Авиатор, стр. 34

Конечно. Светящийся коралл. Он растет только в специфических условиях, и по странному стечению обстоятельств это влажное, запертое помещение способствовало его росту. Конор отколупнул тонкий слой грязи и обнаружил под ней жесткие чешуйки светящегося коралла. Вся эта часть камеры представляла собой живой коралл, подпитываемый постоянно капающей соленой водой. Скорее всего, он прорастал сквозь скалу на протяжении столетий и был активирован солнечным светом. Просто чудо. Конор никак не ожидал обнаружить здесь чудеса.

Кроме нот здесь были и другие записи, сделанные в более давние времена, старомодным языком. Например, дневник Захарии Корда, признающегося, что он был отравителем. И бессвязное проклятие некоего Тома Бели из семнадцатого столетия, обращенное к начальнику тюрьмы, которого он называл «ненавистником справедливости». Конору было совсем нетрудно в это поверить.

Теперь понятно, как Линусу удавалось сохранить здравый ум, несмотря на долгие часы одиночества. Он записывал свою музыку на единственной доступной ему поверхности покрытого грязью склепа; и он даже не знал, что его рукопись светится! Слезы выступили на глаза Конора, когда пальцы коснулись последних нот и слова «Конец», вырезанного с великолепными завитушками. Линус Винтер успел закончить труд своей жизни, прежде чем «освободился».

Благородная традиция, эти записи. Конор внезапно понял, что хочет ее продолжить. Он вверит собственные идеи стенам маленькой ниши. Сама эта мысль заставила сердце забиться чаще. Иметь полотно, на котором можно изображать свои замыслы, — это гораздо больше того, на что он мог надеяться.

Он порылся рядом с койкой Линуса Винтера и в конце концов нашел то, что, как и предполагал, должен был найти. Его самое последнее стило, спрятанное под ножкой койки. Куриная кость с заостренным концом, недавно брошенная ему Биллтоу. Прекрасно.

Конор втиснулся в нишу и лег на спину. Он решил начать с потолка и делать наброски только до выстрела пушки.

Уверенными штрихами Конор Финн запечатлевал на влажной глине свою первую модель, и тут же сквозь нее начинал просвечивать мерцающий зеленый коралл. Это было то, над чем он работал с Виктором. Планер с рулем управления и раздвижными крыльями — для боковой балансировки.

На стене изображение было неподвижно, но в сознании Конора оно парило, точно птица. Свободная птица.

ГЛАВА 10

Несчастливое четырнадцатое

Артур Биллтоу пожевал еще немного кусок табака и сплюнул в дыру на полу. Волокнистый кусок пролетел мимо цели и упал прямо на кончик его сапога.

— Жаль, жаль, — сказал охранник.

Но тут же осознал, что разговаривает сам с собой, и воровато оглянулся в надежде, что никто не подслушивает. А то еще подумают, что он умственно отсталый, и запрут вместе с придурками. Никто ничего не слышал, кроме Пайка, но это не имело значения, поскольку Пайк и сам был в полушаге от идиотизма. В любом случае Биллтоу решил замаскировать свое невольно вырвавшееся извинение.

— Жаль, жаль, — повторил он, на этот раз громче. — Мне правда жаль этих бедных безумцев внутри «Флоры». Что им предстоит сегодня вечером, а?

Тюремные охранники стояли в подземной кладовой, глядя сквозь дыру в полу на «Флору», на десять морских саженей погруженную в темную воду. Море снаружи было неспокойно, и тоннель, ведущий к открытой воде, выглядел так, будто в нем установлен огромный вентилятор. Он с грохотом раскачивал водолазный колокол, из которого при каждом ударе вырывались пузыри воздуха.

— Мне действительно жаль, — продолжал Биллтоу. — Им лучше поторопиться, пока «Флора» не оторвала кому-нибудь руки-ноги.

Пайк, конечно, не поверил ему; он знал, что судьба пленников волнует Артура Биллтоу никак не больше, чем судьба травы, по которой тот шагал. Однако любой, стоящий ниже Биллтоу по служебной лестнице, не осмеливался ему возражать, если не хотел, чтобы в сочельник его приставили работать в отделение сумасшедших.

— Не расточай попусту свое легендарное сочувствие, Артур, — сказал Пайк, потирая лысую голову.

Биллтоу вскинул хмурый взгляд на товарища. Что это, острота? Нет, вряд ли на такое способен человек, думающий, что электричество — это подарок фей.

— Не о чем беспокоиться, — продолжал Пайк. — Сегодня в вечерней смене Финн и Маларки.

Биллтоу кивнул. Финн и Маларки. Лучшая пара горнорабочих за все время существования колокола. Юный Финн, без сомнения, был мозгом этой пары; но, следуя его указаниям, гигант Маларки нырял куда угодно, как бы трудно это ни было. Просто не верилось, что два года назад, когда Конор Финн появился на Малом Соленом, он выглядел всего лишь жалким заморышем, которого ожидали стеганый брезентовый мешок и похороны в море. Теперь он заправлял «Убойными баранами» и стал одним из главных источников дохода самого Биллтоу.

Биллтоу откашлялся.

— Я сам обыщу Финна и Маларки, Пайк.

— Как обычно, Артур.

Биллтоу проигнорировал дерзость — это могло бы повлечь за собой разборку по поводу тайно припрятанных алмазов, — но мысленно решил перевести Пайка надзирать за уборкой нечистот. То, что замечания Пайка граничили с дерзостью, было плохо само по себе. Кроме того, до Биллтоу доходили слухи, что Пайк продает информацию шайке «Убойных баранов» в Килморе в обход своего старого друга Артура.

Биллтоу наклонился над краем ямы, вглядываясь в освещенную лампами бездну. В темной воде мерцал колокол, с каждым ударом испуская протяжный, гулкий звон. Сквозь грязный иллюминатор видны были лишь смутные движущиеся тени. Надо полагать, Финн и Маларки заняты добычей алмазов.

«Удачи вам, Соленые. Принесите дядюшке Артуру золотое яичко».

Биллтоу снова сплюнул табачную жвачку и на этот раз попал в яму, точно на резиновый воздуховод колокола. Он гордо хмыкнул, подмигнул Пайку и зашагал к лестнице, предпочитая встретить Финна и Маларки, как только те поднимутся на поверхность.

— Эй, Артур! — окликнул его Пайк. — Куда это ты? Селедочки захотелось?

Биллтоу нахмурился. С Пайком определенно нужно что-то делать.

— Нет, горбатый лысый клоун. Просто спешу честно делать свое дело.

— Точно. Это второе объяснение, которое пришло мне в голову.

У Пайка, как у большинства тупиц, иногда случались вспышки проницательности.

Внутри водолазного колокола Конор Финн и Отто Маларки сражались, словно дьяволы. Разрезая воздух, их самодельные мечи пели и при столкновении испускали снопы искр. Оба обильно потели и дышали так интенсивно, что уровень воды у их ног постепенно поднимался — они расходовали воздух быстрее, чем шла его накачка.

— Балестра [78] у тебя получается топорно, — тяжело дыша, сказал Конор. — Изящнее, Отто. Ты не кабан в загоне.

Маларки натянуто улыбнулся.

— Кабаны — опасные животные, Конор. Не побережешься, и они проткнут тебя насквозь.

С этими словами, нарушая правила фехтования, он отбросил меч и ринулся на противника, широко раскинув руки.

Конор среагировал молниеносно: рухнул на живот и откатился в сторону, с силой ударив Маларки по ногам. Тот тяжело рухнул, стукнувшись виском о колокол. К тому времени, когда он восстановил дыхание, Конор уже приставил трезубец к его горлу.

— Твои волосы выглядят хорошо, — сказал Конор. — Здоровый блеск.

Маларки приосанился.

— Это не один ты заметил. Я ем жирную рыбу, как ты посоветовал. Она дорого мне обходится, и я ее терпеть не могу, но готов пострадать ради таких-то результатов.

Конор помог Маларки встать.

— Надо больше практиковать балестру. Это прыжок танцора, а не пьяное спотыкание. Но если не считать этого, прогресс у тебя налицо.

Маларки потер голову.

— И у тебя тоже. Ловко ты сейчас перекатился. Никогда в жизни не видел бойца лучше тебя, Конор. Существует искусство фехтования, в основном испанское, но отчасти французское. Существует кулачный бой, который я назвал бы немецким искусством. Но есть еще и резкие, точные удары руками и ногами, что я отнес бы к восточным единоборствам. Я видел одного типа в Уэст-Энде, [79] он там демонстрировал как раз такие удары. Тогда я посчитал, что это трюк, но теперь рад, что не высказал ему своего мнения.