Войку, сын Тудора, стр. 181

Войку велел седлать коней, поднимать чету для похода.

28

На просторном дворе усадьбы, на зеленой траве-мураве слуги поставили длинный стол. В родовом гнезде вельможного пана Ионашку Карабэца, великого боярина, готовились к честному пиру. Рабыни — цыганки и женщины других племен, купленные боярином на невольничьих рынках Белгорода и Каффы, — накрывали стол льняными виленскими скатертями, расставляли серебряные блюда и кубки. За рабами и слугами присматривал дородный боярский управитель; высокородный хозяин не брал себе боярыни, разуздалая холостяцкая жизнь была ему милее. Потому и ранее любили собираться у Ионашку вельможные побратимы, единомышленники и приятели — люди в большинстве почтенные, многосемейные. Управитель степенно расхаживал между столами, поглядывал, время от времени что-то поправлял. К толстой плети, висевшей на широком кимире в серебряных бляхах, не притрагивался: челядь знала крутой нрав хозяина и старших слуг, готовила все для пира старательно.

Поодаль настраивал инструменты тараф — дюжина цыган-лэутар в шитых серебром черных куртках без рукавов.

Усадьба боярина Карабэца была небольшой крепостью. Вокруг нее был насыпан высокий земляной вал, над которым вознеслась стена, сложенная из огромных дубовых бревен, с бойницами и зубцами, с внутренней стороны подпираемая второй, более низкой стеной, поверх которой шла узкая боевая площадка для воинов. Из стволов исполинских дубов возвели также четыре башни по углам крепостцы и пятую, особенно массивную и высокую, под которой были устроены ворота. На стенах можно было разглядеть небольшие пушки, камнеметы-баллисты, огромные самострелы, метавшие дротики величиной с доброе копье.

Внутри простых сынов края поражал великолепием большой дом, вернее — дворец боярина, тоже деревянный. Построенный виленскими мастерами, украшенный искусной резьбой, бесчисленными наличниками, перилами, ставеньками, с изящными кокошниками над тесовой кровлей, с колоннами и столбцами, дом боярина Карабэца мог украсить собой любую столицу. Спереди окна — стеклянные, из Венеции — глядели на дворовую лужайку, где готовились к трапезе, и дальше, на тяжелую арку крепостных ворот. С тыла хозяйского жилища расстилался черный двор с многочисленными строениями для рабов и слуг, для сотни воинов дружины; конюшни, коровники, овчарня, псарня; амбары с хлебом и прочими припасами, с кормом для коней и скотины. Во всем был виден строгий порядок, наводимый железной хозяйской рукой. В укрепленной усадьбе богатого немеша стояло несколько колодцев.

Крепкое боярское гнездо Карабэца опоясывал глубокий ров.

Много дорогих ковров, драгоценной утвари из серебра, хрусталя, веницейских больших зеркал, обоев из шелка и бархата, много затейливой, изукрашенной перламутром и бронзой мебели было привезено боярином из Семиградья и Польши, со старого рынка славной Четатя Албэ, чтобы поселить заморскую роскошь, утонченный уют иноземных палаццо в его хоромах среди молдавских кодр. Много золота отвалил на это Ионашку бессовестным фряжским купцам, хищным патронам венецианских и генуэзских галер и наосов, важным негоциантам немцам, торговым гостям из студеной Московии. И много, много больше было крови в этом золоте, уплывшем за горы и моря, крови и пота. Он черпал эти пот и кровь из крестьянских общин тридцати сел, коими владел в Земле Молдавской. Кровью и потом исходили рабы и холопы Карабэца, работавшие на его собственных пашнях, мельницах, солеварнях, пасеках, лесосеках, на его виноградниках, в его садах. Рабы и холопы пасли для него быков и овец, каждый год угоняемых тысячными гуртами на рынки Брашова и Лиова, Вильнюса и Гданьска, Кенигсберга и Праги; ловили рыбу в его, а порой и в чужих прудах, вялили и коптили мясо, готовили брынзу и сыр, сбивали масло; почти все — на продажу: своих людей Ионашку харчевал с суровым расчетом.

Только ратным его холопам жилось вольготно, сытно и пьяно, только им дозволялось шастать по ночам в клетушки, где спали невольницы боярина. Ибо злобная, неистовая, беспутная окружная челядь Ионашку не только охраняла его, не только выколачивала оброки и дани из подвластных сел, стерегла его рабов. Ратные холопы боярина Карабэца — в стране это не было тайной — промышляли для хозяина на больших дорогах его цинута и даже дальше, до гор на закате солнца и Днестра на восходе, и сам хозяин, не слишком прячась, частенько водил их на такие дела. В железном персидском ларце у Ионашку до сих пор лежали старинные пергаментные листы, писанные прежними господарями Молдовы, предоставившими его именитым предкам беспредельное право взимать с проезжающих через их цинут и владения мытные и пошлинные деньги и творить «буде в том потребизна», суд и расправу. А шлях через земли те шел великий, из стольной Сучавы на славный Брашов, на Буду и Пешт, на богатые рынки Мадьярщины, Польши и далее, на запад и север. Князь Штефан те привилегии и отменил, лишил силы, взял мытное и судное право себе, со всеми от них доходами. Господарь ограбил Ионашку, и боярин считал себя вправе возвращать любыми путями беззаконно отнятые у него прибытки.

Выйдя на высокое крыльцо от панов, пробовавших первые чары в гостинной, боярин Карабэц строгим оком окинул толпу прислуги, суетившейся внизу. И с ожиданием уставился на ворота: прибыли еще не все. Карабэц стоял, широко расставив ноги в зеленых, шитых черным бисером татарских сапогах, в шелковой алой сорочке с расстегнутым воротом, могучий, ражий, с надменным, жестоким и бесстрашным, поменченным вражьей саблей лицом — разбойник и владетельный вельможа, рачительный хозяин и налетчик-харцыз. Сверстник князю своему, по меркам времени — немолодой уже рубака, стяжатель и удалец, ненасытный магнат лесного края с вызовом глядел на пыльный шлях, уходивший вдаль из ворот его крепостцы, будто ждал посланца самой судьбы, несущего ему вызов на поединок или весть о том, что на большой дороге появился богатый обоз.

Ионашку думал как раз о другом. Ионашку, дальний родич польских крулей, кровными узами связанный и с Вишневецкими, и с Потоцкими, видел, как на месте его усадьбы, казавшейся ему убогой и жалкой, вырастает крепкий замок из серых гранитных глыб, которые он привезет для этого с гор, а при нем — другой дворец, белокаменной, в каком не зазорно принимать даже круля. А то и султана, повелителя великого царства, величайшего из всех, существующих на земле.

Гостям, однако, наскучило сидеть в покоях. Один за другим знатные гости Карабэца вышли в высокий притвор, к хозяину.

— Такое богатство, такое добро! — воскликнул отец пяти дочерей Пывул из Фалчинского цинута, по праву старшего отечески обнимая Ионашку за плечи. — К этому всему — да добрую хозяюшку!

— Сам управлюсь, пане Илья, — шутливо ответствовал Карабэц. — Молод еще, говорят соседи, боярыню в дом вести.

— На кой ему жена! — хихикнул Гонца, бывший комисом Петра Арона. — Вон сколько курочек у нашего петушка!

— Не один я тут петух, пане комис, — ухмыльнулся боярин. — У меня их тут с цыганами да слугами — сотен пять.

— То — малые кочетки, коли сравнить с тобой, славным паном Ионашку, — не унимался Гонца. — Лучших, небось, для себя бережешь. Не скажешь, сколько берешь каждый вечер в опочивальню? Пяток, полдюжины?

— Да уж не меньше, пане Петря, — непонятно скосился на него хозяин маетка.

— И как справляешься? — полюбопытствовал Васелашку Утмош, белгородский богач.

— Это, панове, могу показать, коли будет на то желание ваших милостей.

Бояре продолжали довольно подшучивать друг над другом, поглядывая на дорогую утварь, появляющуюся на столе. Ионашку Карабэц был широко известен умением пить вино и холерку, рубиться на саблях и топтать многочисленных женщин, составлявших его личный гарем, не меньший, чем у иного паши. Именно этим многие злоязыкие объясняли любовь боярина Карабэца к племени осман и его султану.

Прибыли, наконец, последние приглашенные — Дажбог-чашник, бывший постельник Паску. Бояре расселись по роду и чину, по знатности и богатству. Карабэц поднялся на ноги, протянул над столом руку с полным кубком.