Войку, сын Тудора, стр. 74

35

И потянулись новые дни кочевой жизни. Войку вместе с беем и его улемами вихрем скакал по равнинам, совершенствуясь в искусстве верховой езды, охотился, провожал и встречал отряды, снаряженные князем за добычей и на войну. Эмин-бей порой отлучался на день-другой по своим тайным делам к войску, стоявшему с турками у Мангупа. Тогда сотник предавался лени; лежа в своей юрте, влекомой дюжиной неторопливых волов, юноша читал книги, взятые у бея, или дремал под мерное поскрипывание арбы и заунывное пение рабов-погонщиков.

Однажды Эмин-бей не появлялся в своем аиле целых три дня. При вступлении осман на Великий остров тогдашний хан Менгли-Гирей был свергнут и бежал, на престоле в Бахчисарае оказался его сын, малоопытный юноша Айдар. Хозяевами орды стали беи семи племен, меж которыми первенствовал ширинский. Султан из Стамбула их в том поощрял: Мухаммед видел в могуществе беев залог своей власти над своевольным Крымом, узду для будущих ханских прихотей. «Захотим — оставив Айдара, — похвалился накануне поездки перед Войку ширинский властитель. — Захотим — посадим в столице брата Менгу-хана. Можем вернуть туда и его самого: хитрец достаточно наказан и будет помнить урок. [29] Лучше старый, но наученный послушанию хан, чем новый, но неук», — горделиво добавил Эмин-бей.

Из Бахчисарая, где собирался диван, из Каффы, куда князь ездил к наместнику, Эмин-бей вернулся поздним вечером, усталый и хмурый. И тут же велел позвать сотника зи Монте-Кастро в свой шатер. Едва переступив войлочный порог, Войку сразу понял: Эмин-бей призвал его не ради добрых вестей.

— Садись, сын мой и гость, — сказал татарин. — Ты храбрый муж, как ни молод, и выслушаешь без обиды прямую речь человека, никогда не желавшего тебе зла.

Эмин-бей помолчал, пока служанки вносили ужин.

— Вначале поешь, — сказал князь, протянув руку к плову.

— Прости, баба. Раньше вести.

— Будь по-твоему. — Бей вновь сложил руки на коленях. — Скажу, как ни тяжко мне это: я не смогу выполнить свое обещание. Не дал, видно, на то дозволения великий Аллах.

Войку молчал.

— Я был намерен отправить вас через Гезлев [30] к бею Штефану, как только оттуда в Монте-Кастро пойдет корабль; путь по суше слишком опасен для княжны. Аллах судил иначе. Тайный недруг донес в Стамбул о том, что ширин-бей прячет в своем гареме девушку царского рода. И вот прибыл фирман. — Князь достал из сандалового ящика пергамент, с которого свисала на алой ленте серебряная печать, благовейно коснулся его губами. — Священный фирман Прибежища благоденствия, падишаха Мухаммеда, повелевает его рабу доставить племянницу мангупского бея в Каффу, откуда ее отвезут морем в столицу его царства. Я знаю — продолжал бей, — эта девушка тебе дорога; но мы не вольны в своей судьбе, ее определяет всемогущий Аллах. Тебе же, поверь, о сын мой, лучше — отныне забота об этой девушке с тебя снята. И беспокоиться о ней не следует: если всемогущий не возьмет ее себе, он непременно выдаст Роксану-хатун замуж за очень знатного человека, может быть — турецкого бея или даже христианского властителя, покорившегося Сиятельной Порте. Эту знатную девушку, по ее рождению, ждет замечательная будущность. Зато сам ты свободен и волен выбирать свой путь.

— Он лежит теперь в Каффу, мой бей.

Эмин-бей зачерпнул горсть остывшего плова, но, не донеся, положил его обратно. Налив вина себе и гостю, он жадно осушил кубок.

— Воистину сказано, сильна, как смерть, любовь! — воскликнул бей. — Аллах уберегал меня от нее до старости, да вот, не ко времени выдал ее головой, — татарин кивнул в ту сторону, где под боком у его шатра стояла юрта синеглазой подолянки. — Но не всякая страсть, хвала всевышнему, грозящая беда!

— Страсти не выбирают, мой бей, — сказал Войку голосом, от которого жестокое сердце татарина дрогнуло впервые за много лет.

— Ты сын моего анды, — молвил бей, помолчав. — Значит, я для тебя здесь — отец и мать. Родительской власти над тобой мне не дано, но право отеческого совета — за мной. Говорю же тебе, как сказал бы кровному сыну, как приказал бы, верно, тебе мой кардаш, богадур Тудор: оставь эту девушку. Забудь ее.

Сотник не отвечал.

— Эта девушка — из дома Палеологов, — продолжал повелитель кочевников. — И Асанов. И Комненов. И Гаврасов! Четыре царственных рода слили в жилах этой девушки свою священную кровь, дававшую императорам право на половину земного круга; такое рождение не имеет, как тебе ведомо, цены. Вообразим невероятное: ты отобьешь ее у султана, у самого могущественного в мире властелина, чья воля порой — сильнее самой судьбы, да простит всевышний меня за эту мысль. И что же? Оставаясь с нею, став даже ее мужем, ты будешь везде словно одинокий путник, несущий бесценный алмаз через лес, кишащий лихими людьми.

Войку безмолвствовал в упрямом несогласии.

— Эта девушка убила татарского воина, — продолжал бей, — уже после того, как накинутый аркан сделал ее собственностью нашего рода. От заслуженной за это казни я не смог бы, поверь, защитить ни одну другую полонянку, каким бы высоким ни было ее рождение: закон Чингиса обрекал ее на неминуемую смерть. Роксану-хатун не пришлось защищать: мои улемы, узнав, кто она, не стали помышлять о наказании. За менее знатных женщин, чем она, убирают с дороги и более родовитых мужей, чем ты, о мой сын. Не достанут тебя ножи соперников — придется беречься ее же семьи. Род Палеологов еще силен в этом мире; для этих людей ты станешь позором, их ненависть и месть будут преследовать тебя везде.

Войку по-прежнему молчал.

— Так судил тебе, верно, Аллах, — развел руками Эмин-бей, — бессильны тут, видно, слова, будь они вытканы жемчугами. Завтра выступаем к Каффе; ты волен ехать с нами и испытать до конца, как немилостива к упрямцам судьба. Мы выезжаем, дальнейшее же — во власти Аллаха.

— Спасибо, — Войку поднялся, чтобы уйти.

— Постой-ка, о сын беды! — вспомнил татарин. — С этого вечера у юрты Роксаны-хатун поставлена крепкая стража. Так что более к ней не ходи, я пришлю к тебе в юрту другую красавицу. — Лицо старого Эминека вновь сощурилось в ласковой усмешке.

Войку покачал головой и, поклонившись, вышел из шатра.

36

Три дня занял неспешный путь в старую Каффу по степному Крыму. Впереди шел чамбул во главе с самим беем, за ним — малая юрта на четырехколесной телеге, в которой везли княжну, наконец — еще один чамбул. Ехали с недолгими привалами, ночуя у костров, более — молча. Повидать возлюбленную в эти дни сотнику не удалось, но Гертруда в одну из ночей ухитрилась все-таки к нему пробраться. С ее помощью Войку сумел передать Роксане, что он по-прежнему с ней и не отступится, пока жив.

Миновав янычарcкую стражу, охранявшую ворота, отряд вступил в покоренную Каффу. Следы последних схваток и последовавшего по обычаю трехдневного грабежа были еще видны на улицах и площадях. Лишь немногие усадьбы, принадлежавшие татарской знати Крыма, не были тронуты турками. К своему дому, окруженному просторным садом за каменной стеной, Эмин-бей и привел небольшой караван.

Князь сразу поскакал к наместнику султана — с докладом о прибытии. К вечеру он вернулся и позвал к себе Войку.

— Наместник Прибежища справедливости принял дар моего народа падишаху, — сказал он. — Через день хатун будет препровождена на судно, отплывающее в Стамбул. Принц узнал из моих уст и о тебе, сыне моего побратима, и посылает драгоценный знак своего благоволения.

Князь протянул сотнику кожаную трубку-футляр, в которой лежал небольшой, туго свернутый свиток пергамента. Выписанный на двух языках документ коротко сообщал, что предъявитель сего Войку Чербул из города Монте-Кастро в Белой Богдании прибывает под покровительством Каффинского наместничества и Крымского юрта. Турецкий текст затейливыми завитушками и крючками образовал собою изображение плывущей на веслах крутоносной ладьи. От себя бей вручил юноше кошель с золотыми флоринами.