Войку, сын Тудора, стр. 51
— Услышь меня, гоcподи, услышь! — говорил человек в черном, и Войку узнал голос князя Александра. — Я молился тебе все ночи, но знака прощения нет, только знамения гнева твоего, только суровое твое безмолвие. Ужель не слышишь ты меня, во мраке пресмыкающегося, боже мой грозный! Ужель в одну преисподнюю идут мои вопли и мольбы и слышит меня один Сатана?
Войку замер.
— Услышь меня, святой, — продолжал Палеолог. — Не я виновен в том черном деле моем, о ты, кого не смею называть моим богом. Не я! Виновен час рождения моего, о грозный судия мой. И родители, не убившие меня во младенчестве. И это мое родимое гнездо — его старые камни не восстали в ту ночи на меня, не стерли во прах. И сей страшный мир, попустивший греху моему. Теперь они все против меня, господи! Ужель отвергнешь меня и ты?
Князь зарыдал — глухо, страшно. Войку опомнился и неслышно выскользнул на волю. Мангуп просыпался, сочные крымские звезды над ним угасали одна за другой.
14
Господь бог не дал, видно, ответа на страстные молитвы князя. Зато преосвященный Илия, православный епископ древней Готской епархии, не скрывал перед людьми благоволения к тому, кого с младенчества возлюбил, на кого возлагал свои лучшие надежды. Через день преосвященный Илия венчал Александра на царство. Ликующий голос старого епископа, служившего торжественную литургию, возносился к сводам базилики Константина и Елены, оповещая бога и всех святых о том, что скипетр Феодоро находится наконец в достойных руках. Епископ дрожащими руками возложил венец Палеологов на голову нового базилея. Многие присутствующие ждали этого со страхом: накануне в Мангупе распространился слух, что разгневанный бог в тот же миг поразит молнией обоих святотатцев. Но нет, молния не упала. Толко вблизи, на стенах крепости, ударило несколько пушек.
Войку Чербул во время церемонии, с саблей наголо, недвижно стоял во главе нескольких воинов в карауле, у портала собора. На сотнике было роскошное платье, присланное накануне вечером князем, как объяснил ему слуга, — «с плеча его священного высочества»; поверх шитого золотом жемчужно-голубого камзола — парчовый черно-красный плащ до самых шпор, подбитый куньим мехом, с золотыми застежками на груди. Богатым платьем были одарены все сотники, десятники и простые войники молдавского отряда; кроме того, в утро венчания каждый получил от базилея по пять золотых старой каффской чеканки, стоимость войницкого жалованья за целый год. Александр был всегда щедр, а в день своего венчания на княжение — особенно.
Служба окончилась, и под громкие звуки труб торжественная процессия потянулась из базилики.
Следом за нею Войку повел своих витязей на площадь перед дворцом, где был назначен праздничный пир. По всему пространству между домами стояли длинные столы, ломившиеся от яств. Между ними на исполинских вертелах жарили целиком туши быков. Водки было мало — феодориты ее не жаловали, предпочитая крепкую влагу сладких гроздей со своих ступенчатых виноградников. Весь Мангуп, вместе со многими сельскими жителями и монахами, и иноземцами-купцами, солдатами, мореходами — успел уже разместиться на длинных лавках за этими столами. Для нобилей и других именитых жителей города столы были накрыты во дворе княжеского дворца.
Чербула сразу позвали к базилею. Александр снимал царское облачение, готовясь к пиршеству. Взгляд его был приветлив и спокоен, будто их совместной прогулки по мангупским катакомбам и не было.
— Не приказ, а просьба, сынок, — сказал князь. — Не пей нынче много. Лучше — не пей совсем.
— Слушаюсь, базилей.
— Да спроси своих молодцов, кто еще согласится на такой подвиг. По доброй воле, — вина ведь прольется немало. Тридцать требуется для охраны ворот, еще столько оставишь при себе.
— Слушаюсь, базилей.
— А сейчас помоги мне. — Князь накинул поверх белоснежной рубашки тонкую стальную кольчугу и повернулся спиной, чтобы Чербул застегнул ее. Это была уже прямая высокая милость со стороны истинного Палеолога.
Когда сотник выходил из дворца, его схватила и потянула в густую тень под лестницу чья-то маленькая, но крепкая рука. Чербул оказался перед Роксаной.
— Завтра, Войко, — прошептала она. — Завтра, там же. — И исчезла.
На пиру княжна так и не появилась.
Трое суток длилось застолье на главной площади Мангупа. Среди столов кружились, плясали, ходили на руках, дудели в дудки и били в бубны ряженые скоморохи. Силачи-пехлеваны поднимали тяжести, сдерживали голыми руками упряжки рвущихся в разные стороны коней, валили наземь, ухватив за рога, разъяренных быков. Ловкие плясуньи под громкое одобрение толпы пробегали над площадью по канатам. На пустыре восточного выступа столовой горы, под рев пьяных зрителей, бились конные и пешие единоборцы — не до смерти, но так, что иных уносили замертво. Люди пили, веселились и плясали также в деревнях Феодоро, в Каламите и Алустоне, в высоких замках и горах.
Во главе дозора добровольцев, — тоже пьяных, хотя и в меру — Чербул обходил улицы, рынки, загородные пустыри. Под утро усталый сотник наткнулся на несколько монахов, занимавшихся делом, весьма необычным для духовных лиц: под пение священных гимнов пьяные иноки торжественно купали в бассейне на маленькой площади под старой церковью полдюжины визжавших голых девиц.
Войку отправился к цитадели и поднялся на вершину надвратной башни. Перед ним, мерцая поздними огоньками, простирался все еще многолюдный, богатый Крым.
Во тьме раздался чей-то приглушенный вздох. Войку всмотрелся; неподалеку от него, как и он, опершись о замшелый камень, стоял Арборе. Молодой боярин, не оборачиваясь, смотрел в ту сторону, где оставалась Молдавия, их далекая земля. Что бросил там молчаливый сотник, что погнало его, как простого наемника, в опасную дорогу?
15
Когда Чербул вошел в грот, Роксана уже сидела там. Радость юноши вспыхнула и погасла; девушка смотрела на него строго. «Я назначила тебе свидание, — говорил ее взор. — Но не забывайся, это еще ничего не значит.»
— Базилей Александр любит тебя, Войко, — с едва уловимым неодобрением промолвила она, приказав Чербулу занять место напротив. — Не показывал ли он тебе письмо, пришедшее недавно от супруга моей тетки Марии, князя Штефана?
— Нет, князь прочитал нам только приказ нашего государя и воеводы — оставаться пока на службе здесь.
— Значит, ты ничего не знаешь? Княгиня Мария, — девушка слегка покраснела, — полагает, что настало время для моего замужества. И пишет, что подыскала для
меня достойного жениха. Этот знатный господин — близкий родич царствующего дома Польши. Базилей Александр встречал этого человека в Молдавии; его зовут пан Велимир Бучацкий. Ты его когда-нибудь видел?
Войку вздрогнул. Пан Велимир, могучий боевой товарищ, встал перед взором сотника, словно перепрыгнул разделяющее их море.
— Я знаю пана Бучацкого, — сказал он, наконец. — Пан Велимир храбро дрался с турками в той самой битве, в которой сражался базилей Александр.
— Верю, Войко, — перебила Роксана с едва уловимой досадой: каким бы храбрым ни был тот далекий пан, она назначила свидание не ему. — Но я еще не еду ни в Молдавию, ни в Польшу.
— Понимаю, — кивнул Войку, — твой корабль еще не прибыл.
— Может быть, — возразила Роксана, с легкой краской на лице наблюдая за сменой чувств, которые юный воин тщетно пытался скрыть, — скоро прибудет, не за ним задержка. Все дело в базилее Александре. Он не отпустит меня, ибо всегда старается досадить тетке Марии.
Войку промолчал: беседа коснулась семейной вражды, семейного дела Палеологов-Гаврасов. Не ему было о том судить.
— Расскажи мне о вашем крае, — попросила она, уже знакомым движением охватив ладонями плечи. — Ты бывал в столице князя Штефана?
Войку в Сучаве еще не бывал. Но постарался передать все, что знал из рассказов земляков о каменной крепости и деревянном городе близ Карпат, суровом гнезде воевод Молдовы, об их минувших войнах. Княжна слушала, склонив набок голову; пан Бучацкий с его сватовством был забыт.