатление монументальности, невозмутимой неподвижности. Рот частично прикрывали массивные усы и длинная стального цвета борода; но переход от невозмутимого спокойствия к подвижности происходил необычайно плавно: можно было видеть, как те мускулы, которые ещё секунду назад казались застывшими, вдруг начинали двигаться, вызывая быструю смену выражения лица и глаз. Возможно, что нам придётся сунуть свой нос не только в секреты матушки–природы, но и в секреты психологии самого мистера Масоллама, чтобы выяснить, вызваны ли эти частые смены выражения его лица им самим или каким–то внешним влиянием. Нельзя сказать, что это общее для всех нас явление: одни и те же эмоции, грубо говоря, могут заставить одного человека выглядеть мрачным, а другого — счастливым. Особенностью мистера Масоллама было то, что он мог выглядеть гораздо более мрачным или счастливым, чем большинство людей, и изменять свои настроения настолько мгновенно и неожиданно, что, казалось, будто бы он обладает особым даром мимики. Сразу возникало подозрение, что он специально развил в себе этот дар. Однако существовало и ещё одно переменчивое свойство, которым он иногда пользовался, лишая людей воли и заставляя их действовать против собственного желания, в особенности это распространялось на представительниц прекрасного пола…

Мистер Масоллам имел способность выглядеть гораздо старше своих лет, но уже час спустя вдруг преображаться. Некоторые его морщины, дряблая кожа и поблекший взор заставляли думать, что ему не меньше восьмидесяти лет; но другие, глядя на светящееся лицо, трепетные ноздри, широкие и гладкие брови и подвижный рот, считали его по крайней мере лет на двадцать пять моложе… Такие быстрые и контрастные перемены интриговали случайных наблюдателей и вызывали среди них настоящую сенсацию. Всё вместе взятое не всегда располагало к нему людей при первом знакомстве. Нельзя сказать, что он не вызывал особого доверия: его манеры были достаточно просты и естественны, но скорее всего он приводил слушателей в лёгкое замешательство. Казалось, что в нём скрыты два полярных характера, что порождало моральные и физиологические противоречия при принятии какого–либо решения. В нём было нечто безусловно привлекательное, и это мог почувствовать каждый. Постоянная борьба противоречий в нём притягивала людей, порождая беспокойство умов. Он мог быть одновременно как лучшим, так и худшим из людей.»