Войку, сын Тудора, стр. 167

Рыцарь Велимир еще раз окинул взором высокие кручи, широкую долину Сучавы-реки, над которой громоздилась белая крепость столицы, равнину за нею, до края, казалось, заполненную ордою пришельцев, ее обозами, табунами, стадами, цветастым морем островерхих шатров. Земля Османская, казалось, со всем народом снялась с места за далями и морем, чтобы наползти на этот край, поглотить его нивы, выпить озера и реки, испепелить и пожрать его села и города. Но темной живой стеной за волнами нашествия вставала неодолимая зеленая крепость кодр. И рыцарь ощутил, казалось, всеми чувствами, как бессильно опадает перед этой стеной бурное половодье ненасытных вражеских толп.

— Земле Молдавской, ее палатину, всему народу стократ легче было бы держаться против врагов, не будь они так тверды в приверженности восточной схизме, — заметил пан Велимир, спускаясь по винтовой лестнице к нижним ярусам башни. — Меня всегда это удивляло, высокородный друг. Готовые терпеть на своей земле всяческое иноверие, живущие в дружбе с католиками и арианами, с евреями и даже мусульманами, принимающие гуситов — сих неукротимых врагов Рима, молдаване при том неуклонно держатся православия.

— Веры отцов и дедов, — уточнил сверху Шендря, следовавший за рыцарем по пятам.

— Вы знаете меня, пане-брате, не первый год, — продолжал рыцарь. — Я не фанатик, ничем не схож с полоумными миссионерами, науськиваемыми папской курией на многие восточные племена. Мне всегда было все равно, как молится человек, если он не язычник; ведь бог у всех нас един. Пытаюсь по просту судить по здравому смыслу: прими палатин и народ Молдовы веру Рима, хотя бы в сей тяжкий час, — и был бы уже крестовый поход, и папа Сикст воззвал бы ко всем монархам — отсюда до Лиссабона — о скорой помощи молдаванам.

— Папа Сикст, — весело удивился портарь. — Сей великий праведник?

— Знаю, знаю, — с досадой отмахнулся Бучацкий, — папа Сикст любит мальчиков, папа — большой хитрец, и верят его святейшеству одни безумцы. Но не объявлять похода он просто бы не смог. Обрести для Рима целый народ, да еще во главе с героем всего христианства, и оставить его без защиты — такого не смог бы себе позволить сам папа Сикст.

— Полно вам, ваша милость, — добродушно проронил портарь, выводя под руку гостя в трапезный покой замка, к накрытому столу. — Послушайся наш князь и его народ этого самого здравого смысла — где взяли бы силы защитить себя? Уважая верующих инако, остаешься человеком, — серьезно заключил боярин Шендря, — храня веру предков, остаешься самим собой. На том стоим.

— Воля ваша, пане-брате, — удовлетворенно вздохнул Бучацкий, глядя, как слуга наливает в высокий кубок кровавоцветное тигечское. — Люблю Молдову такой, какая она есть, за добрые же вина — люблю стократно. Жаль только, не придется мне в сей приезд испить котнарского. Пьяный двор государя Штефана, поди, уже в руках неверных?

Пан Велимир, раскрасневшись от выпитого, совсем расстегнул свой кожаный колет, когда начальник дворцовых куртян боярин Балмош принес свернутый в трубку листок пергамента.

Боярин Шендря расправил свиток. Это было письмо султана ему, наместнику города, с приказом самолично вынести утром ключи от крепости, раскрыть ворота и вывести без оружия в поле воинов, которым Мухаммед обещал сохранить жизнь. Портарь прочитал грозную, витиевато выписанную на церковно-славянском грамоту султана вслух. «Не услышишь мой голос, — вещал падишах, — услышишь скоро другой: „Я гибель твоя и вечный огонь“».

— Ответа не будет, огонь пойдет к огню, — объявил портарь, бросая свиток в пламя камина. — Пане Балмош, садитесь с нами ужинать!

22

Велимира Бучацкого разбудил орудийный гром: турки начали обстрел крепости. Три дня и три ночи гремели пушки великой османской армии. Польский рыцарь подметил верно: немногие из них могли добросить свои ядра до вершины холма, до крепостных стен; как ни задирали топчии их жерла, ядра ложились у подножия укреплений. Лишь немногие долетали до цели — и бессильно увязали в мягком камне, будто вклеивались в него навечно — невольная дань нападающих, каменные бусы на белом поясе Сучавы.

Только новые мортиры — глядевшие прямо в небо короткие и широкие стволы — сослужили Мухаммеду свою службу. Посылаемые из них ядра взмывали круто вверх и падали за стены, словно из облаков, пробивая крыши домов, калеча и убивая людей и скотину. Но мортир у Мухаммеда было мало. Остальные же пушки не могли, как в других местах, крошить куртины и башни, удар за ударом, медленно пробивая в них бреши для штурмующих войск.

С высоты насмешливой «Не бойся!» пан Велимир видел, как мечется меж своими орудиями султан, колотит топчиев и гумбараджи тяжелой тростью, как Большой Турок стоит, притомившись, среди беков и визирей, выслушивая бесполезные советы, приходя опять в неистовство. С утра до вечера топчась на вершине башни, пан Велимир дождался наконец часа, когда грохот турецкого наряда прекратился и турки пошли на штурм.

Польский рыцарь надел шлем, спустился с дозорной башни и встал на стене, среди защитников Сучавы, держа в руках огромный боевой топор.

По знаку султана на высоких арбах начали свою работу отличившиеся во многих битвах турецкие барабаны — громадные бубны; раздирающе взвыли трубы, свирели и флейты османских воинских оркестров — метерхане. Закричали, запели вразнобой муэдзины и муллы, улемы и имамы, призывая вышнее благословение на головы идущих на смерть. И самые отряды штурмующих взорвались громогласным «алла!». Передовым колоннам отвечали стоявшие в ожидании, будто вся долина Сучавы завопила на незнакомом языке, охваченная непонятным безумием. Но это только казалось, безумия не было. Алаи опытных бойцов действовали привычно, сноровисто, повинуясь давнему, неизменно соблюдаемому, железному порядку.

Первыми турки погнали к крепости толпы носильщиков-салагор, набранных большей частью из болгар, водоносов-сака, возчиков-арабаджи. Не избежали этой участи многие войсковые пивовары-бозаджи, бакалы, мейханеджи. Люди вспомогательных отрядов и войсковая челядь, понукаемые саперами-саинджи, тащили мешки с землей и песком, связки хвороста, бревна, колья и камни, взятые на сожженном посаде и из оставшихся домов, которые для этого разобрали. Все это сразу же полетело в глубокие рвы, местами опоясывавшие стены и башни, к подножью укреплений. Приставив лестницы, первая волна нападающих полезла наверх.

Две тысячи воинов — столько удерживало крепость и замок Сучавы против огромной армии Мухаммеда. Но этого пока хватало, твердыня не была велика; защитники густо стояли на башнях и стенах, во дворе ждали отряды, готовые сменить павших и раненых, уставших. Густо стояли по верху укреплений и пушки; Штефан-воевода не жалел золота, заказывая их в Брашове и Буде, во Львове и Кракове, в Венеции и даже в далеком Гданьске. Пан Велимир осматривал перед тем орудия, беседовал с пушкарями — молдаванами, немцами, генуэзцами из Каффы. И остался доволен.

Когда прилив первого штурма еще только накатывал, пушкари поднесли к запальным отверстиям раскаленные железные прутья; грянул залп. Сучава окуталась пышными клубами дыма, будто важная боярыня — собольей накидкой. Когда дым поредел, польский рыцарь увидел в массе нападающих кровавые полосы — борозды смерти, оставленные картечью. Орудийная прислуга выплеснула на горячие стволы воду, принесенную для этого в ушатах, начала закладывать новые заряды, приготовленные по весу, в мешочках из льняной ткани. Пушки выстрелили еще раз, и, словно то был сигнал, над зубчатым парапетом показались головы первых турок. Пан Велимир увидел ту, которую ему предназначила судьба, — замотанную нечистой тряпкой, орущую, с зажмуренными от ужаса глазами; Бучацкий обрушил на нее топор. И, ухватив прислоненный к зубцу длинный шест-рогатину, уперся им в перекладину появившейся над краем башни лестницы. Единым рывком могучий польский рыцарь оттолкнул от башни тяжелую лестницу, нагруженную телами, и она, со всеми, кто по ней карабкался, повалилась на толпы, бесновавшиеся внизу.