Ведьмино логово, стр. 3

– Видите ли, я – Гидеон Фелл. Боб Мелсон писал мне о вас. Я понял, что это вы, в тот самый момент, как вы вошли в вагон. По этому поводу мы должны выпить бутылочку вина. Собственно, две бутылочки: одну за вас и другую за меня. Хе-хе-хе! Официант!

Он повернулся в своем кресле, словно феодальный барон, повелительно вытянув руку.

– Моя жена, – продолжал доктор Фелл, продиктовав официанту заказ, которому позавидовал бы Гаргантюа, – моя жена никогда не простила бы мне, если бы я не перехватил вас в поезде. Она и так вся в запарке: и лучшая спальня не в порядке, там штукатурка сыплется с потолка, и поливалка для газона испортилась, не желала работать, пока не пришел наш пастор, а когда он за нее взялся, его с ног до головы окатило водой. Хе-хе-хе. Выпейте. Не знаю, что это за вино. Никогда не спрашиваю. Вино и вино, с меня этого достаточно.

– Ваше здоровье, сэр.

– Благодарю вас, мой мальчик. Позвольте мне, – начал он, но потом, вероятно, вспомнил о своем недавнем визите в Америку. – Впрочем, не будем тянуть резину. Хе-хе. Итак, вы любимый выученик Боба Мелсона? Он, кажется, говорил, что вы занимаетесь историей Англии? Собираетесь стать доктором философии, а затем заняться преподаванием?

Рэмпол вдруг почувствовал себя отчаянно молодым и глупым, несмотря на благожелательность, которую можно было прочесть на лице доктора. Он пробормотал что-то невразумительное.

– Отлично, – сказал доктор. – Боб хвалил вас, однако отметил: «Слишком уж у него богатое воображение», – так и сказал. Хм! А вот я думаю иначе. Они должны почувствовать величие и славу, говорю я, величие и славу! Вот когда я читал лекции в вашем Хейверфорде, они, может, не так уж много усвоили из английской истории, зато кричали «ура», мой мальчик, да, кричали «ура», когда я рассказывал им о великих битвах. Я помню, – продолжал он, а лицо его сияло, как будто в лучах заходящего солнца, – помню, как я учил их петь застольную песню солдат Готфрида Бульонского, – пели ее во время первого крестового похода, в 1187 году [3]. Сам я был запевалой, а они все подхватывали и, как положено, притопывали в такт ногами; и вдруг появляется один ненормальный, профессор математики; он держится за голову и заявляет (удивительно выдержанный господин, так сказать): не будем ли мы так добры и не перестанем ли топать, а то у них там, внизу, доска свалилась со стены. «Это неприлично, – говорит он, – пуфф, пуфф, кхм, весьма неприлично». – «Ничего неприличного, – говорю я, – это просто „Laus Vini Exercitus Crucis“ [4]. – «Черта с два, – говорит он. – Что, я не знаю „Мы придем домой не раньше утра“, что ли?» И тут мне пришлось объяснять ему классические варианты... Хэлло, Пейн! – загремел доктор, прервав свою тираду и махая салфеткой в сторону прохода.

Обернувшись, Рэмпол увидел того самого мрачного и чопорного господина с трубкой, на которого обратил внимание недавно в коридоре вагона. Шапочку он снял, обнажив жесткий ежик седых волос; лицо – длинное и темное, почти коричневое. На ходу он весь раскачивался и трясся, словно выбирая место, куда бы упасть. Он проворчал что-то не слишком учтивое, остановившись возле их столика.

– Мистер Пейн – мистер Рэмпол, – познакомил их доктор Фелл.

Пейн посмотрел на американца, белки его глаз при этом странно сверкнули; взгляд казался подозрительным.

– Мистер Пейн – наш чаттерхэмский стряпчий, – объяснил доктор. – Послушайте, Пейн, где ваши подопечные? Я хотел, чтобы молодой Старберт выпил с нами стаканчик вина.

Тонкая худая рука Пейна потянулась к подбородку и стала его поглаживать. Голос у него был сухой и скрипучий, говорил он с трудом, словно ему приходилось заводить себя ключом.

– Не явились, – коротко ответил он.

– Хм-м, хе-хе. Не явились?

«От этой тряски, – подумал Рэмпол, – у Пейна развалятся все кости». Тот моргнул, продолжая поглаживать подбородок.

– Нет. Я подозреваю, – сказал адвокат, указывая на винную бутылку, – что он и так уже достаточно выпил. Возможно, мистер... м-м-м... Рэмпол может кое-что нам об этом сообщить. Мне было известно, что ему не очень-то улыбается мысль просидеть целый час в Ведьмином Логове, но я все-таки не думал, что все эти мрачные легенды, связанные с тюрьмой, помешают ему явиться и исполнить то, что от него требуется. Впрочем, время еще, конечно, есть.

«Ничего не понимаю, – думал Рэмпол. – Ерунда какая-то. В жизни не слышал ничего подобного. «Просидеть час в Ведьмином Логове», «легенды, связанные с тюрьмой»... А тут еще этот коричневый тип, у которого, того и гляди, руки-ноги отвинтятся; весь в морщинах, белки сверкают, а смотрит на тебя так же бессмысленно, как только что смотрел в окно». Рэмпол уже начал ощущать на себе действие вина. Что, черт возьми, все это означает?

– Прошу... прошу прощения, – проговорил он и оттолкнул от себя стакан.

В горле у Пейна что-то заворочалось и заскрипело.

– Быть может, я ошибаюсь, сэр, но мне показалось, что я видел, как вы беседовали с сестрой мистера Старберта перед самым отходом поезда. Я подумал, что вы, может быть...

– С сестрой мистера Старберта, верно, – сказал американец, Чувствуя, что кровь начинает пульсировать у него в горле. – Но с самим мистером Старбертом я не знаком.

– Правда? – сказал Пейн, и у него в горле снова что-то щелкнуло. – Понятно. Ну, так...

Рэмпол видел, что умные маленькие глазки доктора Фелла весело и внимательно смотрят сквозь очки, пристально наблюдая за Пейном.

– Послушайте, Пейн, – сказал доктор. – А он ведь боится не того, что встретит кого-нибудь из тамошних висельников, верно?

– Конечно, нет, – ответил адвокат. – Прошу прощения, джентльмены, я должен пообедать.

2

Остальная часть путешествия вспоминалась впоследствии Рэмполу как погружение в самую глубь страны, проникновение в прохладные таинственные области, где оставались вдали огни городов и паровозные гудки эхом отдавались в просторном пустеющем небе. Доктор Фелл положил конец разговору о Пейне, заключив эту тему презрительной тирадой.

– Да ну его, – фыркнул он. – Спорит по каждому поводу. Не обращайте на него внимания. А хуже всего то, что этот человек – математик. Да-с, математик, – повторил доктор Фелл, грозно уставившись на свой салат, словно ожидая найти в листиках латука бином Ньютона. А уж ему-то вовсе не следовало бы болтать.

Старый лексикограф не выразил ни малейшего удивления по поводу того факта, что Рэмпол был знаком с сестрой таинственного Старберта, за что американец был ему благодарен. А сам, в свою очередь, не стал задавать никаких вопросов о странных вещах, услышанных им в тот вечер. Он откинулся в кресле, приятно разогретый вином, и слушал своего собеседника. Рэмпол не взялся бы выступать в роли знатока по поводу совместимости разных напитков, однако был слегка ошарашен, видя, как Фелл наливает в бокалы вино после портера, а потом, в конце обеда, завершает все это пивом. Тем не менее он мужественно поддерживал компанию, выпивая каждый налитый ему бокал.

– Что касается этого напитка, – разглагольствовал доктор так, что его голос гулко разносился по всему вагону, – что касается этого пойла, послушайте только, что сказал Эльвисмал: «Элем зовется он средь людей, но боги зовут его пивом». Вот так-то!

Красный от выпитого вина, он все говорил и говорил, раскачиваясь на своем стуле, роняя пепел от сигары на галстук, то и дело принимаясь смеяться. Только после того, как официант начал ходить возле их столика, почтительно покашливая, удалось его уговорить уйти из ресторана. Громко ворча, опираясь на две свои палки, доктор Фелл с трудом двинулся из ресторана, сопровождаемый Рэмполом. Дойдя до своего вагона, они уселись друг против друга в уголке пустого купе. Фонарь в купе почти не давал света, там было даже темнее, чем снаружи за окном. Доктор Фелл, сгорбившись бесформенной массой в своем уголке, был похож – на фоне линялой обивки сиденья и висевших над его головой еле различимых фотографий – то ли на лешего, то ли на домового. Он хранил молчание, тоже, вероятно, почувствовав нереальность царившей вокруг атмосферы. Прохладный северный ветер становился все свежее, на небе взошла луна. Там, вдали, куда не достигал летящий перестук колес, лежали древние, густо заросшие усталые холмы, а деревья были похожи на похоронные букеты. Молчание в конце концов нарушил Рэмпол. Он не мог больше сдерживать свое любопытство. Поезд с лязгом остановился у платформы какой-то деревушки. Было совсем тихо, если не считать протяжных вздохов паровоза.