Судьба разведчика, стр. 139

Кстати, знаменитая «кембриджская пятерка» была одной из крупнейших удач разведки КГБ.

Жизнь продолжается

В столице Ромашкина ждали неутешительные новости. В ГРУ появился новый начальник, который не знал о прежних заслугах Ромашкина, он даже с ним не встретился, поручил беседу одному из заместителей, человеку тоже новому в разведуправлении.

Генерал-майор Бродов принял подполковника Ромашкина довольно холодно. Хотя Ромашкин не был виноват в изгнании, генерал говорил о случившемся как о провале.

— Теперь дальнейшее использование вас по нашей линии бесперспективно, ваше имя, ваши портреты опубликованы во многих западных газетах и легли в картотеки контрразведок многих стран. Даже под другим именем вас использовать нельзя — фотографии уличат «персона нон грата». Увольнять вас без пенсии несправедливо, осталось недолго дослужить. Придется вам вернуться в штаб сухопутных войск, на вашу прежнюю официальную должность.

Василий подумал — может быть, такой финал к лучшему, устал до изнеможения за последние годы от повседневной нервотрепки.

На этом закончилась служба подполковника Ромашкина в Главном разведывательном управлении Генерального штаба Советской Армии. Ему в спецотделе вернули награды, партбилет, удостоверение офицера Советской Армии.

После этой аудиенции поселился Ромашкин в прежней комнате у Зои Афанасьевны, на Гоголевском бульваре. Теперь она не донимала его расспросами, догадывалась, что у него какая-то особенно секретная работа. Ромашкин, понимая ее, думал с иронией: поздновато вы, Зоя Афанасьевна, меня раскололи — именно теперь у меня нет никаких секретов.

Оставшись один в комнате, Василий перебрал свои скромные пожитки, добавил то, что привез из-за границы, — все уместилось в один отсек одежного шкафа.

Впервые за многие годы Ромашкин надел военную форму и долго рассматривал себя в зеркале, прикрепленном к дверце шифоньера.

Перед ним стоял стройный, подтянутый подполковник, голова его была наполовину седая, мужественное лицо без морщин, хотя шел ему четвертый десяток. Грудь украшали многие фронтовые награды. За годы службы в разведке в мирные дни наград не прибавилось: считалось это обычной повседневной работой.

От себя прибавим то, чего Ромашкин не видел в отражении зеркала. Не осталось следа от былой его веселости, общительности, был он теперь строг, неразговорчив, замкнут, немногословен. Заводить знакомых ему не полагалось по служебному положению, так что со дня поступления в Высшую разведшколу у него прибавились друзья только по совместной учебе, и то немногие. Весь другой огромный окружающий мир для Ромашкина, да и сам он для этого мира был чем-то за рамками, ограниченными секретностью.

Теперь он возвращался в большой мир один-одинешенек: ни квартиры, ни жены, ни детей, ни родственников. Слыхал в управлении, что Миша Чернов все ещё служит, он уже генерал, военный атташе.

Иван Коробов — тоже генерал, начальник разведки военного округа. Другие однокашники рассеяны по всему свету, действуют каждый под своей крышей.

Жизнь вошла в прежнюю спокойную колею. Будто не было выезда за границу. Все это воспринималось как быстролетный сон. Ромашкин ходил на работу, которая была совсем рядом, через дорогу. У него опять было очень много свободного времени. Подумывал — не разыскать ли Анну? Как у нее сложилась жизнь? Наверное, вышла замуж. Такую красивую девушку кто-нибудь обязательно высмотрел. Сердечная рана у Василия теперь уже не кровоточила, боль от разрывающего стыда утихла. Но когда начинал представлять, как он встретится с Анной и будет униженно искать оправдание тому, что она сама видела, рана в сердце начинала ныть как зубная боль. И Ромашкин гнал мысль о встрече и извинении.

Замкнутость и одиночество Ромашкин стал рассеивать стихами. Вспомнил свою тягу к поэзии в юности, и теперь вечерами подолгу сидел над бумагой, писал, зачеркивал, переписывал и опять до бесконечности правил. Из многих написанных стихов один отложил и часто его перечитывал: в нем отразилась грусть последних месяцев. Хоть и не было подруги жизни — но когда-то она все же появится, поэт волен в своих лирических переживаниях.

Судьба разведчика

Мучаясь над стихами и рассказами, Василий обнаружил, что он не подготовлен для литературной работы. Военное академическое образование и служба почти ничего не дают для писательства, разве только богатый жизненный материал. А гуманитарного образования, технологии, законов и приемов творчества Василию явно не хватало.

Но судьба не обошла его своим вниманием и на сей раз.

Однажды, гуляя вечером по Тверскому бульвару, Ромашкин обнаружил недалеко от площади Пушкина небольшую вывеску, на которой было написано: «Литературный институт им. А. М. Горького». За решетчатой оградой в дворовом скверике возвышался небольшой трехэтажный особняк. Как позже узнал Василий, это был дом, в котором родился Герцен.

Прогуливаясь вечерами по бульвару, Ромашкин останавливался напротив этого дома и с любопытством наблюдал за тем, что происходит во дворе. Там под деревьями собирались стайками парни и девушки, о чем-то говорили, энергично жестикулируя, смеялись, расходились и опять сбивались в группки, весело гомонили. О чем у них шли разговоры, Василию не было слышно. Однажды он решил зайти во двор и послушать, о чем эти ребята так горячо и возбужденно разговаривают. Оказалось, в институте проводились приемные экзамены, эти ребята делились наблюдениями насчет экзаменаторов и особенно о работе приемной комиссии. Как выяснил Василий, был невероятный конкурс — набирали пятьдесят человек, а желающих более четырехсот.

И ещё узнал Василий, почитав листки на доске объявлений, что есть в институте заочно-вечернее отделение. Для поступления нужно не только сдать экзамены за среднюю школу, но и представить творческие работы для комиссии, которая, ознакомясь с ними, решает, есть смысл принимать абитуриента и тратить на него деньги или дарование его того не стоит, и проживет он без диплома этого института.

Решил Василий попытать счастья, накупил учебников, освежил знания, вспомнил, собрал стихи, ещё написанные в школе и в училище, приложил несколько рассказов и вместе с заявлением сдал в приемную комиссию.

Заключение комиссии было решающим, абитуриент мог сдать все экзамены на отлично, но если комиссия не посчитает его перспективным, документы возвращались. По мере рассмотрения творческих работ комиссией на двери канцелярии появлялся листочек, вырванный из тетради. Листочек этот простым росчерком разделен пополам, и на этих половинках написаны фамилии: слева одна, две — зачисленных, а справа длинный список, кому предлагалось получить в канцелярии свои документы и творения.