Низкие люди в желтых плащах, стр. 48

Он увидел, как она села на скамью в тени, потом встала и пошла в сторону «Любой бакалеи», чтобы купить порошки от головной боли и бутылку «Нихай» запить их, а потом вернуться домой. И вот тогда, когда она совсем уже выходила из парка, Бобби увидел, как она заметила что-то прикнопленное к дереву. Эти «что-то» были прикноплены по всему городу; она, наверное, прошла мимо двух-трех по дороге в парк, но не заметила, потому что была занята своими мыслями.

Вновь Бобби ощутил себя пассажиром в собственном теле, просто пассажиром. Он смотрел, как его рука протянулась, увидел, как два пальца (те самые, на которых через немногие годы появятся желтые пятна заядлого курильщика) задвигались, будто лезвия ножниц, и ухватили то, что торчало из ее сумочки. Бобби вытащил лист, развернул его и прочел первые две строки в слабом свете, падавшем в дверь спальни.

Его глаза скользнули вниз к строчкам, которые, вне всякого сомнения, приковали взгляд его матери и вытеснили из ее головы все остальные мысли.

Вот та какая-то польза, которой она желала, на которую надеялась, о которой молилась. Вот она, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ НАГРАДА.

И она поколебалась хоть секунду? Пришла ли ей в голову мысль: «Погодите, мой сын любит этого старого пердуна!»?

Нет и нет.

Колебаться нельзя ни секунды. Потому что в жизни полно Донов Бидерменов. И жизнь несправедлива.

Бобби вышел из спальни на цыпочках, все еще сжимая в руках объявление, удаляясь от нее широкими мягкими шагами. Замер, когда у него под ногой скрипнула половица, потом зашагал дальше. У него за спиной бормотания его мамы снова перешли в басистый храп. Бобби выбрался в гостиную и закрыл за собой ее дверь, крепко держа ручку, пока дверь не закрылась совсем плотно, потому что не хотел, чтобы щелкнул язычок замка. Потом бросился к телефону, только теперь, на расстоянии от нее, осознав, что его сердце отчаянно колотится, а во рту такой вкус, будто он сосал старые монеты. Голод исчез.

Он взял трубку, быстро оглянулся, проверяя, что дверь в спальню его мамы по-прежнему закрыта, а потом набрал номер, не заглядывая в объявление. Номер был выжжен в его памяти: ХОуситоник 5–8337.

Когда он кончил набирать, в трубке воцарилась тишина. Неудивительно, потому что в Харвиче не было станции ХОуситоник. А если его пробрал холод (всюду, кроме яиц и подошв, которые почему-то были очень горячими), так только потому, что он боялся за Теда. Только и всего. Просто…

Когда Бобби уже хотел положить трубку, в ней щелкнуло, будто упал камешек. А потом голос сказал:

— Ну?

«Это Бидермен! — в ужасе подумал Бобби. — Черт, это Бидермен!»

— Ну? — снова сказал голос. Нет, не Бидермена. Слишком низкий для Бидермена. Но это был голос нимрода, и никаких сомнений. Температура его кожи продолжала устремляться к абсолютному нулю, и Бобби уже твердо знал, что у человека на том конце провода висит в гардеробе желтый плащ.

Внезапно его глаза стали горячими и зазудели сзади. «Это семья Сагамор?» — вот что он собирался спросить, а если бы ответивший на звонок сказал «да», он собирался умолять их не трогать Теда. Сказать им, что он, Бобби Гарфилд, сделает для них что-нибудь, если они просто не тронут Теда, — сделает все, что они скажут. Но теперь, когда у него появилась такая возможность, он не мог ничего выговорить. До этой секунды он все еще не вполне верил в низких людей. А теперь на том конце провода было нечто такое… нечто, не имевшее ничего общего с жизнью, какой ее знал Бобби Гарфилд.

— Бобби? — сказал голос, и в голосе прозвучало сладкое смакование, чувственное узнавание. — Бобби, — снова сказал голос уже без вопросительного знака. Поле зрения Бобби начали пересекать пятнышки, в их гостиной внезапно повалил черный снег.

— Пожалуйста… — прошептал Бобби. Он собрал всю свою силу воли и заставил себя договорить:

— Пожалуйста, отпустите его.

— Не выйдет, — сообщил ему голос из пустоты. — Он принадлежит Владыке. Держись подальше, Бобби. Не вмешивайся. Тед — наш пес. Если не хочешь стать нашим псом, держись подальше.

Щелк.

Бобби прижимал трубку к уху еще несколько секунд: ему требовалось задрожать, но он был таким холодным, что не мог. Однако зуд сзади глаз начал утихать, а черные нити, пересекавшие поле его зрения, начали сливаться с сумраком вокруг. Наконец он оторвал трубку от головы, хотел опустить и замер: на трубке, там, откуда доносился голос, появились алые пятнышки. Словно голос твари на другом конце провода заставил трубку кровоточить.

Тихонько и часто всхлипывая, Бобби наконец положил трубку на рычаг и пошел к себе в комнату. «Не вмешивайся, — сказал ему человек по номеру семьи Сагамор. — Тед — наш пес». Но Тед же не пес. Он человек и друг Бобби.

«Она могла сказать им, где он будет сегодня вечером, — подумал Бобби. — По-моему, Кэрол знала. А если она знала и если сказала маме…»

Бобби схватил банку с «Велофондом». Он выгреб из нее все деньги и пошел к входной двери. Он взвесил, не оставить ли записку матери, и решил, что нет. Она же могла снова позвонить ХОуситоник 5–8337 и сказать нимроду с низким голосом, что затеял Бобби-бой. Это была одна причина, чтобы не оставлять записки. А другая заключалась в том, что он уедет с Тедом, если успеет его вовремя предупредить. Теперь Теду придется взять его с собой. А если низкие люди убьют его или похитят? Ну, ведь это почти то же самое, что убежать из дома, верно?

Бобби в последний раз оглядел квартиру, и, пока он слушал храп матери, у него вдруг защипало в сердце и в голове. Тед был прав: вопреки всему, он продолжал ее любить. Если есть ка, так любовь к ней — часть его ка.

Тем не менее он надеялся, что никогда больше ее не увидит.

— Бывай, мам, — прошептал Бобби. Минуту спустя он уже бежал по Броуд-стрит в сгущающийся сумрак, одной рукой зажимая комок денег в кармане, чтобы ни одна монета не выпала.

10. Снова «там внизу». Уголовные ребята. Низкие люди в желтых плащах. Расплата

Он вызвал такси по телефону-автомату Спайсера, а в ожидании сорвал объявление о пропавшей собаке Бротигене с доски для объявлений снаружи. Заодно он убрал и перевернутую карточку, рекламирующую «рэмблер» пятьдесят седьмого года, продаваемый владельцем. Он смял их, выбросил в мусорный бачок у дверей, даже не оглянулся через плечо проверить, заметил ли его маневр старик Спайсер: о его злобности среди ребят западной части Харвича ходили легенды.

Близняшки Сигсби тоже были тут — положили скакалки, чтобы поиграть в «классики». Бобби подошел к ним и увидел рисунки…

…намалеванные рядом с «классиками». Он встал на колени, и Дайна Сигсби, которая как раз собиралась бросить свою битку на седьмой квадрат, опустила руку и уставилась на него. Дайена прижала перепачканные пальцы к губам и захихикала. Не обращая на них внимания, Бобби обеими ладонями затирал рисунки в меловые пятна. Закончив, он встал и отряхнул ладони. Фонарь над крохотной — на три машины — автостоянкой Спайсера вспыхнул, и у Бобби с девочками внезапно выросли тени, куда длиннее их самих.

— Чего это ты, дурачина Бобби Гарфилд? — спросила Дайна. — Они же были такие хорошенькие.

— Эти знаки приносят беду, — сказал Бобби. — А вы почему не дома?

Но он и сам знал: объяснение вспыхивало у них в мыслях, как реклама пива в витрине Спайсера.

— Мамочка и папочка скандалят, — сказала Дайена. — Она говорит, что у него есть девочка, — она засмеялась, и ее сестра тоже, но глаза у них были испуганные. Бобби вспомнились малыши в «Повелителе мух».

— Идите-ка домой, пока совсем не стемнело, — сказал он.

— Мама велела, чтобы мы пошли гулять, — сообщила ему Дайна.

— Значит, она дура, а ваш отец дурак. Идите-идите! Девочки переглянулись, и Бобби понял, что напугал их еще больше. Но ему было все равно. Он смотрел, как они схватили свои прыгалки и побежали вверх по склону. Пять минут спустя «чекер», который он вызвал, въехал на маленькую стоянку. Лучи фар веером развернулись по гравию.