Войку, сын Тудора, стр. 77

— Темница и плен уравнивают всех, — ответил Войку на том же языке, — кто почитает себя мужем.

— Свобода! Равенство! — рассмеялся фрязин. — Плохое время выбрали вы, мой друг, для спора по таким важным предметам! Но, может быть, ваша милость желает решить его силой, раз уж пожаловали сюда, ко мне?

Чезаре с угрозой опустил руки к поясу. Лишь теперь Войку заметил полускрытый полой туники фрязина длинный стилет.

— Честный бой! Честный бой! — гневно зашумели внизу. — У волошина нет оружия! Позор Чезаре!

С небрежной улыбкой Скуарцофикко протянул за спину руку, в которую кто-то вложил еще один стилет. Чезаре хотел вручить второе оружие сотнику, когда двери открылись, впустив потоки света.

Кинжалы из рук фрязина как по волшебству исчезли. Матросы с «Зубейды» внесли обычную пищу узников — воду и сухари. За ними последовал сам патрон судна, Зульфикар-ага.

— Привет вам, недимы [36] пресветлого султана! — воскликнул турецкий капитан. — Какие видели сны?

— Мы не недимы! — крикнул кто-то.

Пленники, получив скудный рацион, расселись по своим местам, как будто ничего между ними не произошло.

— Не станете недимами, будете пайзенами! [37] — насмешливо крикнул патрон, в то время как двери снова закрылись, погружая пленников в темноту.

Появление общих врагов охладило пыл противников. Теперь, однако, внизу наметилась перемена; люди переходили от кружка к кружку, знакомились, рассказывали друг другу, кем были прежде, на что надеялись в жизни. Чезаре и его приятели не посягали более на владение заветным местом переговоров с девицами. Но хождение к нему прекратилось само собой — не так уж много молодых людей в обоих отделениях палубы знали друг друга.

Войку все время ждал, что его тоже позовут. Роксана, однако, не давала о себе знать. Чербул передумал, терзаясь, многое, пока не утвердился в догадке: знатную пленницу вместе со спутницей поместили отдельно, в одной из кают на верхних палубах, под крепкой стражей. И сотником вновь овладела мысль, неотступно сверлившая его мозг сначала пути. Войку все сильнее ощущал, как давят со всех сторон деревянные стены темницы, в которую он угодил. Он должен был добыть утраченную волю и освободить любимую; но как бежать из плавучей, несомой по волнам и ветрам тюрьмы?

Товарищи сотника от горьких мыслей старались уйти. Кто-то сумел припрятать карты, кто-то — кости; денег не было, играли на тумаки и щелчки. Самое большое оживление царило в шумной компании Скуарцофикко; будущее, видимо, не рисовалось мрачным молодым патрициям.

Войку долго бродил по палубе, присоединяясь то к одному кружку, то к другому, всматриваясь сквозь полутьму в молодые лица спутников, слушая их речи, стараясь узнать, на кого можно положиться в трудный час. Сотник глазом воина приглядывался к товарищам, вынашивая еще неясную думу о том, как вырваться из неволи.

39

Роксана Палеолог встретила второе утро в отведенной ей каморе среди ковров, подушек и дорогих судов, украшавших прежде дома каффинских аристократов и богачей, — добыча среди добычи, драгоценная и крепко хранимая. По приказу наместника от дверей княжны ни днем, ни ночью не отходили двое янычар. После отплытия, правда, у каюты остался один только страж, да и тот постоянно дремал, прислоняясь к стенке и вытянув по пологу ноги в острых папучах. Матросы, воины и сам капитан-патрон были спокойны: отныне и навеки старый Понт стал турецким морем, правоверные могли по нему плавать в совершенной безопасности. Янычары и моряки несли службу, не заботясь о бдительности: что могли сделать против пяти десятков бывалых воинов ислама полтораста невольников-кяфиров!

Мимо двери Роксаны протопали босые ноги моряков: узникам нижней палубы понесли еду. Бедный Войко, как и прочие, грызет сухари, запивая их водой, — думала Роксана, — у нее же здесь есть все, что пожелает душа: нежный плов, турецкие напитки и сладости, фрукты. Хозяин судна старается предупредить малейшее желание княжны: кто знает, какая судьба ждет такую знатную пленницу, не станет ли она в столице могущественной ханум. Османы позолотили клетку, в которой везли княжну, но узница оставалась узницей, чего ни делал Зульфикар-ага чтобы ее ублажить.

— Эй, недимы, аджеми-огланы! — снова закричал тем временем патрон юношам с нижней палубы, появляясь в дверях. — Когда вам надоест валяться во тьме, грызя пищу корабельных крыс? Когда надумаете принять ислам?

Несколько мгновений прошло в безмолвии. Зульфикар-ага раскрыл было рот, но тут раздался зычный голос:

— Когда прикажешь, мой паша!

Ага так и остался с отверстыми устами; все головы повернулись в ту сторону, где угнездились знатные каффинские птенцы!

— Молодцы! — пришел в себя наконец патрон. — Умницы! Вас ждут подвиги! Вас ждут богатство и почет, благословение аллаха и сладостные кущи рая! Сколько вас? — Зульфикар-ага хитро прищурился. — Двадцать? Тридцать? Почему не все? Что говорят остальные?

Остальные безмолвствовали, пристально глядя на пленников-нобилей.

— Даю вам три дня, — заявил патрон, — дабы утвердились вы в благом решении своем. И дабы втолковали всем этим, проглотившим язык, в чем для них спасение и слава. Потом с вами будет беседовать наш святой мулла. А вы, — ага погрозил кулаками толпе, — глядите! Возжаждавшие истинной веры для вас, неверных, — святы! Кто тронет хоть одного иль обидит — с того заживо сдеру кожу и таким привезу в Стамбул!

И двери на волю со скрежетом захлопнулись.

— Предатели! — крикнул кто-то среди нарастающего глухого ропота. Многие узники, сидевшие внизу, вскочили на ноги и двинулись к помосту.

Компания Чезаре и Тесты сбилась в кучу, в руках у некоторых блеснули кинжалы и ножи. Теперь ренегатов осталось не более двух десятков. Около тридцати вчерашних обитателей кожаного помоста у перегородки отделились от них и, спустившись вниз, примкнули к простым узникам.

— Шкуры! Слезайте со шкур! — заорал моряк Давицино. — Мы отправим вас прямо в магометанский рай!

— Тихо! — громовым голосом впервые во все легкие крикнул Войку, и многие с удивлением умолкли. — Сошли с ума?! За два десятка отступников — всем погибать? — Взволнованные узники «Зубейды» начали успокаиваться. — Пусть они молятся хоть сатане, — что до этого нам, в своей вере крепким?

— Верно, синьор влах! — откликнулся Чезаре. — Ты говорил о свободе! Если таков ваш выбор, — носите крест на галеях султана, в его рудниках, — вы, молдаване, русы и готы, греки и армяне! Носите крест хоть до ямы, в коей вас, когда не станет силы рубить камень, зароют в горах Анатолии. Но у нас тут есть соотечественники, такие же, как мы, сыны Генуи и Каффы. Кто запретит нам помочь разумным советом этим нашим братьям, за коих мы в ответе? Эй, Чукко! — воскликнул он. — Эй, Форезе! И вы — Нуччо, Чеффини, Дато! Разве вы не работали на наших верфях, не получали плату серебром? Вы можете, конечно, забыть милости, оказанные вам нашей семьей, только я не забываю, что кровь и родина у нас одна! Вот я и спрашиваю тебя, к примеру, Чукко ди Чуккино: что можешь ты против мухаммедовой веры? И знаешь ли, что закон ислама сродни христианскому, ибо учит, что бог един?

Черноглазый Чукко протиснулся вперед.

— К чему мне это знать? — запальчиво спросил он. — Кто отуречиться хочет — тому закон проклятых и учить!

— А я его уже освоил. Занятная вера! Знал бы ты, Чукко, какой у них рай! Полно красоток!

— Хы! — ощерился Чукко. — Такой рай был у нас, в Каффе, его держал у Старого рынка мессер Риньери деи Пульчи.

Вокруг грянул хохот: каждый горожанин знал самый большой в Каффе публичный дом.

— Простая, Чукко, ты душа, — улыбнулся Чезаре, ничуть не сбитый с толку, — бордель для тебя — божий рай. Значит, в турки ты с нами не пойдешь?

— Чтобы я стал как дерево, отгрызшее себе корни? — в сердцах сплюнул честный молодой плотник. — Из Чукко сделаться Селимоном Османом? Так подло осквернить могилы моих предков?