Генералиссимус. Книга 1, стр. 31
Вуль Л. Д. Кацнельсон 3. Б. Формайстер А. Р.
Гиндин С. Г. Кладовский Г. П. Френкель Н. А.
Гинзбург Б. В. Кудрик Л. М. Шапиро А. Л.
Гольдштейн К. А. Курин М. С. Шпигельман Л. И.
Госкин М. Ф. Курмин Ф. М. Юсин И. Ф.
Гродисс Г. В. Лебель М. И.
Подобные списки можно привести с фамилиями работников суда, прокуратуры, партийных органов в центре, в областях и районах.
Таким образом, все успехи и недостатки, допущенные при осуществлении коллективизации, следует поделить между Сталиным и Троцким. Причем на стороне Сталина, в его намерениях и делах, мы видим положительные меры — добровольность, разъяснения. А у троцкистов, наоборот, — отрицательные, репрессивные действия, которые были направлены на срыв, на компрометацию коллективизации, что они полностью подтвердили на судебных процессах.
Выстрел в спину
7 ноября 1932 года, в XV годовщину Октябрьской революции, по традиции на Красной площади проводились парад войск и демонстрация трудящихся.
Сталин стоял на трибуне Мавзолея в окружении соратников. Его жена Надежда Сергеевна шла мимо трибуны в колонне Промакадемии. Она была по-праздничному веселая. Помахала мужу рукой, вместе с другими кричала “ура!”
Минуя Мавзолей, Аллилуева на ходу попрощалась с товарищами и свернула на гостевую трибуну, — туда, где стояли жены других руководителей партии.
Все были радостны, празднично возбуждены.
Вечером состоялся официальный прием в Кремле с громкими тостами и концертом известных артистов. Надежда Сергеевна находилась рядом с мужем, иногда отлучалась поговорить с друзьями.
Ничто не предвещало беды.
После приема (на следующий день) Ворошилов пригласил близких друзей к себе на квартиру. Пришел и Сталин с женой.
Вот здесь и произошло непоправимое.
Много было разных слухов по этому поводу, в том числе и специально придуманных недоброжелателями.
Мне кажется, самым достоверным о происшедшем является рассказ дочери Сталина — Светланы.
“Анна Сергеевна (сестра мамы) говорит, что в самые последние недели, когда мама заканчивала Академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков... чтобы устроиться по своей специальности и жить там. Анна Сергеевна все время повторяет, что у мамы это было настойчивой мыслью, что ей очень хотелось освободиться от своего “высокого положения”, которое ее только угнетало. Это очень похоже на истину. Мама не принадлежала к числу практических женщин — то, что ей “давало” ее “положение”, абсолютно не имело для нее значения.
...Мама стеснялась подъезжать к Академии на машине, стеснялась говорить там, кто она (и многие подолгу не знали, чья жена Надя Аллилуева). А в те годы вообще жизнь была куда проще, — отец еще ходил пешком по улицам, как все люди (правда, он больше любил всегда машину). Но и это казалось чрезмерным выпячиванием среди остальных. Она честно верила в правила и нормы партийной морали, предписывавшей партийцам скромный образ жизни. Она стремилась придерживаться этой морали, потому что это было близко ей самой, ее семье, ее родителям, ее воспитанию.
...Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции — к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением ее веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки — только что вернувшийся из Сибири “несгибаемый революционер”, друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда...
И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец, — не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное, опустошающее разочарование...”
В Промакадемии преподавали профессора, в большинстве сторонники Троцкого, они повседневно высказывали недоброжелательные суждения о том, что делает Сталин, обвиняли его в диктаторстве.
В ноябре 1927 года покончил жизнь самоубийством дипломат Иоффе. Он был неизлечимо болен, не мог больше переносить страдания. Но он был активный троцкист, и единомышленники решили использовать его смерть, объявив, что Иоффе ушел из жизни в знак протеста против политики Сталина.
Похороны, соответственно, превратили в оппозиционный митинг, где выступали Троцкий, Каменев, Зиновьев, они клеймили Сталина как виновника гибели Иоффе и всех бед в стране. Их слушала жена Сталина, присутствующая на похоронах. На нее производят угнетающее впечатление речи ораторов. Добавляет частенько свои ложки дегтя Бухарин, близкий друг Надежды Сергеевны.
В годы учебы в Промакадемии втерся в окружение жены Сталина хитрый мужичок — секретарь партийной ячейки академии, что говорит о его связях с троцкистами, Никита Хрущев. Аллилуева ввела его в свой дом. Веселый и пронырливый, Никита выглядел очень бесхитростным. Сталин запомнил его. После смерти жены, чувствуя за собой какую-то вину, Сталин поддерживал Хрущева как товарища Нади, выдвигал на должности районного и городского масштаба.
Ну а Никита иногда развлекал гостей Сталина во время застолий на даче — плясал вприсядку с балалайкой и пел матерные частушки.
Однако вернемся вместе со Светланой в тот скорбный день.
“Моя няня говорила мне, что последнее время перед смертью мама была необыкновенно грустной, раздражительной, К ней приехала в гости ее гимназическая подруга, Полина Семеновна Перл, она же — Жемчужина (жена Моло-това). Они сидели и разговаривали в моей детской комнате (там всегда была “мамина гостиная”), и няня слышала, как мама все повторяла, что “все надоело", “все опостылело”, “ничего не радует”; а приятельница ее спрашивала: “Ну, а дети, дети?” — “Все, и дети”, — повторяла мама. И няня моя поняла, что раз так, значит, действительно ей надоела жизнь...
К сожалению, никого из близких не было в Москве в ту осень 1932 года. Павлуша и семья Сванидзе были в Берлине;
Анна Сергеевна с мужем — в Харькове, дедушка был в Сочи. Мама заканчивала Академию и была чрезвычайно переутомлена.
Ее называли “строгой”, “серьезной” не по годам, — она выглядела старше своих лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволять себе “распускаться”.
...Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее как пружина, должны были в конце концов неминуемо кончиться взрывом, пружина должна была распрямиться со страшной силой...
Так и произошло. А повод был не так уж и значителен сам по себе и ни на кого не произвел особого впечатления, вроде “и повода-то не было”. Всего-навсего небольшая ссора на праздничном банкете в честь XV годовщины Октября. “Всего-навсего” отец сказал ей: “Эй, ты, пей!” А она “всего-навсего” крикнула вдруг: “Я тебе не — ЭЙ!” — и встала и при всех ушла вон из-за стола...”
Вслед за Надеждой Сергеевной вышла Полина Семеновна Жемчужина. Они долго гуляли по кремлевским дорожкам. Жена Молотова была самой близкой подругой Аллилуевой, после революции они несколько лет жили в одной квартире. Полина Семеновна успокаивала Аллилуеву, проводила ее домой. Но, видно, накопившиеся переживания — та пружина, о которой пишет Светлана, была взведена до предела: Надежда Сергеевна застрелилась.
“Моя няня, незадолго до своей смерти, когда уж почувствовала, что недолго осталось ей жить, как-то начала мне рассказывать, как все это случилось. Ей не хотелось уносить с собой это, хотелось очистить душу,исповедаться. Мы сидели с ней в лесочке, недалеко от той дачи, где я сижу и пишу сейчас, и она говорила.