Бесноватые, стр. 1

Джон Диксон Карр

Бесноватые

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лондонский крушится мост, старый мост… [1]

Они въезжали в город через Саутуорк и уже приближались к Темзе. Порывистый сентябрьский ветер приносил с собой запах дождя. Ночная тьма готовилась сменить вечерние сумерки, когда почтовая карета, запряженная парой лошадей, пронеслась на всем скаку (так могут нестись только экипажи, за большие деньги нанимаемые в Дувре), вылетела на Боро-Хай-стрит и загрохотала, подпрыгивая по булыжной мостовой, в направлении Лондонского моста.

В карете сидели двое: модно одетая молодая дама и также по моде одетый молодой человек; они сидели в разных углах, стараясь держаться как можно дальше друг от друга. Пассажиры подскакивали вместе с каретой. В те дни экипажи уже ездили на рессорах, но трясло их от этого не меньше. Пытаясь удержаться, дама схватилась за ременную петлю у окна кареты и тихонечко, но от души выругалась своим нежным голоском.

В тот же миг ее спутник, державшийся весьма надменно, превратился в светского хлыща и произнес, лениво растягивая слова:

– Прошу вас, сударыня, умерьте свои восторги. Не надо столь явно выражать свою радость.

– Радость!

– За всю эту роскошь платил я. Даже если кучер загонит лошадей, деньги мне вернут.

Дама была в ярости; она едва сдерживала слезы.

– Нет на вас погибели! Нет на вас оспы! О Господи, я не знаю, чего я готова вам пожелать! Мало того, что вы силой увезли меня…

– Увез вас силой, сударыня? Я везу вас в дом вашего дядюшки – вот и все. Вы хоть отдаете себе отчет, что это за заведение, в котором вы пребывали во Франции?

– Благодарю вас, но я в состоянии сама о себе позаботиться. Это внезапное опасение за мою добродетель…

– Перестаньте, сударыня. Добродетель ваша или какой другой женщины нимало меня не заботит.

Девушка стукнула кулаком по оконному стеклу.

– Естественно, – вскричала она в ярости, несколько противореча себе же. – Таким, как вы, ни до кого нет дела. Но, я полагаю, дядюшка неплохо заплатил вам?

– В этом можете не сомневаться. Чего бы ради стал я рисковать жизнью? А все же признайтесь, Пег, вы перепугались!

– Мне не в чем признаваться. Это ужасная ложь! Заплатили! Заплатили! Есть ли что-нибудь в этом мире такое, чего бы вы не согласились сделать за деньги?!

– Конечно, сударыня. Хоть это и несовременно и противоречит моим собственным принципам, но ни за какие деньги я не согласился бы полюбить Пег Ролстон.

– Ах! – воскликнула девушка, отзывавшаяся на имя Пег.

Молодые люди обменялись взглядами.

Здесь, в Саутуорке, ветер чуть изменил направление, принеся с другого берега Темзы запах дыма, крупное облако которого повисло над Сити. Здесь, в Саутуорке, все жители уже спали, и ничто не нарушало тишину ночи; только подбитые железом колеса кареты, направляющейся в сторону Лондонского моста, грохотали по булыжникам. Из фонарей, которые должны были зажигаться перед каждым седьмым домом, горели лишь немногие, и огоньки от фитиля, плавающего в ворвани, отражались в сточных канавах и отбрасывали тусклые блики на лица пассажиров кареты.

Мисс Мэри Маргарет Ролстон, высокая, прекрасно сложенная девушка, снова ухватилась за ременную петлю, видимо, для того, чтобы приподняться. Слезы, выступившие у нее на глазах, объяснялись причинами более глубокими, нежели просто ярость. Несмотря на всю ее манерность, она была, в сущности, девушкой мягкой, добросердечной и бесхитростной, хотя сама она, конечно же, стала бы отрицать это, полагая себя мастерицей всяческих интриг.

У мисс Ролстон были удивительные черные глаза, редкий агатовый оттенок которых подчеркивался окружающим зрачки сиянием и розоватой кожей ее прелестного лица. Она сидела, закутавшись в дорожный плащ с откинутым капюшоном; на ней была соломенная шляпка с ленточкой вишневого цвета. Голову девушки не уродовал парик, а гладкие светло-русые волосы – пудра: в 1757 году только мужчины украшали себя таким образом. Однако на лице ее были – по тогдашнему обыкновению – и румяна, и помада, и пудра, а на левой щеке – еще и маленькая черная мушка. На мужчин столь обильная косметика в сочетании с ярко выраженным природным очарованием действовала по-разному.

Когда мистер Гаррик [2], человек весьма почтенный и к тому же искушенный в делах, предложил ей то, о чем она всегда мечтала, – место в театре «Друри-Лейн», он имел на то свои причины. Но и сэр Мортимер Ролстон совсем не без причин впал в такую ярость, услышав об этом предложении, что пришлось даже прибегнуть к кровопусканию. Наиболее понятными были все же чувства, которые испытывал сейчас мистер Джеффри Уинн, задумчиво сидящий рядом с девушкой в карете.

«Черти бы ее взяли», – думал он.

Но сердце выдало его. И совсем иным тоном Джеффри Уинн произнес:

– Пег…

– Оставьте меня!

– Как вам будет угодно, сударыня.

– Если бы действительно была хоть малейшая опасность. Но то заведение в Версале, куда вы ворвались, словно заурядный грабитель, – не что иное, как актерская школа при личном театре короля Франции.

– Прошу прощения, сударыня, но это заведение – не что иное, как школа при личном борделе короля Франции. И мадам де Помпадур управляется с ней не хуже какой-нибудь бандерши с Лестер-филдз.

– Мистер Уинн, вы заставляете меня краснеть!

– Именно, сударыня. Мне понятна истинная причина вашего теперешнего уныния и ваших слез. Когда меня застигли в этом окаянном месте, когда слуги вдесятером набросились на меня, – что еще мне оставалось делать, кроме как взвалить вас на плечи и бежать без оглядки? И разве моя вина, что во время бегства юбки задрались вам на голову, что несколько повредило вашему достоинству?

– Ради Бога, мистер Уинн!..

– Ради истины, сударыня!

– А вы, вы-то не смешно ли выглядели? Я ведь не ниже вас ростом, и не спорьте. И гораздо отважнее вас. Фу! Так стушеваться! Бежать от кучки французов. Да к тому же половина из них – женщины!

– Я обращусь в бегство, сударыня, даже если окажусь один против троих. И уж подавно побегу – можете не сомневаться, – если против меня будет десять человек. Пег! Ну, Пег! Имейте же благоразумие!

– Благоразумие! – вскричала мисс Ролстон. Надо отдать должное ее романтической натуре, она презирала благоразумие в других ничуть не более, чем в себе самой.

– Наконец-то я поняла, мистер Джеффри Уинн, почему вы отказались от военной карьеры. Вернее будет сказать, вас не стали держать в армии. Вас попросту выгнали! Боже милосердный! И я еще могла вообразить, что влюблена в такого низкого типа! Перепугаться, задрожать, словно глупая барышня. Пуститься наутек от каких-то лягушатников!

Мистер Уинн протянул руку в направлении мисс Ролстон и несколько негалантно покрутил указательным пальцем у нее перед носом.

– Слушайте, Пег, – произнес он, и в голосе его зазвучали свирепые нотки. – Конечно, тот, кто отсиживается по домам, может смотреть на «лягушатников» сверху вниз. Не вам воевать.

– К сожалению!

– Сегодня мы ликуем, мы, глупые англичане. И когда бедолага адмирал просто одерживает победу над французским флотом, но не уничтожает его, лордам Адмиралтейства, конечно же, не остается иного выхода, кроме как расстрелять его за трусость на палубе собственного корабля. Но ведь это идиотизм, Пег. И то, что многие возмущались, вряд ли могло утешить близких адмирала Бинга [3]. Можно только всю жизнь потом сожалеть о таких подвигах.