Согнутая петля, стр. 34
— Я требую тишины! — крикнул следователь, когда в зале зашумели. — Я не уверен, что вы впустую отняли у нас время, что это не имеет отношения к делу. Вы можете еще что-нибудь сказать суду?
— Да, — кивнула Маделин, повернулась и посмотрела в зал. — Еще одно.
— Что же?
— Услышав о претенденте на титул и состояние и его адвокате, я поняла, о чем должен был подумать Джон. Теперь вам известно, что все это время было у него на уме. Вы можете проследить каждый его шаг, каждую мысль и каждое сказанное им слово. Теперь вы понимаете, почему он заулыбался и почему испытал такое облегчение, когда услышал историю истца о моряцком молотке и ударе по голове во время крушения «Титаника». Ведь это именно он перенес контузию и потерял память на долгие двадцать пять лет! Погодите, пожалуйста! Я не говорю, что история истца не правдива. Я не знаю и решать не могу. Но сэр Джон, которого вы называете покойным — как будто он никогда не был живым, — должно быть, почувствовал немалое облегчение, услышав нечто такое, что, конечно, не могло быть правдой. Он понял, что его мечта наконец осуществилась и он близок к разрешению мучительной загадки. Теперь вы понимаете, почему он так приветствовал снятие отпечатков пальцев. Вы знаете, почему он хотел этого больше всех. Вы знаете, почему он едва мог дождаться этого и почему так нервничал, ожидая результата. — Маделин схватилась за подлокотники кресла. — Пожалуйста, простите! Вероятно, я выражаюсь довольно сумбурно, но надеюсь, вы меня поймете! Ему была нужна истина, а какова она — не важно. Если он Джон Фарнли, он был бы счастлив до конца дней, если нет — он был бы счастлив узнать это!
Для него это было нечто вроде выигрыша в тотализатор на футболе. Вы ставите за команду шесть пенсов и надеетесь выиграть тысячи фунтов. Вы почти уверены в своей победе. Но вы не можете быть уверенным до конца, пока не получите телеграмму. Если ее нет, вы думаете: «Что ж, будь что будет!» Вот так и Джон Фарнли. Он поставил на карту все! Акры и акры земли, которую он любил, уважение близких, почет и здоровый сон по ночам, конец мучений и начало жизни! Наконец он поверил в свою победу! А вы пытаетесь доказать, что он покончил с собой! Не верьте этому! Все не так просто. Вы можете представить, что он намеренно перерезал себе горло за полчаса до оглашения результатов?
Она закрыла глаза рукой.
В зале поднялся настоящий гвалт, но следователю удалось справиться с ним. Мистер Гарольд Уэлкин поднялся. Пейдж заметил, что его лоснящиеся щеки слегка побледнели и говорит он словно на бегу:
— Господин следователь! Все, что только что было сказано в защиту покойного, конечно, интересно. — Он язвительно ухмыльнулся. — Я не буду настолько дерзким, чтобы напоминать вам о ваших обязанностях! Я не буду настолько дерзким, чтобы заметить, что за последние десять минут не было задано ни одного вопроса! Но если эта леди закончила свое замечательное выступление, из которого, если оно правдиво, следует, что покойный был еще большим обманщиком, чем мы думали, я, как адвокат настоящего сэра Джона Фарнли, прошу разрешения на перекрестный допрос!
— Мистер Уэлкин! — ответил следователь, покрутив головой. — Вы будете задавать вопросы, когда я вам разрешу, а до тех пор вы будете молчать! Итак, мисс Дейн…
— Пожалуйста, разрешите ему задавать вопросы, — попросила Маделин. — Я помню, что видела его в доме этого ужасного маленького египтянина, предсказателя Аримана, на улице Полумесяца.
Мистер Уэлкин вынул носовой платок и вытер лоб.
И все вопросы были заданы. И следователь подвел итоги. И инспектор Эллиот вышел в другую комнату и втайне от всех сплясал сарабанду. И суд присяжных, готовясь передать дело в суд, вынес вердикт: «убийство неизвестным или неизвестными».
Глава 16
Эндрю Макэндрю Эллиот поднял бокал очень приличного рейнвейна и рассмотрел его на свет.
— Мисс Дейн, — объявил он, — вы прирожденный политик! Нет, я бы сказал — дипломат; это звучит лучше — не знаю почему. А это сравнение с футбольным тотализатором поистине гениально. Суду присяжных теперь все ясно как божий день. Как вы пришли к этой мысли?
При долгом теплом свете вечерней зари Эллиот, доктор Фелл и Пейдж обедали у Маделин в неудачно названном, но уютном «Монплезире». Столик стоял у французских окон столовой, выходящих в лавровую рощу. Сразу за рощей начинался фруктовый сад. Через него шла тропинка к старому дому полковника Мардейла. Обогнув его, она тянулась вдоль ручья и поднималась по холму, заросшему густым лесом Ханджинг-Чарт, склон которого ярким пятном выделялся на фоне вечернего неба слева от фруктового сада. Если идти по этой тропинке, подняться на вершину и снова спуститься, можно попасть к границе задних садов «Фарнли-Клоуз».
Маделин жила одна. Каждый день к ней приходила женщина готовить еду и делать уборку. Это был аккуратный маленький домик, в котором хранились военные печатные издания, доставшиеся в наследство от отца, духовые инструменты и суетливые часы. Он стоял довольно обособленно: ближайший дом принадлежал несчастной Виктории Дейли; но Маделин никогда не тяготилась изоляцией.
Теперь она сидела в сумерках, во главе полированного стола у открытых окон, освещенная светом свечей в серебряных подсвечниках. Она была вся в белом. За ее спиной располагалась огромная низкая дубовая полка с оловянной посудой и старинными, но работающими часами. Когда обед закончился, доктор Фелл закурил гигантскую сигару; Пейдж зажег сигарету для Маделин. Услышав вопрос Эллиота, Маделин засмеялась при вспышке спички.
— О футбольном тотализаторе? — переспросила она, немного покраснев. — Я вообще-то до этого не додумалась бы. Это все Нат Барроуз. Он все это написал и заставил меня выучить наизусть. О, каждое сказанное мной слово было правдой! Я ощущала это всем своим существом. С моей стороны было большой наглостью произносить речь перед всеми этими людьми, и я ежесекундно боялась, что мистер Уайтхаус меня остановит; но Нат сказал, что другого выхода у меня нет. Потом, когда я вышла, в «Быке и мяснике» У меня началась истерика, я выплакалась и почувствовала себя лучше. Это было очень нагло с моей стороны?
Все, разумеется, уставились на нее.
— Нет, — вполне серьезно сказал доктор Фелл, — это было замечательное представление! Но… о господи! Барроуз вас подготовил? Вот это да!
— Да, он занимался этим половину прошлой ночи.
— Барроуз? Но когда же он был здесь? — удивился Пейдж. — Я же сам проводил тебя домой.
— Он пришел сюда после того, как ты ушел. Он был переполнен тем, что я только что рассказала Молли, и очень возбужден.
— Знаете, господа, — прогрохотал доктор Фелл, задумчиво затянувшись большой сигарой, — мы не должны недооценивать нашего друга Барроуза. Пейдж давно говорил, что он невероятно умный малый. Уэлкин, казалось, обогнал его в начале этого представления; но все время психологически — слово-то какое! — Барроуз получал от дознания то, что хотел. Разумеется, он будет бороться. Для фирмы Барроуза и самого Барроуза, разумеется, не все равно, отвоюют ли они состояние Фарнли или нет. А он борец. Когда, как в деле Фарнли против Гора, доходит до суда, он ложится костьми!
Эллиота же интересовало кое-что другое.
— Послушайте, мисс Дейн, — упрямо сказал он. — Я не отрицаю, что вы оказали нам услугу. Это победа, но только внешняя — для газет. Теперь дело не будет закрыто официально, даже если наши противники будут рвать на себе волосы и клясться, что суд присяжных состоял из тупоголовых деревенщин, попавших под чары хорошенькой… э… женщины. Но я хочу знать, почему со всей этой информацией вы не пришли сначала ко мне? Я не обманщик. Я не… такой уж плохой парень, если так можно выразиться. Почему вы не рассказали мне?
Пейдж подумал, что самое странное и почти смешное тут то, что он тоже чувствовал себя уязвленным.
— Я хотела рассказать, — ответила Маделин. — Честно, я хотела! Но сначала мне нужно было все рассказать Молли. А потом Нат Барроуз взял с меня клятвенное обещание, что полиции я не скажу об этом ни слова до тех пор, пока не закончится дознание. Он заявил, что не доверяет полиции. А еще он работает над теорией, которую хочет доказать… — Она осеклась, прикусила губу и виновато покрутила сигарету. — Вы же знаете, каковы некоторые люди!