Согнутая петля, стр. 47

— Я знаю, что она не убивала, — мягко произнес он.

Ноулз бросил на него непонимающий, безумный взгляд.

— Вы хотите сказать, — воскликнул Барроуз, — что сидели здесь и рассказывали нам всякие небылицы только потому…

— А вы думаете, мне нравится это занятие? — прервал его доктор Фелл. — Вы думаете, мне нравится хоть одно слово, которое я сказал, или хоть одно движение, которое мне пришлось сделать? Все, что я рассказал вам об этой женщине, ее собственном культе ведьм и ее отношениях с Фарнли, — чистая правда. Все. Она вдохновила убийцу и помогла ему. Только она не убивала своего мужа! Она не сталкивала куклу и не была в саду в момент убийства. Но… — Его рука сжала плечо Ноулза. — Вы знаете закон. Вы знаете, как он действует и как может раздавить человека. Я запустил этот механизм. И леди Фарнли будет висеть выше, чем Натан Хейман, если вы не скажете правду! Вы знаете, кто совершил убийство?

— Конечно, знаю, — огрызнулся Ноулз. — Еще бы мне не знать!

— И кто же это?

— Это же так просто! — ответил Ноулз. — И этот сумасшедший нищий получил все, что плыло ему в руки! Убийца…

Часть четвертая

Суббота, 8 августа. Падение петли

Глава 21

Письмо Патрика Гора (урожденного Джона Фарнли) доктору Гидеону Феллу.

"Дорогой доктор!

Да, я виноват. Я один убил этого обманщика и создал все доказательства самоубийства, которые Вас так встревожили.

Я пишу это письмо по ряду причин. Первая. Я по-прежнему (как глупо это ни звучит!) питаю к Вам искреннее глубокое уважение. Второе. Вы действовали превосходно! То, как Вы заставляли меня шаг за шагом отступать: сдавать комнату за комнатой и, наконец, удрать из дома и пуститься в бега, вызывает во мне восхищение до такой степени, что мне хотелось бы знать, всегда ли я правильно понимал Ваши умозаключения! Я делаю Вам комплимент: Вы единственный, кто сумел перехитрить меня, а я считал себя лучшим психологом! Третья. Я верю, что выбрал действительно безупречную маскировку, и теперь, когда в ней больше нет необходимости, я бы хотел ею похвастать.

Я буду ждать ответа. Когда это письмо попадет Вам в руки, мы с моей обожаемой Молли уже будем в одной из стран, с которой у Великобритании нет договора о выдаче преступников. Это довольно жаркая страна, но мы с Молли любим жару! Я обязательно напишу Вам, когда мы поселимся в новом доме.

У меня к Вам одна просьба. В нескончаемом потоке разговоров, которые начнутся после нашего бегства в газетах, среди судей и всяких обывателей, безусловно, я буду представлен дьяволом, монстром, оборотнем и тому подобным. Но Вы-то прекрасно знаете, что это не так! Убийства мне не по душе, и если я не чувствую раскаяния за смерть этой свиньи, то только потому, что я не являюсь лицемером! Да, мы с Молли так устроены! Если мы стремимся нашим учением и нашими мечтами сделать мир более волнующим, полагаю, это не преступление. Надеюсь, что обыватели будут брать с нас пример. Поэтому, когда Вы услышите, как кто-то в своих сплетнях упомянет о дьяволе и его невесте-ведьме, скажите этому человеку, что Вы пили чай с обоими и не заметили ни рогов, ни клейма!

Но теперь я должен раскрыть Вам свою тайну. Она имеет отношение к делу, которое Вы так серьезно расследуете. Это очень простой секрет, и его можно выразить четырьмя словами: у меня нет ног.

У меня нет ног!

Обе они были ампутированы в апреле 1912 года, после того как их раздавила эта свинья во время маленькой заварушки на «Титанике», о которой я сейчас Вам расскажу. Великолепные протезы, которые я ношу с тех пор, боюсь, не совсем скрывают мою инвалидность. Я увидел, что Вы обратили внимание на мою походку, которую хотя и нельзя назвать хромающей, но можно назвать неуклюжей. Она выдает меня, когда я пытаюсь двигаться быстрее. Я на самом деле не могу двигаться быстро, и об этом я тоже очень скоро скажу.

Вам когда-нибудь приходило в голову, какую замечательную возможность дают протезы для маскировки? Можно устроить маскарад с помощью париков, бород или грима; можно изменить лицо с помощью глины и фигуру с помощью толщинок.

Но, как это ни поразительно, нас никогда не пытались обмануть самым простым способом. Всегда существовало утверждение: «То-то и то-то человек может сделать, но есть нечто, что скрыть нельзя, — это рост». Смею утверждать, что я могу сделать свой рост таким, каким мне хочется, и я делаю это уже много лет.

Я не высокий человек. То есть, если точнее, я полагаю, что должен бы быть невысоким человеком. Впрочем, у меня нет возможности оценить, каким бы мог быть мой рост. Скажем так, если бы не мой маленький друг с «Титаника», мой рост был бы примерно пять футов и пять дюймов. Без фундамента (заметьте мою деликатность!) мой рост не превышает трех футов. Если Вы в этом сомневаетесь, измерьте собственный рост на фоне стены и заметьте, какую часть в нем занимает таинственный придаток, называемый ногами.

С помощью нескольких пар разных протезов — сначала это было применено в цирке — и длительной, ежедневной, болезненной практики я могу сделать свой рост таким, каким мне нужно. Интересно обнаруживать, как легко можно обмануть глаз. Представьте, например, как Ваш маленький и худенький друг появляется перед Вами человеком ростом в шесть футов; Ваш мозг откажется его узнать, а искусно подобранные другие средства маскировки сделают его совершенно неузнаваемым.

У меня было несколько ростов. Например, шесть футов один дюйм. А в своей знаменитой роли Аримана, предсказателя, я был почти карликом, да с таким успехом, что обманул доброго мистера Гарольда Уэлкина, когда позже появился перед ним в роли Патрика Гора.

Вероятно, лучше было бы начать рассказ прямо с «Титаника». Теперь, когда я уже предъявил иск на свое состояние, могу признаться, что история, которую я рассказал зевакам, собравшимся в библиотеке, была правдой — с одним небольшим искажением и одним серьезным упущением.

Мы, как я уже сказал, поменялись ролями. Наш добродушный парень, как я и говорил, действительно хотел меня убить. Но он пытался осуществить это с помощью удушения, так как был сильнее меня. Это была высокая трагедия с элементами трагикомедии, а об ее декорациях Вы догадываетесь. Этой декорацией была огромная, стальная, выкрашенная белой краской дверь, призванная служить одной из переборок, которые делят пароход на отсеки. Дверь очень массивна и может выдержать напор нескольких тонн воды. Самым ужасающим зрелищем, которое когда-либо представало моим глазам, был перекос и скрежет ее петель, когда судно накренилось; это было похоже на крушение всех привычных устоев или на падение вершин Гаты.

Цель моего друга была несложной. Сдавливая мое горло до тех пор, пока я не начал терять сознание, он намеревался закрыть меня в затопляемом отсеке, а потом бежать. Я боролся, использовал все, что было под рукой, например деревянный молоток, висевший у двери. Не помню, сколько раз я его ударил, но сын исполнительницы танцев со змеями против этого, похоже, не возражал. Мне, к несчастью, удалось откатиться к этой белой двери; сына исполнительницы танцев со змеями отбросило в другую сторону, и, когда судно накренилось еще больше, петли не выдержали, и дверь упала. Вряд ли нужно говорить, что я, уже безногий, оказался за бортом.

Это были моменты героизма, доктор, героизма, о котором не сложено ни песен, ни возвышенных од, о котором вспоминают разве что в узких кругах. Кто меня спас — пассажир или кто-то из экипажа, — я не знаю. Помню только, что меня выловили за шкирку, как щенка, и бросили в шлюпку. Сына исполнительницы танцев со змеями, с окровавленной головой и блуждающими глазами, думаю, оставили умирать. Тем, что я сам не умер, полагаю, я обязан соленой воде, но испытание было не из приятных! Что происходило со мной в течение следующей недели — я не помню.