Вадимка, стр. 7
Вадимка по привычке шморгнул носом и прошептал, поглядывая украдкой на Алёшина.
— Ушёл дядя Яков, ну и нехай себе… Ему, стало быть, не жалко ни дома, ни хутора… Не очень-то они ему нужны!
Дядя Василий долго молчал, а потом похлопал своего собеседника по спине и будто нехотя сказал:
— Рыба ишшет где глубже, а человек — где лучше.
— Ну, конечно, ты делаешь как лучше!
— Эх, парень, парень… И что ты ко мне пристал…
— Доберёмся до дому, эх и заживём! Правда, дядя Василь?
— Дай-то бог… А то ведь только тем и занимаемся, что стреляем друг в друга.
Дядя Василь снова замолчал. Вадимка был несказанно рад, что с ним разговаривают как со взрослым, и тоже молчал — он боялся каким-либо неосторожным словом рассердить соседа.
— А нынче вот, — снова заговорил дядя Василий, — я дошёл до края и конца — тут край земли нашей, тут и войне конец. С нынешней ночи я могу жить не по воинскому уставу, а сам по себе. Нынче я опять Василий Алёшин, каким меня мать родила. И думаю я — не пора ли тебе, Василий Алёшин, жить, как велит тебе твоя душа… А душа-то, она от войны совсем изнемогла… Вернусь вот домой и начну жить с того места, на каком меня застала война… Дело тут простое… Ежели мне кто сделал добро, так и я же буду платить ему тем же. Ежели каждый из нас да начнёт жить по этому человеческому закону, то и жизнь станет совсем другой. Свет-то, он стоит на добрых людях.
Вадимка был согласен с Алёшиным. После всего, что довелось видеть в Хомутовской, он хорошо знал, как страшно, когда люди убивают людей.
— Вот бы только коней выручить, — осторожно заговорил парнишка. — Я их в городе одному извозчику отдал… А что, ежели пойти к этому дядьке и сказать: «Отдай коней назад, мы домой на них поедем?» А? Дядя Василь?.. Коней-то жалко… Что мы с матерью без них будем делать?.. Быков у нас нету.
— Дорогой ты мой, несмышлёныш, — обнял Вадимку Алёшин. — Кто ж тебя пустит по городу разгуливать, коней своих искать? Мы с тобой, брат, пленные. У нас теперь одна забота — делай, что прикажут… Да ты не горюй. Твоим коням тут будет неплохо. Извозчик толк в лошадях понимает…
Вадимка вздохнул и ничего не ответил. Он был очень обижен, что соседу не жалко бросать его Гнедого и Резвого. Парнишка даже отвернулся от Алёшина. Только сейчас он смог оглядеться по сторонам. Пожар на берегу погас, от него остались лишь какие-то тлеющие груды. Но было удивительно — раньше, когда пожар только начал затухать, соседняя пристань все больше терялась в темноте; теперь пожар кончился, а соседнюю пристань стало хорошо видно. Вадимка догадался — уже светало. Он посмотрел на море. На горизонте в густой рассветной дымке маячили два судна.
— А это что за пароходы? — дёрнул он за рукав дядю Василия.
— А это, парнишша, союзнички. Англичанка, не иначе… Бросили союзнички нашу кобылку на берегу, а сами на своих крейсерах подальше удирают.
Вадимка впервые видел военные корабли, но смотреть на них не пришлось. С пристаней в воду полетели кобуры с револьверами, погоны, бинокли, винтовки, шашки, ручные гранаты, рваная бумага, пустые бумажники — да разве все разглядишь? Что сразу булькнуло в воду, а что плавало на неторопливой морской волне. Но больше всего Вадимку удивили сами люди. На всех пристанях они стали подниматься и густой толпой, медленно двинулись к берегу.
— Ну, вот и всё! — спокойно сказал Алёшин. — Как ни хворало наше Всевеселое войско Донское, а нынче померло!.. Мы с тобой, Вадимка, уже в плену.
Вадимке верилось с трудом. Он ждал, что придут на их пристань красные, наставят на них винтовки и крикнут: «Руки вверх! Сдавайтесь!» — и плен начнётся. А тут все не так. Красных не видно, а дядя Василь говорит, что плен уже начался.
На глаза попался все тот же казак с двумя мешками. Теперь этого человека трудно было узнать. Он совсем осатанел, ругался, кому-то грозил, кого-то проклинал. С трудом подтащил свои мешки к борту пристани.
— Нате, жрите! — заорал он с визгом и столкнул ногой один мешок.
— Подавитесь моим добром, проклятые! — и столкнул другой.
— А теперь за ними сам вниз головой, что ли? — усмехнулся Алёшин.
— Не-ет, они этого от меня не дождутся, — продолжал кричать владелец мешков. — Будет по-другому… совсем по-другому. Я с них получу за своё добро!.. Лесные чащи у нас, слава богу, не перевелись, а стрелять я умею!.. Вот там теперь моё место!.. Я с ними ещё посчитаюсь!
Казак долго смотрел на колыхавшуюся воду, где утонули его мешки.
— Вот так-то! — сказал Алёшин, снова обнял Вадимку, и вместе со всеми они молча пошли к берегу. В порту стояла тишина. Было слышно, как плескалась вода под устоями пристани.
Глава 3
«СВЕТ СТОИТ НА ДОБРЫХ ЛЮДЯХ»
Каждая пристань глубоко вдавалась в море, скопившаяся масса людей двигалась медленно, до земли пришлось идти долго. Вадимка всматривался в берег, видел, как со всех пристаней туда выливались людские потоки, они сходились в общий поток, который тянулся по шоссе в город. От огромного пожарища остались обуглившиеся кучи мусора, которые все ещё курились. «А где же красные? Как они будут встречать пленных? А не сочтут ли красные меня добровольцем?» — приходило снова на ум. Становилось страшно — хотелось поговорить с дядей Василием, но Вадимка молчал, и на это у него был свой резон: не хотелось показывать трусость. Не боится же дядя Василь сдаваться в плен, а уж он-то знает дело! Одно успокаивало — в Хомутовской перед белыми стояла небольшая кучка пленных, а тут вон гляди сколько — тысячи! Расстрелять такое множество народу невозможно.
Кругом слышался негромкий гомон.
— Вот мы частенько так, для красного словца, говорим: дальше ехать некуда! А вот нынче шкурой чувствуешь — каково человеку, когда ему на самом деле ехать некуда! — Шедший недалеко казак вздохнул.
Для своих четырнадцати лет Вадимка был высокого роста. Его складная фигура, открытое лицо с довольно крупными чертами, озаряемое милой, добродушной улыбкой, располагали к нему людей. В выражении его лица сохранялось ещё немало детского. Когда Вадимка видел что-нибудь интересное, у него слегка открывался рот, а серые с синевой, глубоко посаженные глаза смотрели на мир с постоянным любопытством, словно говоря: а на свете-то, оказывается, вон что творится, а я, чудак, и не знал. Мягкие, русые, немного вьющиеся волосы, часто выбивавшиеся из-под шапки, тоже мешали ему казаться взрослым. Алёшин шёл, обняв Вадимку, иногда похлопывая его по плечу. Парнишка понимал, что дядя Василий хочет его подбодрить, и с благодарностью посматривал на своего покровителя.
Они вышли на берег. У выхода из порта стояло несколько всадников в кубанских папахах. На одном — алые галифе. Конечно, это — красные. Всадники с любопытством смотрели на нескончаемую вереницу пленных.
— Далече вы забрались, станичники! А ведь придётся ж обратно отмеривать эти версты! — крикнул один из красных. Вид у него был залихватский: кубанка сдвинута на затылок.
— А ты, браток, нас подвези! Теперь тебе делать всё равно нечего — война-то кончилась! — в ответ бросил кто-то из пленных.
Дальше стоял кавалерист, который скороговоркой твердил:
— Может, бинокль у кого остался… Он вам больше не нужен… Нет ли у кого бинокля?
А потом произошло то, чего Вадимка никак не ожидал. Из гущи пленных выбрался казак и протянул кавалеристу свои часы.
— На, возьми!.. Один черт, обозники отберут. Так уж нехай они достанутся боевому коннику. Две войны вместе служили, под пулями много раз бывали.
Тот растерялся.
— …Может, у тебя жрать нечего?.. Хочешь, дам в обмен?
— Не надо! Это тебе мой подарок, а за подарок плату не берут… У меня пока что английских консервов полны карманы… Союзнички угостили… Вон они маячут. Видишь? — показал он на крейсеры, теперь хорошо видимые на морском горизонте.